***
— Господи, Калинкин, конец года, я не смогу вечно подбивать за тобой хвосты. У Шакулина новый год наступил примерно неделю назад. Его свитер с оленем, нос у которого был объемным ярко-красным помпоном, мелькал перед лицом чаще, чем недовольная физиономия директора. И, несмотря на то, что в офисе было достаточно жарко, даже душно порой, Вася носил этот свитер вот уже неделю. — Калинкин? Слушай, ты можешь хотя бы создавать видимость работы? Раньше у тебя это вроде получалось. Рука опускается на плечо. Только после этого удается завладеть вниманием парня, который успевает поправить очки и зевнуть, не удосужившись прикрыть рот рукой, прежде чем столкнуться с красным помпоном — первое, что выхватывает его взгляд. Но это смягчает его, он даже губы кривит в короткой усмешке. — Конец года, Калинкин. Не хочу быть вторым противным боссом, но ты же по хорошему не понимаешь. И сует ему какие-то бумажки с печатями. Руку с плеча убирает. Женя забирает их, проходится взглядом. — Доделай все, что от тебя требуется, чтобы мы все отправились со спокойной душой в новый год. — Вась, — он тянет это, разбрасывая бумажки по своему столу. Жест этот, совершенно случайный, полностью отражает его отношение к происходящему, — Тебе с этого ничего не будет. Все равно я думал увольняться. Делай свою работу. Не думал. Это неожиданные слова, которые случайно слетают с его языка после короткой паузы. Он сам удивляется, что произнес их. Эта работа приносила деньги, даже если сердцем к ней он совсем не лежал, но действовать так безрассудно и глупо, было странно даже для Жени. Что это было? Его разрывало изнутри чувствами, с которыми раньше сталкиваться почти не приходилось. Это бесило. Это раздражало его, как ноющий, заболевший резко зуб, раздражало, потому что он не мог контролировать это, потому что все шло совсем не так, как ему бы хотелось. Ему не поверили. В этой глупой, такой невидимой с точки зрения вселенной, мелочи, была такая большая трагедия для Жени. Ведь салфетка была его. И с каждым разом, когда эта мысль назойливо билась о его виски, он ощущал всю несправедливость этого мира. Он был удивительным, так ему сказали. Так ему сказали, выставив его перед этим полным идиотом, который из-за ревности придумывает подставные факты и выдает за свои. Таким видел его Саша, таким он его видел, когда говорил с ним и улыбался, когда называл его по имени. Работа, деньги, будущее — это плыло перед ним, это было настолько неважно, это виделось ему расплывчатыми очертаниями, серыми набросками, поэтому он мог совершить любую глупость сейчас, пока безрассудство стояло на первом месте, пока обида жгла нутро и мучила его. — Никто тебя не будет терпеть в другом месте, лучше подумай. И добавляет снисходительно, но твердо, желая хоть немного расшевелить коллегу: — Лучше этого места тебе не найти. Ты и сам это знаешь. Шакулин не со зла, но сейчас слишком многое воспринимается как насмешка. Женя все знает и сам. — Почему ты думаешь, что я не знаю? Женя включает компьютер, надевает наушники, готовясь принять входящий звонок от клиента. Он уже слышит короткие гудки, даже, возможно, слышит «Алло», но Вася не позволяет ему ответить. Женя медлит, пока Вася тыкает на кнопку на клавиатуре, сбрасывая звонок. — Впереди праздники. Встреть сегодня Новый год. Отдохни. Разберись со своей девушкой, как там ее, кстати? — Саша. Она не моя… — Да, с ней. Чтобы после праздников мы все вернулись сюда в хорошем настроении. Вася трогает красный олений нос на своем свитере и так сочувственно улыбается, что Женя даже почти готов выложить ему всю правду.***
— Я же просил не приезжать, не хотел тебя напрягать. — Все нормально, у меня сегодня выходной. Попов говорит, что я и так слишком много работаю. Поэтому я как проснулся, сразу к тебе. Да я могу хоть щас написать ему, он прикатит на своей машине и сделает все, что я скажу. Антон улыбается, разглядывая озадаченное лицо своего парня. Тот ежится, накидывая на себя одеяло. Недоверчиво слушает Шастуна, но сильно в суть не вникает, словно плавает на поверхности, боясь нырнуть глубже. — Пусть делает что хочет, если ему самому так нравится прислуживать мне, я не буду ему мешать. Просто пользуюсь добротой богатого человека. Никаких «поправляйся» и прочего. Просто долгий рассказ о происходящем. Саша мог бы даже привыкнуть к этому, но в голове, что пульсирует слабой болью, возникает какая-то параллель, где он сравнивает двоих. Он даже не заметил, как после каждого действия или какого-то слова, он вечно задает сам себе уже такой привычный вопрос: «Что сделал бы Женя?». Но Жени тут не было. И когда Антон замолчал на секунду, готовясь выдать еще несколько фактов о Попове и его доброте, Саша все же прерывает это: — А взамен что? — Он ничего не просил. Возможно, Попов попросит еще что-то за все это, но Саша лишь пожимает плечами, удивляясь, как Антон сам не догадался о том, что такие вещи, как правило, не делаются просто так. Но развивать эту тему он не хочет, хотя другую тему, которую заводит Шастун после недолгого молчания, обсуждать хочется еще меньше. — Отметим без друзей, будем вообще только вдвоем праздновать все выходные. Шастуну проще не замечать отстраненности его парня, чем начать изводить его глупыми вопросами. Шастуну проще, когда он обходит стороной все проблемы, как бы балансируя над пропастью. Даже если в любой момент может полететь вниз, случайно оступившись за выступ. Ему было проще так, он привык к тому, что по-другому просто не мог. Каждому рано или поздно приходится упасть и пролететь несколько метров вниз, прежде чем снова подняться, но если это случалось с Антоном, он оказывался на самом дне. — Вечером приду к тебе и обещаю, это будет лучший Новый год. С меня пиво и любая еда, какую захочешь. У нас, точнее у Попова, есть все. Даже фуагра. — Откуда у тебя деньги на фуагра? — После богачей остаются целые тарелки, которые потом просто выкидывают. — Ты хочешь, чтобы мы ели то, что останется после кого-то? — Да, — он молчит выжидающе, такой серьезный, что невольно хочется улыбнуться, — Шучу, не волнуйся насчет этого, — и за мгновение выражение лица его меняется, он словно задумывается о чем-то, слова подбирает, — Тебе просто нужно выздороветь и встретить со мной Новый год. Сделаешь это ради нас? Это звучало так оглушающе, словно приговор, который тебе выносят, затягивая на шее петлю. Он не должен был идти, никто его не заставлял, но это было так важно для Антона, он видел это в его глазах, слышал в голосе. Это было совсем неважно для Саши. Ему хотелось бы быть эгоистом, который просто отменил бы все, написал СМС или позвонил или прервал бы этот бред сейчас, когда есть такая возможность. Но подобрать нужные слова, которые не так сильно ранили бы, просто не получалось. И это будет преследовать его вечно, какой бы год они не встречали. Его тянула за собой салфетка, которая теперь и вовсе потерялась с той ночи, салфетка, которая каким-то образом и была главной причиной того, что все это началось. Поведение, которое он привык игнорировать, иногда с насмешкой и долей пренебрежения называть «слабостью» сквозь зубы, будто выплевывал это слово. В самом деле, был ли он болен? И глупее истории, истории смешнее и нелепей, он не смог бы даже вообразить. Поэтому, возможно, именно поэтому, он кивает, грустно улыбаясь. Об этом можно было написать веселый стендап. Все, что он понял.***
Антон не задерживался надолго. Лишь убедился еще раз, что температуры у Саши нет, он ушел, погрязший в предстоящих планах. Как можно было уместить все дела в такой маленький день? Ему следовало забежать домой за деньгами, чтобы потом отправиться на работу, достать пиво, которое заранее он оставил именно там. Дома алкоголь было хранить опасно, а Антон слишком долго все планировал, чтобы сейчас что-то пошло не по плану. Только воодушевление его растаяло, рассеялось, как туман, что висел до этого перед глазами. Туман, в котором видеть было намного лучше, из тех, в которых приятно было потеряться. Как далеко бы он не уходил, каждый шаг только укреплял уверенность в том, что он не плутает, делая круги, а наоборот идет по верному пути. Сейчас, ощущая себя овеянным праздником, укутавшийся в это предвкушение, не подозревая совсем ничего, он столкнулся с этим, и увиденное выбило его из колеи, он будто разучился стоять, схватившись за дверь рукой, не давая ей окончательно захлопнуться и оставить его в этой квартире. Это было ожидаемо, даже нормально в какое-то другое время, при обстоятельствах, совершенно иных. Но сейчас это не укладывалось в голове, было так неуместно и неправильно. Когда угодно, даже в новогоднюю ночь, но только не в эту минуту. Через щель приоткрытой двери своей комнаты он видел, как отец стоит, сжимая деньги в руках. И голова его на секунду поворачивается в сторону, услышав шаги в коридоре. Шастун замирает, словно в страхе, завидев животное и боясь спугнуть его, он бы все отдал, была бы возможность стать невидимым прямо сейчас. Он копил эти деньги, дурацкие цветастые бумажки, откладывал их, пряча в стол и этот человек, стоявший сейчас у него в комнате, пожирая их взглядом, трогая их своими пальцами, не имел никакого права забирать все это. Но он заберет. Антон это понял сразу, стоило ему только увидеть приоткрытую дверь своей комнаты. — Откуда у официанта столько денег? И сейчас он выходит, не давая Антону даже куртку снять, заставая его в холодной прихожей. — Это в твоем баре теперь так хорошо платят? Единственный человек, перед которым мир мог содрогнуться. Упасть на колени и дрожать, в бессмысленной попытке подобрать слова, руками хватая воздух, словно слепой, ощущая себя потерянным и маленьким, ощущая себя жалким и слабым, нелепым таким, беспомощным и не зная, у кого эту помощь попросить, не в силах подняться на ноги снова. И до размеров бетонной коробки этот мир. Меркнет перед глазами все хорошее, от стены до стены подать рукой, но так страшно даже двинуться. Голос не гром, конечно, но так грохочет, что сердце начинает прыгать уже в самом горле, стучит в висках. Это не страшно, просто обида обжигает глаза. Плохой он или хороший, соврать или сказать правду. Выбор это, в конце концов или только иллюзия, не изменится ведь уже совсем ничего. По глупости кто-то прячет деньги в уголке своей комнаты, а не хранит их на карте или на счету в банке. По глупости кто-то вбегает в квартиру со всех ног. По глупости кто-то забывает о невозможности быть счастливым, о трудностях, о том, что в пустой коробке невозможно спрятаться. И конечно, любое слово, будто глухому пытается вдолбить. Даже когда срывается на крик, а в ушах звенит, он не может сделать ничего. «Да, в баре. Да, мои деньги. Нет, забрать нельзя». В попытке выхватить хоть сколько-то купюр из рук, они едва не рвутся, но остаются в руках отца. Деньгами нужно делиться с семьей — это Антон слышит, когда сжимает кулаки от злости, но сдерживается, не решаясь марать их о своего отца. Это было ожидаемо и нормально, но почему из всех дней произошедшее должно было случиться именно сегодня?***
Женя забегает к Саше после работы. Ему хочется поделиться насчет увольнения. Пускай он все еще ощущал несправедливость всего мира из-за того, что Саша не поверил ему насчет салфетки, но не мог же он просто обидеться на это и уйти в себя. Просто не мог. Обнаруживает он Сашу лежащим в кровати, заваривает ему чай. Они даже разговаривают немного. Саша заметно приободряется, а Жене только это и надо. — Кто там? Голосовое сообщение. Почти три минуты. Саша может только вздохнуть, откладывая телефон подальше, экраном вниз. Сейчас он не готов выслушивать кого-то так долго, кроме, пожалуй, Жени. — Антон. — Там может быть что-то важное. Это из вежливости. Даже если там действительно что-то важное, Женя бы не хотел слушать это прямо сейчас. Поэтому и голос, наверное, звучит чуть тише и даже слегка неуверенно, вопросительно. Там может быть что-то важное. А может быть мелочь, раздутая на несколько долгих минут. — Шастун из любого события сделает что-то важное. Саша отмахивается, будто сам не хочет об этом говорить. Мысли сверлят. Вроде тех, что отмечать Новый Год он уже договорился именно с Антоном. Это пугало. Когда ощущаешь себя вполне успешным и точно знаешь, в какую сторону тебе двигаться, очень неприятно обнаружить в итоге такую мелочь, как неумение говорить «нет». Саша отмахивается, потому что он чувствует вину. Он виноват перед Антоном за то, что продолжает водить его за нос, перед Женей за то, что так и не смог поговорить с ним на темы, которые они привыкли избегать. И извинения, как слова, сказанные в пустой комнате — их никто не услышит, а значит силы в них никакой. А если и услышит кто, то только кивнет, забыв их уже через час. Но ему было легче говорить столько ненужных слов, что он уже и сам забыл, говорил ли он когда-нибудь что-то нужное. За это он был виноват перед собой, хотя знал, что достаточно лишь подобрать нужные слова для каждого из них и часть проблемы обязательно бы решилась. — А я, кажется, увольняюсь. Он говорил что-нибудь еще до этого? Сколько они молчали? — Нашел что-то лучше? — Пока нет. Он так смущается, отвечая на вопрос, словно рассказывает о чем-то очень постыдном. — Я думал, может, попробовать в музыку. Начать с малого. А то я привык быть только зрителем. Он не заговаривал об этом ни с кем, даже в своей голове всегда носил эту мысль как прозрачную и неудержимую. Она могла улететь в любой момент или испариться, но она была так же и воздухом, без которого порой Женя не мог свободно дышать. Он думал о музыке, даже если последнее время редко играл. И вслух это звучало так реально, совсем не как мечта, оно стало ощутимым и весомым впервые, оно поселилось в голове и у другого человека, ведь Женя поделился с кем-то. Это чувство приходило к нему только изредка, когда он полностью отдавался музыке, перебирая пальцами струны на своей укулеле. — Да. Саша кивает. — Уже вижу толпы фанаток перед сценой, когда ты начнешь выступать в нашем баре. Я попробую договориться. Но сначала, — он выдерживает паузу, как если бы они выступали в каком-нибудь спектакле, — Требую оплату вперед. Женя не успевает осознать сказанное, как следующая фраза разбивается об него с новой силой. Он глупо улыбается, поправляя свои очки. — Я безработный, забыл? У меня не так много денег. — Нет, деньги мне не нужны. Сыграй мне что-нибудь. Чтобы я убедился, что ты точно умеешь. Женя отводит взгляд, продолжая улыбаться. Лучше бы это были деньги. Страх облажаться перед Сашей пугает его сильнее, чем страх облажаться где-нибудь на сцене. В дверь звонят. Сначала один раз. — Не будешь открывать? Он смотрит на дверь. Не боязливо, но тревожно, словно уже понимая, что ничего хорошего после этого звонка не последует. Саша делает вид, что это глупость. Что-то неважное, что он сможет игнорировать, как сообщения на телефоне. Он никого не ждет. Просто ошиблись квартирой. Но звонят снова. И, кажется, намного настойчивей, чем в прошлый раз. — Ладно, иду. Он поднимается, нарочито медленно подходя к двери. Он тоже догадывается, что может произойти. Ему опять придется наговорить много ненужных слов. — Но от песни ты не отделаешься, Жень. И Женя кивает, боясь даже смотреть, кто там решил заявиться.***
Антон все понимает. Саша болеет, скоро Новый год, голова забита недописанным материалом. Он даже не злится на то, что уже полчаса от Саши нет никакого ответа, все-таки то, что произошло лучше обсудить лично. Они что-нибудь придумают. Ничего не будет испорчено, ведь Антон любил Новый год, и они все хотели отвлечься. Он звонит в дверь. А потом еще раз и еще раз. Наконец парень показывается на пороге. — Выглядишь лучше. И температуры нет? Касается рукой лба, но Саша отходит. — Блять, я в такой жопе, ты не представляешь. Антон оказывается в коридоре. Пахнет от него куревом и морозом, все это он приносит с собой. Он в упор не видит удивления на лице Саши, как не видит и чужой обуви и пальто на крючке, куда обычно он сам вешал одежду. — Я просрал почти все деньги и не смогу вернуться домой. Я реально сейчас понимаю, что кроме тебя у меня никого нет. Наконец он смотрит на Сашу, который за это время ничего не сказал. — Знаю, что для тебя это шок, но в этом есть что-то хорошее. Мы съезжаемся уже сегодня. Это пиздец, но Попов мне хорошо заплатит, и мы обо всем забудем. Куплю тебе все, что захочешь. А сегодня вечером, как и хотели, ящик пива и еда из ресторана. Да, Саш? Саша не смотрит на него. Слова как пули, проникают болью в него и оставляют сквозные раны, которые быстро наполняются кровью. Он видит только Женю, что стоит в конце коридора. И ему не хочется думать, что произойдет, когда Антон поймет, что они не одни. — Что-нибудь придумаем. Он говорит это скорее Жене, не Антону. Но так тихо, что парень, наблюдавший за ними со стороны, вряд ли бы мог услышать, но Женя все же слышит. И так же тихо, неуверенно, он все же вмешивается в разговор. — Давайте я лучше пойду, это не мое дело. Я здесь лишний. И, то ли от того, как медленно и неохотно он тянул свои руки, пытаясь снять пальто с крючка, как настойчиво прятал взгляд, смотря куда угодно, но не на них, как даже приближаться к Антону боялся, тот чувствовал, что лишним был совсем не этот парень. — Не надо, все нормально. — Да я сам хотел уже идти. Еще больнее было видеть, как Сашина рука опустилась на пальто, которое Женя собирался надеть. Теперь он действительно потерял все, что только мог потерять. — Я понял. Меня не будешь останавливать? Он набрасывает куртку, не удосужившись ее застегнуть. Собирается открыть дверь и слышит то, что совсем не хочет сейчас слышать. — Я могу тебе помочь с деньгами, пока ситуация не станет лучше. На всякий случай задерживается. Не смотрит на них, еще секунда и он уйдет, пропуская мимо ушей эти унизительные слова, даже если Саша действительно хочет помочь. Его никто не останавливает. И что-то ему подсказывает, что рука Ваша до сих пор лежит на пальто этого парня, что-то ему подсказывает, что они косятся друг на друга и он уверен — стоит ему обернуться, все будет именно так, как он себе представляет. Поэтому он просто уходит, прикрывая дверь, даже не закрывая ее полностью. Пустой и разбитый. Саша забирает пальто, вешая его обратно. Закрывает дверь. — Ты точно не хочешь, чтобы я оставил тебя одного? У меня чувство, что я испортил Новый год не только себе, но еще и вам с Антоном. — Нам ты точно ничего не испортил. — Что теперь собираешься делать? — Встречать Новый год. С тобой. Женя должен оставаться грустным. Ведь ничего радостного сейчас не произошло, но как он не пытался, как не хотел хоть немного показать, что он расстроен, улыбка все равно оказалась на его лице.***
Как он и предполагал, людей в зале практически не оказалось. Последние посетители расходились, уезжая на дорогих машинах по домам, готовиться к празднику. Вечерело и времени оставалось все меньше, персонал тоже медленно начинал расходиться, не забыв выпить при этом по бокалу. Антон заглядывает в комнатку для официантов и облегченно выдыхает, убедившись, что он один. Хоть в чем-то ему повезло. На время смотреть не хотелось. Сколько там до праздника осталось? Семь часов, шесть? Он совсем не так представлял себе этот день и то, как сильно его истоптали чужие ноги, до сих пор не укладывалось в голове. Если бы все проблемы испарялись, стоило только перешагнуть эту отметку с новой датой, если бы ты становился чистым листом каждый год, можно было не думать о пустяках, можно было забыть о многих вещах и не ломать себе голову. Но Антон знал, что все, что сейчас не давало ему покоя и комом застревало в горле, он заберет с собой в следующий год, для него ничего не изменится. В чем-то ему везет. Пиво он находит в том же месте, куда спрятал его еще несколько дней назад. В дальнем углу холодильника. Дело только в том, что они должны были разделить его с Сашей, но теперь Антону остается только пить одному, жалея о том, что он не потратился на что-то покрепче. Разряженный на холоде телефон остается лежать в кармане, шаги все меньше и меньше слышны за стеной, разговоры тоже реже доносятся до его ушей. Антону не хочется думать и раскладывать по полкам свои мысли в голове. Не хочется анализировать произошедшее и искать пути, по которым можно пойти, чтобы все исправить. Будущего он не видит. И дело совсем не в том, что оно старательно прячется от него, укрывшись снегопадом, он просто сам не пытается его найти. Бывает и такое. Он просто рад, что на сегодня, в этом году, для него все закончилось. Осталось только горькое на вкус, но холодное и приятное пиво.***
Все же Женя уезжает, обещая вернуться до Нового года. Говорит, что ему надо заскочить домой и сделать несколько важных дел. Саша отпускает его, но так нехотя, словно боится, что больше им не суждено будет увидеться. Он выпивает таблетку, хотя чувствует себя намного лучше, чем утром. Остается только собраться, сходить в магазин, все-таки повесить гирлянду на небольшую искусственную елку в спальне. Он старается не думать о том, что угодить всем просто невозможно, даже если очень хочется.***
Проходит еще какое-то время. В четырех стенах и не скажешь, что где-то уже начинают праздновать. В четырех стенах даже проблемы были нереальными, вроде чьих-то глупых выдумок. Он закрывает глаза, откидываясь на небольшом диванчике, заваленным вещами своих коллег. Забавно будет уснуть и проспать даже бой курантов. В темноте, которая была повсюду, сверху и снизу, не имела дна, как не имела и потолка, хотелось потеряться, но мир не менялся, стоило ему открыть глаза. Проблемы никуда не уходили, даже если эта комнатка пыталась блокировать их, как казалось Антону. А пустоту, которую он видел и ощущал внутри себя, не могло заполнить даже пиво. И все-таки, когда он в очередной раз закрывает глаза, ему действительно удается заснуть. Просыпается, нащупывая рукой плед, которым он был укрыт, как одеялом. Во рту пересохло. В темноте он щурится, не сразу вспоминая, где находится. Воспоминания обрывками возвращаются к нему в голову, взгляд выхватывает пустые бутылки под ногами. Дверь в комнату приоткрыта и он видит, что в проеме горит тусклый свет, озаряя небольшой коридор. Так странно, что в новогоднюю ночь кто-то решил задержаться на работе подольше. Это может быть Саша. Он обо всем подумал и решил извиниться. Приехал и сейчас ждет в ресторане, за единственным накрытым столом в ожидании, когда Антон проснется. Это было похоже на правду. Именно поэтому он обувается, пытаясь скинуть сонливость с себя, как плед, которым его заботливо кто-то укрыл. Проскальзывает через открытую дверь, держа в голове пришедшую мысль. Он плывет по коридору, скользя как тень по стенам, двигаясь точно на свет. Каких-то пару шагов ощущаются как целая бесконечность. А потом коридор заканчивается. Свет совсем близко, но мягкий и приглушенный, он не режет глаза. Антон стоит в паре шагов, все еще не решаясь войти. Волосы, взъерошенные после сна, он старается пригладить рукой, случайно увидев свое отражение в окнах. Там же он видит размытые очертания ресторана, единственный накрытый стол, на котором стоит открытая бутылка, два бокала и силуэт, который он успевает заметить тоже в окне. Ему кажется, что он наблюдает еще за кем-то со стороны. Что там, за этими большими, начищенными стеклами, совсем другая жизнь. Но когда силуэт поворачивает голову, словно в замедленной съемке, Антон отрывает взгляд, возвращаясь в реальность. Может, он ждал все это время совсем не Сашу, — это первое о чем он думает, когда его приглашают сесть. — Успел, у нас еще десять минут. Желание придумал? В такой ситуации пожелать можно было бы что угодно. Если бы желания исполнялись в миг, стоило только курантам пробить двенадцать, он заказал бы бутылку воды прямо сейчас, потому что хотел пить. Каким нереальным выглядело это место, каким далеким и расплывчатым казался ему образ человека, что любезно пригласил его за стол. Антон садится. В голове множество вопросов переплетаются друг с другом, но ни один не сорвется с его языка. Может быть, чуть позже. — А вы? Всегда было интересно, что загадывают люди, у которых уже все есть. И хотя улыбка на его лице была одной из тех улыбок, которую цепляют на себя из вежливости, когда уголки губ лишь едва ползут вверх, а в глазах нет ни капли искры, даже самой маленькой, что по началу сложно сказать, действительно ли это улыбка, Антон все равно не может удержаться от этой фразы. Будто без нее он не будет собой, как и Арсений Сергеевич не будет собой без этой грустной улыбки. — Несмотря на то, что я сейчас мало имею отношения к таким людям, я не скажу что придумал, а то не сбудется. Антон фыркает. Его пальцы тянутся к бокалу, он нетерпеливо роняет взгляд на часы мужчины. В горле у него действительно пересохло. В голове было мутно, разговоры казались такими бессвязными и глупыми, он выуживал слова с трудом, будто боролся с самим собой. Когда остается минута, пальцы обвивают бокал, они чокаются с Арсением и Антону нравится, с каким звуком их бокалы ударяются друг о друга. Парень смотрит, как Арсений выпивает алкоголь, сам он еще пытается нащупать хоть какое-то мнимое желание в голове, но так ничего не придумав, осушает бокал следом за мужчиной. — Я мог бы спросить, как ты тут оказался, но судя по твоему лицу, ты хочешь задать мне тот же вопрос. — Я приехал сюда на метро, потом еще долго шел пешком, ведь это место находится в самой жопе. Или вы хотите узнать еще дальше? Я тут оказался из-за того, что вылетел с прошлой работы. Антон, смотревший до этого в свою тарелку, которая до сих пор оставалась пустой, резко поднимает голову и вот уже рассматривает глаза мужчины. — А вы, насколько я могу судить, приехали сюда на машине. Он встает из-за стола. Не дожидаясь какого-то ответа, даже толком не понимая, что он делает и зачем это говорит. Сердце у него колотится. Дышит он часто. Чувствует, как легкая пелена из слез застилает глаза, отчего приходится часто моргать, лишь бы не заплакать. Поэтому он встает скорее для того, чтобы мужчина не видел его лица, не прочитал на нем чего-то такого, что Антон привык скрывать. И потом он удаляется, быстро, будто сбегает из ресторана, не заплатив, лавируя между столами — все тот же официант, но на этот раз без подноса. Огни в окнах проносятся перед его взглядом, и он краем глаза видит свое отражение, но не может ухватить отражение мужчины, сидящего за столом. Для этого пришлось бы обернуться, но он не может позволить себе этого. Он сбит с толку, не успевший даже понять, когда именно это чувство начало завладевать им. Коридор, до этого казавшийся ему узким и длинным, сейчас оказывается совсем коротким. Словно он мог бы преодолеть его в два шага, уткнувшись лицом в комнату в самом конце. Ему не хотелось что-то обсуждать. У него был страх, практически животный, словно его загнали в угол. Он так боялся увидеть на лице Арсения знакомое выражение, которое и сам часто натягивал на себя, так же привычно как улыбку. Ему всегда казалось, что этот мужчина, который порой мог раздражать его по пустякам, даже своим присутствием иногда выводить из себя, просто не мог тоже быть в чем-то несчастен. В голове не вязался образ мужчины в дорогом костюме, который мог бы вот так вот заявиться в пустой ресторан и встречать Новый год с каким-то неудачливым официантом, словно это было нормально. Даже если бы за тем столом сидел Саша, это не выбивалось бы сильно, потому что подсознательно Антону хотелось видеть его, даже если между ними сейчас образовалась пропасть и она становилась все больше с каждой минутой. У Антона забрали его возможность быть несчастным, его одиночество стерли налитым в бокал шампанским и обществом человека, на которого он теперь работал. Сегодня, пускай это была особенная ночь, ему полагалось пережить ее и подумать о своих проблемах, но как он мог думать сейчас о чем-то кроме мужчины, сидящем в одиночестве в пустом зале. И несмотря на это, несмотря на противоречивые чувства, боровшиеся в нем, на боль, которую раньше он никогда не испытывал, вернуться к Арсению ему просто не хватит смелости. Там снова будут эти пустые столы, окна, с искаженной реальностью в них. Будет непроницаемое лицо мужчины, который возможно не сразу заметит возвращения парня, но когда услышит тихие шаги и поднимет голову, его взгляд не будет наполнен грустью или еще чем-то таким, горьким и тяжелым, как обычно бывает, когда у людей что-то случается. Он будет смотреть на него непроницаемо и даже немного по доброму, пряча, как за ширмой, все остальное. И встретиться с этим Антон не был готов, он знал или может быть догадывался, что стоит ему только сделать еще пару шагов и приблизиться к столику, он или заплачет или выдаст все мужчине, как есть, а потом спросит, почему же он все-таки оказался тут в Новогоднюю ночь, имея при себе денег столько, что хватило бы еще на несколько жизней.***
Они плохие люди? Они хорошие люди, но просто слишком запутались? Если подумать, так можно оправдать любой поступок. Если подумать, все люди или плохие или слишком запутались. Он не мог поверить, что это не сон, незаметно ущипнув себя пару раз за руку пока ехал в метро. Мысленно Женя еще пребывал в том моменте с Антоном и это единственное обстоятельство (помимо того, что он себя ущипнул), которое доказывало, что он не спит. На секунду ему кажется, что Антон снова пришел к Саше, они помирились и Женю там никто не ждет. Он вздрагивает, замирая на полпути к дому, достает телефон, почти уверенный в том, что увидит там сообщение в стиле «можешь не приезжать» и только когда убеждается, что все в порядке, ускоряет шаг. Через какое-то время он проверит телефон еще раз. И еще раз, когда будет ехать в лифте. Ему все казалось, что он забрал что-то у Антона и был уверен, что Антон сделает все, чтобы вернуть украденное. Он хватает подарок, аккуратно завернутый в синюю блестящую бумагу, припасенный заранее. Внутри розовая толстовка. Потому что Саше очень идет розовый цвет, во всяком случае, так кажется Калинкину. Он заглядывает в зеркало, поправляет прическу, напоминает себе еще раз, что он не плохой человек, что действовать в своих интересах не всегда означает быть эгоистом. А если означает именно это, то в данном случае эгоизм не так уж плох. Кивает самому себе, словно смотрит не на свое отражение в зеркале. Бросает взгляд на укулеле, прежде чем уйти, стоит пару секунд в прихожей, но все же выходит в подъезд. Потом медлит еще раз, но, уже закрывая дверь, проворачивая ключ в замочной скважине, понимает, что уйти просто так он не в силах. Вновь проскальзывая в квартиру, хватает укулеле, прячет ее в чехол и, довольный собой, окончательно уходит. Саша накрывает на стол и это самый забавный новогодний стол в его жизни. Кексы, кофе в пакетиках и бутылка шампанского. Саша даже успевает пропылесосить и вытереть пыль с некоторых полок, пока Женя не пришел. Он вспоминает о подарке только в тот момент, когда в дверь звонят. Судорожно перебирая в голове, что можно подарить и где найти подарок за такое короткое время, он идет открывать. Садиться за стол пока рано. Женя бездумно листает каналы на телевизоре. Рядом с ним лежит укулеле, и Саша предвкушает момент, когда сможет послушать пение парня. Тот ездил домой ради этой маленькой забавной гитары, а Саша даже не удосужился приготовить ему подарок. — Я не могу. Саша смотрит на него, ожидая продолжения. — Я поставил себя на место Антона. Это мне надо было уйти, когда он пришел. Все-таки мы плохие люди, а не просто запутались. Последнее предложение Женя выдает на автомате, озвучивая мысль, которая не давала покоя ему весь день. Саша садится рядом на диван, делая звук на телевизоре чуть тише. Укулеле он отставляет в сторону. Женя виновато смотрит на него, поправляя съехавшие очки. За стеклами в его глазах блестят слезы, но они не покатятся по щекам. — Может быть и плохие, но я с самого начала хотел именно так отметить. Ты просто меня спас от Антона. Я целый год старался быть хорошим, а сегодня решил сделать что-то для себя и сразу стал плохим. Завтра я узнаю, как у него дела, а сегодня, — он смотрит на парня и тот невольно вжимается в спинку дивана, словно физически ощущает на себе этот взгляд, — Жень? — Что? — Можно тебя поцеловать? Он подвигается ближе, уменьшая расстояние между их губами. Обычно о таком не спрашивают. Женя точно в этом уверен. И вот, когда он уже ощущает теплое дыхание на себе, когда губы Саши уже едва касаются его губ, он отодвигается еще, насколько позволяет длина дивана и выставляет руку, упираясь в грудь Саши. И когда все вот-вот должно произойти, он не может позволить этому случиться. — Ты же все еще с Антоном, разве нет? Его руку плавно убирают, снова приникая к губам, и на этот раз Женя просто отдается этому чувству, уже ничего не спрашивая. У Саши мягкие губы и руки тоже мягкие и прикосновения аккуратные, невесомые, словно он боится задеть Женю. Тот и представить не мог такого, даже в самых потаенных снах он не мог подумать, что все произойдет именно так и что вообще произойдет. Саша отвлекается на телефон лишь раз и когда он делает это, нехотя разрывая этот момент, Женя тоже бросает взгляд на экран. — Двенадцать, Женя, двенадцать, уже почти, — Саша встает, забавно убегая на кухню, — А я шампанское не открыл. Калинкин идет за ним, предупреждая Сашу не запустить куда-нибудь пробку, открывая бутылку. Он старается держаться как обычно, словно произошедшее совершенно нормально, но ноги совсем отказываются его слушаться, будучи такими ватными и он быстрей плюхается на стул, хватаясь за бокал, в который Саша уже наливает алкоголь. Женя поглядывает на парня, сидящего рядом. Тот непроницаем, но выглядит радостным, как и всегда. Он мог бы представлять этот момент в тысячи разных вариациях, но никогда не смог бы подумать, что все может быть намного лучше, чем ты запланировал это в своей голове. Новый год еще не наступил, жизнь еще не делилась на «до» и «после», и если были какие-то незавершенные дела, их следовало бы завершить сейчас. Но чувство, что что-то новое уже готово схватить тебя за руку, вместо того, чтобы стоять и топтаться на пороге в ожидании заветного боя курантов, теплилось в самом сердце и не давало покоя никому из них. И с удивлением и какой-то долей облегчения Женя вдруг осознал, что приятнее держать в руках счастье именно в те моменты, когда совсем его не ждешь. Новый год непременно наступит и заберется январем в каждый дом, улыбками или разговорами просочится сквозь окна и закрытые двери, будет звучать громкой музыкой, салютами разжигать небо в любой точке земного шара, но в тишине, что была почти что осязаемой, была такая большая красота. Этот день может быть по настоящему особенным, если отмечать его с нужными людьми. Они чокаются, наблюдая салют за окнами. А потом Женя думает, что любой день может быть особенным, если проживать его с теми, кто будет тебя ценить. А потом он думает еще о чем-то, о чем-то красивом, ярком, возможно переливающемся разными цветами на солнце, и, наверное, так в его понимании выглядит счастье, но впервые в жизни (он заметит это только на следующий день), он не торопится загадывать желание. Даже забывает об этом, пока время переступает через еще один год, продолжая неумолимо бежать дальше. И когда Женя наблюдает, как Саша, пытаясь вести себя спокойно, но с таким интересом и блеском в глазах разрывает цветную обертку, доставая розовую толстовку, а потом надевает ее, говоря «спасибо» уже не пытаясь скрыть восторг, Женя может только ответить тихим «не за что», отмечая про себя, как же все-таки идет Саше этот цвет. И когда Саша неловко признается, что не успел ничего приготовить, слышит в ответ от Жени: «Я думал поцелуй и есть подарок», все становится немного проще, чем было до этого. — Ты обещал. Саша говорит это, сразу после того, как отправил поздравление Антону. Короткое сообщение, где он успел поинтересоваться, все ли в порядке у его друга. — Нет, я пока не готов. И я не обещал вообще-то. — Тогда зачем ты ее принес? Саша достает укулеле из чехла, зажимает, как умеет, аккорды и проводит рукой по струнам. Звучит ужасно. Женя смеется. Саша делает это еще раз и после третьей неудачной попытки терпение у Жени лопается. Он поправляет очки, выхватывает укулеле из рук. — Ты все делаешь не так. Свет приглушен. Они на кухне. Окна завешаны, но звуки взрывающихся фейерверков все равно долетают до их ушей. Женя демонстративно показывает Саше, как нужно играть. Задевает рукой нужные струны, пальцы быстро, уже на автомате, сами знают что делать. И когда Саше хочется слушать это еще и еще, следить за этими движениями затаив дыхание, Женя вдруг останавливается, прекращая играть. — Если делать так, как ты, можно выдрать все струны. — Поэтому сегодня ты даешь концерты. Неожиданно для себя Женя краснеет. Он так давно не играл для кого-то, а тем более для Саши. Он не пел так давно, кажется, в ноты попал не сразу, а мелодия идет как-то скомкано и неправильно. Он ожидает насмешки, что даже сердце сжимается и замирает, пока пальцы аккуратно задевают струны, но когда поднимает глаза, чтобы посмотреть на Сашу, петь начинает громче. Он никогда не видел такой заинтересованности. Никто никогда не смотрел на него так. Он ощутил себя стоящим на сцене бара, придвинув микрофон поближе ко рту, ощутил себя единственным выступающим и единственным зрителем был для него Саша. Вот такими глазами Женя разглядывал его, в то далекое время, когда они были еще совсем незнакомы. И, слыша очередной взрывающийся фейерверк за окном, музыка наполняла его, и останавливаться уже не хотелось.