Саня, хуй соси

Если бы этот день никогда не наступил, Антон был бы только рад. Впервые за долгое время первого января он проснулся измотанным, уставшим, сонным, словно до этого не спал, совсем не из-за похмелья. Сначала он вообще не понял, что происходит. — Я конечно тоже не в восторге, что сегодня моя смена, но стараюсь хоть как-то держаться. Его аккуратно будят, касаясь руки. Голос прерывается. Неразборчивый набор слов, выцепить хоть какой-то смысл Антону удается с трудом. Потом голос продолжает: — Стоп, сегодня же не твоя смена, что ты тут забыл? Только не говори, что ты тут проспал весь новый год. Потом физиономия, которую Антону удается разобрать сквозь полузакрытые веки, куда-то исчезает, но он ощущает движение где-то в ногах. Потом Павлов снова оказывается перед его лицом, держа в руке черную тряпку. Окончательно проснувшись, парень видит у тряпки карманы и пуговицы. — Пиджак Попова, — заметив любопытный взгляд Шастуна, Дима тут же разворачивает найденную вещь, — Вот уж не знаю, что он тут мог забыть. Не до конца понимая, о чем конкретно говорит Павлов, Антон, неожиданно даже для самого себя, забывая о сне, думая о событиях вчерашней ночи, спрашивает: — Где он? Дима лишь пожимает плечами, удивляясь, что Антон вообще решил об этом спросить. Как унизительно получать подобные смс, особенно вспоминая события вчерашнего дня. Он думает об этом, перечитывая сообщение Саши. Набор дежурных фраз, поздравление сухое, даже свое начальство обычно поздравляют более многословно и не намека на искренность. Эти строчки не стоят ничего, как будто их вообще нет. Он должен ответить? Язвительно и едко, надменно, с сарказмом, будто его нисколько не трогают эти слова. Он уже набирает первые буквы, палец зависает над клавиатурой. Антон задумывается, представляет возможный ответ, которого, скорей всего, и вовсе не последует и быстро стирает все. Если он и должен сказать что-то Саше, то только один на один, не через бездушные сообщения. Арсений сейчас волновал его куда больше. Он помнил смутно о прошедшем дне, воспоминания — вырванные отрывки из фильма, собрать цельную картину не представлялось возможным. Пиджак, которым он был укрыт, заботливо и учтиво, огни за окнами, одинокий мужчина за пустым столом. Если бы не этот пиджак, кусок ткани, связывавший его с реальностью, Антон принял бы все это за сон. Но вчерашний разговор и сам мужчина, его начальник, были совсем не порождением его мозга. И потом, ушедший так быстро и внезапно, только укрывший его, позаботившись, чтобы парень не замерз, сидел ли он рядом, разглядывая его спящее лицо? Ждал, надеялся, будто Антон проснется, убирал упавшие на лоб пряди легким касанием руки? «Арсений Сергеевич, как долго вы были рядом?» И хотя думать он должен совсем не об этом, погрязший в более важных делах, подобные мысли намного дольше задерживались в его голове, затрагивали сердце, а он, не привыкший к подобному, пытался сосредоточиться на чем угодно, кроме них. — Я правильно понимаю, что тебе нужен адрес Попова для того, чтобы отдать ему пиджак? — Абсолютно. Ухмылка на его лице сменяется недоверием, он прищуривает глаза. Смотрит на Антона долго и внимательно, словно видит его впервые, словно просьба его была слишком странной, что переварить ее оказывается очень непросто. — Если это так срочно, ты мог бы ему позвонить. И очевидней этого, кажется, в мире не существовало вещи, только Антон уже выбрал для себя более сложный путь. — Дима, — он не закипал, голос звучал спокойно, но в зеленых глазах Павлов увидел что-то такое, что заставило его слегка отшатнуться, — Ты сказал, что знаешь его адрес. — Примерно я помню, но это же так давно было. Я его подвозил домой, он выпил, ресторан закрывался… — Он пишет Антону адрес, зачеркивает дом, переписывает, вспоминает что-то, чувствуя, как парень стоит рядом и ждет, следит за ним, выхватывает листок и пулей вылетает в коридор. Потом возвращается, забыв надеть куртку. Павлов бросает тихое «не благодари», говорит что-то еще, заметив, что пиджак остается одиноко лежать на диване, искреннее непонимание застывает на его лице, но, вздыхая, он выходит в зал. Неразборчивый почерк, быстрые шаги, пустые улицы успевают заполниться редкими прохожими. Отголоски вчерашнего веселья еще летают в воздухе, и Антон втягивает его носом, будто до этого и вовсе не дышал. Он упрямый, уставший, идет так быстро, что становится жарко. Что скажет, зачем идет, если на деле сказать ему совсем нечего? Будто вовсе не разговоры были нужны, а что-то другое. Оставивший пиджак, ведь изначально и не собирался брать его с собой, искал только повод приехать. Почему так сложно даже самому себе признаться в этом? Почему простое «я хочу приехать» звучит так постыдно даже в собственной голове? Только он продолжает идти, хмурится, перепутав ветку метро, станции одна за другой сменяются, вагоны не заполнены даже наполовину. Есть время подумать, есть время остановиться и выйти, снова на улицу, снова в снег, но не к Саше, не домой. А глаза скользят по вчерашнему сообщению, мысли снова в тот день, Женя Калинкин топчется в коридоре, так хочет уйти, но так не хочется ему уходить. Незнакомая улица, даже люди кажутся ему совсем другими, а руки замерли. Написать ведь мог, в самом деле, он просто мог написать, только уже идет по широкой дороге засыпанной снегом, озирается на дома, щурится, читая вывески с названиями адресов. И зачем только Попов ездил за ним, подвозил до работы, ведь он врал ему, безжалостно и с легкостью, каждый раз, когда говорил, что ему «по пути». Они жили в разных концах города, а он ездил к нему, по пробкам, тратя свое время, но ради чего? Сколько желаний так и останутся никогда не исполненными, даже если тот, кто их загадывал, всем сердцем хотел этого, желал этого, думал об этом и просил всех Богов? Антон вглядывается в лица прохожих, идущих ему навстречу. Так странно думать, что каждый из этих людей прошлой ночью что-то загадывал, воображал в голове, выпивая бокал шампанского, считая куранты — так это делается у обычных людей? Скрывая за мыслями свою робость, за настойчивым шагом скрывая усталость и страх, что дверь ему так и не откроют, он постепенно сбавлял ход, когда в поле зрения показался нужный ему дом. Он вырос перед ним как-то неожиданно, будто бы Антон думал, что в итоге так никогда и не дойдет до нужного адреса, будто в каком-то смысле он этого и хотел. Если бы дома не существовало, если бы адрес ему дали неверный, он бы просто обошел район пару раз и вернулся бы обратно, ничего бы решать не пришлось, многие вопросы остались бы без ответа, последние деньги на сигареты, а с остальным он бы как-нибудь справился. Так нерешительно, но пальцы скользят по кнопкам домофона, тащился в такую даль ради человека, который однажды поделился с ним зажигалкой. Гудки и кроме них ничего, но сердце замирало как-то, от волнения, от ожидания, от неизвестности, превратятся ли эти гудки в голос, обретут ли они какую-то форму или так и останутся пустым звуком. Из двери — курьер, лицо пустое, цветастая куртка кажется единственной яркой вещью в этом мире, почти, что второе солнце, хотя глупо, наверно, ассоциировать чью-то вещь с чем-то таким огромным и ярким. Пропускает его мимо, друг на друга не смотрят, у них разные цели, но дверь Антон придерживает ногой, пара минут или секунд даже в холодном воздухе, несколько глубоких вдохов, что голова кружится, еще один взгляд на удаляющуюся яркую точку с большим рюкзаком, а потом проникает в подъезд. Практически без приглашения, в дверь постучит, помедлит немного, отрепетирует речь, хотя говорить ему было нечего, а потом будет ждать ответа с той стороны двери. Он и не думает даже, что ему никто не откроет, но будут ли ему рады? Первого января все идет с чистого листа, так почему бы и ему не начать все сначала? Новые люди, знакомства, работа, у него еще есть время уйти и никто никогда не узнает о его визите, никто никогда не увидит его тут, разве что кроме какого-то курьера, только бы развернуться, он даже лифт бы не стал ждать, побежал бы по лестнице, потому что зря это все… — Антон? Не успел, хотя у него было время. Его это выбор или кого-то другого, чего он хотел сейчас: уйти или остаться? Зачем сопротивлялся, словно сложней всего на самом деле договориться именно с самим собой, а не с кем-то еще. Выстроить бы хоть какой-то нормальный диалог, звучать бы немного убедительней, но ограничивается только кивком, будто за каждое слово следует платить. С пустыми руками, без особых веских причин, как приходят обычно друг к другу закадычные друзья, но были ли они друзьями? Сейчас словно и вовсе виделись впервые. На Арсении футболка — потаскана, принт практически стерся, но когда-то она выглядела на нем очень неплохо. Так странно акцентировать внимание на футболке, не задерживая взгляд больше нигде. Оказывается, мужчина носит что-то помимо пиджаков и выглаженных рубашек, оказывается, даже имеет холодильник, прихожую, ванную, спит в кровати и живет вполне обычной жизнью. «Обычной», по меркам богатых людей. — Зачем ты пришел? Без пафосного «я тебя ждал», «я знал, что ты придешь». Вдогонку: в холодильнике только алкоголь, не часто готовлю дома, но могу предложить выпить. Под глазами мешки, но за стеклами очков это не сильно заметно, в отличие от самих очков. Черная оправа, довольно простые, но, наверное, носит их мужчина только дома, как и эту футболку. Слишком личное, слишком не его, ворвавшийся в чужой уклад жизни, почему-то не смог принять таких мелочей, хотелось уйти. Обувь стоит вроде бы аккуратно, но как-то небрежно, сама себе противоречащая, как и вообще все в этой квартире. Кровать не заправлена, но вещи сложены или висят на вешалках в шкафу — по комнатам не ходил, только заметил это в приоткрытых дверях. Там же — картина, яркий ковер не вписывается в серую строгость остального интерьера, окна задернуты, будто Арсений не любит света, но первого января для многих людей это было нормальным. Там же: не на пороге, уже вошел внутрь, даже куртку снять успел. Слова бьются о стены, в прихожей зеркало, отражение в нем неприятное, незнакомое, предпочел бы не видеть, потому что не он должен в нем отражаться, не в этой прихожей. И если вопросом на вопрос крыть, ничего хорошего не выйдет, отчего-то ему кажется так, будто с крыши прыгнуть или потратить пару миллионов за день кажется проще, чем задать вопрос. — Что вчера произошло? Не рывок с крыши, конечно, не безрассудный шаг в пустоту, но для него далось с усилием. Лучше бы в костюме, в стенах ресторана или в просторном салоне машины, вместо очков линзы, вместо этого мужчины, заспанного, встретившего его на пороге — Арсений Сергеевич. Почему его так сбивают с толку эти мелочи, почему он так сосредоточен на потертой футболке, на отражении в зеркале, на спокойных темно-синих шторах в его кухне? Такие глупости, но, оказавшись на улице, он вмиг забудет их разговор, только до деталей запомнит обстановку и человека, который стоял напротив. — Мы встретили Новый год, наконец-то, — он кажется ему моложе в этих шмотках, сошло бы обращение на «ты». Удивительно, насколько сильно обстановка и одежда меняют человека. — Я не про это спрашиваю. — Знаю. Так уж вышло, что меня угораздило оказаться в собственном ресторане в новогоднюю ночь. Работа. Он подытоживает это, словно ставя точку в их разговоре. Головой кивает на пустую вазу, стоявшую на комоде — у него в гостиной вообще полно было всякой ерунды, как заметил Антон, — говорит, что купил ее у какого-то коллекционера пару лет назад. Еще говорит о том, что пора бы нанять уборку: «Слишком много пыли», хотя квартира кажется Антону даже слишком чистой. Вел себя так, словно вчерашнего дня не было. Про такого человека, наверное, можно было бы сказать, что он начинает жизнь с нуля каждый день. Интересуется делами Антона, спрашивает, что вчера произошло и на этот раз рассказывает Антон. «Почти друзья» — держит в голове, пока они о чем-то беседуют, между делом пару раз называет мужчину на «ты». Глазам бы не поверил, если бы увидел себя со стороны, но так и было. И это происходило сейчас, даже если через пару часов, когда он выйдет, все покажется миражом, воспоминаниями, которые он сам себе выдумал и в которые зачем-то поверил. И когда на самом деле он злился по-настоящему? Бежишь через весь город высказать обиды в лицо, в итоге не находишь слов или находишь слова совсем другие. Так и получается, что глаза в глаза, напротив друг друга, на улице или в прихожей, гостиной, на кухне, мало ли где, но кроме пустоты ничего. Ищешь ее, эту агрессию, обиду, копаешься в себе, как прежде не копался, но не находишь ничего, даже мелких упреков нет. Куда делись? Будто растерялись по дороге пока бежал, это как находишь нужные ответы уже после ссоры и ворочаешься с ними в кровати, мнешь подушку, смеешься или плачешь — дурак, так ведь просто было ответить как-то иначе. «Я злюсь, что не могу злиться на вас» — невысказанное, он даже не замечает, как мысль несется горящей строкой у него в голове, печатными буквами, как цветная вывеска магазина. «Я рад, что не могу злиться» — вдогонку. Будем друзьями, словно для этого нужен повод, словно друзьями не становятся просто так, до этого постоянно до работы вместе, какие-то разговоры, что забудутся, как выброшенные окурки из окна автомобиля. Снова на красный — рискуя, зажимая педаль, но потом рука на руку, взгляд довольный, широкая улыбка, но здравый смысл на задворках диктует где-то — «лучше помедленней». И «друзья» в привычном понимании, с громким заявлением из шести букв, только сейчас. А до этого кто? «Дам вам шанс» — не как в романтических фильмах, без широких жестов. Еще не любит, еще не настолько близок, не настолько способен впустить кого-то к себе в жизнь. Вежливый отказ на предложение переехать к нему и занять пустую комнату, но походы в рестораны, в выходные разглядывать безделушки дома у Арсения. Все на своих местах. Яркий плевок краски в сдержанный интерьер. Принять приглашение на Сашин концерт — с трепетом. Все поменялось местами настолько быстро, что видеть теперь Арсения Сергеевича оказалось проще, чем видеть Сашу. Но когда за неделю событий столько, что целая жизнь кажется скучной и нелепой, когда себя не узнаешь, словно знакомишься с собой же по новому, многие вещи оказывается проще принять.

***

Прекрасную неделю они провели, словно их новогодняя ночь так и не заканчивалась, хотя дни пролетели быстрее, чем хотелось бы этого. Общались только друг с другом, внешний мир — ерунда, по сравнению с их квартирой. Что может быть лучше? Не узнавать о новостях, на номера не отвечать, в чем они нуждались по настоящему, кроме как друг в друге? Приятно снова оказаться тут. Он все такой же, но совсем другой. До неузнаваемости изменился, не меняя в себе практически ничего. Саша рядом. Трется рукой о его руку, то ли специально, то ли по случайности, да это и не важно. На Саше красная рубашка, волосы лохматые, но ему идет. Волнения он не показывает, но Женя знает — волнуется. Это выступление ничем не отличается от остальных, но все-таки для них, особенно для Саши, оно значит гораздо больше, чем можно себе представить. Попов тоже должен скоро прийти, Женя высматривает его фигуру, но большинство столиков пока пусты — парни приехали пораньше. В комнатке за сценой уютно, тихо, только слышно мерное гудение голосов — комики репетируют свои материалы. В запасе еще целый час, но Женя с каждой минутой становится все нетерпеливей. Народ в зале быстро заполняется, парень видит это, выглядывая через маленькую щель в двери. Но его стол не заняли, так и стоит, одинокий и пустой, в самом дальнем углу. — Я пойду уже в зал. Кто б знал, как тяжело на людях сдерживаться, оставаясь в глазах присутствующих всего лишь друзьями. Слишком много ненужных взглядов вокруг, а так Женя уже давно заключил бы Сашу в долгие объятия. — Не стесняйся, можешь сесть напротив сцены. — Неет, — тянет Женя, задумчиво улыбаясь, — Меня ждет мой столик. Саша с интересом выходит за Женей, провожая взглядом его фигуру. Находит его сидящим за самым далеким столом. Ему остается только пожать плечами, возвращаясь в комнату у сцены. Это было началось и концом одновременно, но куда глубже, как не посмотри. Он Женя и он все еще тут, за любимым одиноким столиком. На улице все еще зима, в зале все еще громкий гул голосов, на сцене комики — лица не все ему знакомы, но каких-то он узнает. В дверях замечает Попова, тот садится как раз напротив сцены, в качестве зрителя, но все еще важный. Пиджак поправляет, держится слегка высокомерно, но одаривает улыбкой тех, кто его узнал. А Женя видит все так же, но воспринимает немного по-другому, не более четко, как если надеваешь очки, а будто сквозь. Почти как научился смотреть через стены — замечаешь повадки и незначительные изменения, между строк читаешь. Сколько же лет он был слеп, что осознал это только сейчас? Сколько лет большинство людей остаются слепы, думая, что все видят? Наверное, именно по этой причине Женя не чувствует укола ненависти или неприязни, когда рядом с Арсением Сергеевичем возникает Антон — раньше он бы возненавидел его, будучи таким миролюбивым и спокойным, а сейчас он не чувствует ничего и это оказывается очень приятным. Он пуст, спокоен, только впускает в себя тихий трепет за Сашу, который скоро появится на сцене, в остальном мир его не интересует. Заметил ли его официант, смерил ли своим взглядом, откуда знать парню? Он не будет об этом думать. И Саша появляется внезапно. Выходит на середину сцены, Женя улыбку не скрывает, теперь он вообще многие вещи скрывать перестал. И смеется он громко, на весь бар, каждую шутку сквозь себя пропускает, его такая гордость берет, когда он слышит восторженный гул толпы и волны аплодисментов, замечает довольное лицо Попова и рядом даже Антон не может сдержать улыбки. Может, именно потому, что выступление это было последним, Женя ощущал эту легкую тоску, читавшуюся между строк. Он прощался, прощался не только с самим собой прежним — неуверенным парнем за дальним столиком, но прощался еще и с Сашей. Прощался с хмурым, но вроде бы не таким уж плохим официантом, каждую ситуацию выхватывал из вереницы воспоминаний и позволял себе на секунду утонуть в ней, иногда приятно было забыться в чем-то, что прежде казалось немыслимым и странным. Слушая фоном Сашин голос, разглядывая его подсвеченный силуэт, следя за его руками, жестами и мимикой, прощался Женя и с этим парнем — ничего общего с начинающим комиком тот уже не имел. Они оба были другими, будто влюблялся Женя тогда совсем в другого человека, будто другого человека полюбил в итоге этот комик, стоящий на сцене. Такие обыденные вещи сводили с ума, от неизбежности их и тяжести в голове становилось все запутано, но от этого и интересно. Все началось с салфетки, даже если роли она не играла, даже если вспоминал он о ней очень редко, а порой забывал и вовсе, но она была и она была весомей многих вещей. Самые долгие знакомства начинаются обычно нелепо, чтобы потом было что вспомнить и тут судить сложно, но, их знакомство началось с того выступления, когда Женя засмеялся так громко с дурацкой шутки или с того самого дня, когда он впервые заметил Сашу? И это тоже было таким внезапным открытием, но затягивало его с головой — пока один человек, по уши влюбленный в другого человека, жить без него не может и ищет время, чтобы после работы просидеть весь вечер ради одного выступления в баре, другой человек даже не догадывается о его существовании. Наверное, некоторым вещам просто не суждено навсегда исчезнуть из чьих-то жизней. Выступление кончается слишком быстро, Саша уже рядом с Женей, сидит с ним, забавно недоумевает с того, как тому могло прийти в голову выбрать такое место. Женя крутит ручку в кармане, он не просто так прихватил ее, подбирает удобный момент. А Саша счастливый, аж глаза горят, знает, что впереди еще ждет большая жизнь, полная неизвестности. Многих пугает это, а он этому рад, так рад, что признается между делом об этом Калинкину. Чуть позже подходит Антон. Держится уверенно, рядом Попов, жмет Сашину руку, благодарит за прекрасный вечер. О том, что произошло на Новый год, они предпочитают не говорить, даже когда Арсений отходит от них к какому-то столику. Антон молчит, словно воды в рот набрал, может, в иной ситуации он сказал бы что-то, но под взглядом Жени, понимая, что совсем рядом Арсений, затевать какие-то споры не хотелось. Он лишь еще раз поздравляет Сашу, а потом уходит, словно и не Шастун это совсем был, а уже другой человек. Саша, впрочем, только качает головой, возвращает все свое внимание к Жене, с улыбкой выдает: — Если бы я не помнил нашего первого знакомства, то подумал бы, что знаю тебя намного больше, чем есть на самом деле. — Не знаю, как ты, а я с тобой, Саш, очень давно знаком. Точно уверен в своих словах. У него в кармане припасен козырь, скоро Саша узнает об этом. Саша молчит. Наблюдает так внимательно за Женей, тот ручку из кармана выуживает, берет салфетку, разглаживает ее на столе, словно до этого она была помятой. — Жень, да ладно тебе, ты еще вспоминаешь эту несчастную салфетку? А Женя не отвечает. И в его молчании, в буквах, которые выводит он, хоть и старательно, но получается несколько небрежно, в его стиле, сквозит такая настойчивость. «Посмотри, Саш, это я» — крутятся в голове его мысли заевшей пластинкой, — «Я не знаю зачем я ношу в голове это желание доказать свою правоту, хоть мы и без того вместе, но я ничего не могу с собой поделать». На себе ощущает взгляд парня, салфетку пододвигает медленно к нему, одними только пальцами, словно дороже на свете ничего не существовало. Лицо Саши меняется, может, сейчас он перебирает в голове упущенные возможности? Думает, что мог бы быть с Женей еще очень давно, ведь понимание накатывает на него волной, это, впрочем, озвучивает: — Ты поэтому так ждал, когда я объявлю, что хочу найти обладателя той самой салфетки? Хотел признаться? Какой же я идиот. Но что ответить на это? Теперь это не имело никакого значения. То, что раньше убить бы тебя могло, сейчас вызывало лишь легкий трепет ностальгии, до того приятный и уютный, словно Женя оглядывался на все события с высокой горы и видел только проделанный им путь. Он хватает еще одну салфетку, выводит вопрос, показывает Саше. «Пойдем домой?» И казалось, что этот вопрос мог поставить точку в любом разговоре и непременно любой разговор завершался бы на хорошей ноте. Салфетки они оставляют. Поднимаясь, Женя глядит на свой столик, сцену разглядывает, Саша стоит совсем рядом, явно озадачен, но не позволяет себе нарушить тишины.

***

— Злишься на Шастуна? Домой идут. Мимо площадок и многоэтажек, чужих и серых. Женя, который не переносил разговоров об этом человеке, сам задает этот вопрос. Даже останавливается вдруг, словно о таком требовалось спрашивать исключительно стоя напротив собеседника. Саша и сам не ожидал, останавливается, смотрит в упор — подвоха ждет, что ли, но отвечает не задумываясь: — Раньше бы злился, сейчас — нет. А ты? — И я нет, — проезжает машина, потом еще одна. Глубокая ночь, а людям все еще не спалось, повылезали из домов, словно там делать им было нечего. Женя не отказался бы сейчас оказаться дома. Он поэтому снова продолжает идти, Саша рядом, опять этот странный взгляд у него, глубокий, заинтересованный, но допытываться он не станет, — Меня немного другое интересует. Смотрит перед собой, мороз кусает его за лицо, эта зима выдалась такой бесконечной. — Что дальше? Логичный вопрос. Простой до ужаса и понятный такой, что ответить на него не составило бы труда, Саша и отвечает так, только Женя боится ответа. — Уедем, Жень. Сначала, конечно, будет сложно, но мы освоимся. Ты поэтому сегодня такой? Боишься что-то менять? Он знал, что так будет еще до того, как услышал родной голос. Они обсуждали это ровно тысячу раз, и сейчас происходил тысяча первый. На какой по счету раз на вопрос «что дальше?» ему не захочется менять Сашиного ответа? И что значили они теперь отдельно друг от друга? И разве такие мысли не начинают посещать человека, когда все движется к концу? — Я просто не знаю, стоит ли нам уезжать. Я люблю этот бар и возможность играть по выходным на укулеле. Мне тут все стало очень дорогим. «Ну, вспомни, как я от тебя убегал ранним утром, а потом как мы шагали до магазина, я тогда в ботинки столько снега начерпал. А как до этого ты записывал мне голосовые сообщения с вопросами, а я отвечал на них, так долго и нелепо, что пролетела ночь. Как снились мне потом наши несуществующие разговоры, а я в каждую фразу влюблялся и запоминал ее, запоминал до самого пробуждения, когда она рассеивалась вместе со сном. Что из этого ты готов оставить в этом городе?» — ладонь Саши опускается на Женину руку, пальцы в перчатках, но парень чувствует каждое прикосновение. Невесомо и робко — они не хотят, чтобы кто-то заметил их. Женя думает и воспоминания душат его, как мало он сможет сказать Саше из того, что сейчас заполняло его разум. — Мне тоже тяжело расставаться с чем-то привычным, но нас с тобой ждут большие возможности. Я бы ни за что не сделал бы этого, если бы знал, что кому-то из нас это не пойдет на пользу. Уже дома. Греется в теплом свитере, ночь за окном густая и темная, но сна ни в одном глазу. Саша думает, что точку они поставили, но Женя возвращается к разговору. Жаль. Саша предпочел бы похоронить его под снегом на улице. — Ты бы отказался от карьеры, если бы я сказал, что не смогу поехать с тобой? Сидит на кровати, прямо как в тот раз, в Новогоднюю ночь. Они поцеловались тогда впервые. Эгоистичен, самому от себя противно, расправляет руками свитер. — Ты это точно решил? Не хочешь ехать? — Да. Его обнимают. Привычно и тепло, в этом Женя и нуждался, но голос такой тяжелый, такой невыносимый и столько боли в нем, что парню и самому делается не по себе. — Предупрежу Попова. Не поедем, значит. А до поездки еще пара недель оставалась. Но Саша знает, что Женя не передумает уже, только любит он его так сильно, что любую боль готов сносить. Спят они по раздельности в эту ночь. Точнее, Женя ложится уже под утро, Саша на кухне, сидит и курит, давно уже он не брался за сигареты. А Женя душит в подушке накатившие слезы и свой голос, полушепот вперемешку со всхлипами — «прости». И говорить еще о многом могли, но разговоры приносили почти физическую боль.

***

— Что значит «отказался»? — Что, по-твоему, это может значить? У него еще есть время передумать, целых две недели в запасе. Они сидят в машине. Ходили в кино на какой-то глупый боевик, Арсений сюжет не оценил, зато Антону понравилось. Почему Попов раньше ему не сказал, парень мог только догадываться. Расстраивать, наверное, не хотел, ведь, несмотря на то, что теперь их жизни не были как-то связаны, он все равно считал Сашу своим хорошим знакомым, а эта новость довольно сильно удивила его. Еще в баре ведь обсуждал это, светился улыбкой, и выступление его было действительно очень хорошим, это все присутствующие оценили. Неужели кривил он душой тогда, неужели уже в тот момент задумал отказаться от мечты своей, но в пользу чего? Слишком отчаянно было это для Саши, поступок нелогичный, даже глупый. Антон звонит ему и предлагает встретиться, Саша соглашается не сразу, но делает это. «Не будем трепать нервы друг другу, хватит с нас этого», — думает парень, поэтому намерения его чисты, старые обиды улеглись уже, в его новой жизни не было места таким пустякам, он и сам пока только учился жить с этим, привыкал к этому, двигаясь осторожными шагами вперед.

***

— Тебе чего-нибудь налить, комик? Несколько шутливо, в голосе безразличие, но это в его манере. Подсаживается за стол, в своей форме официанта выглядит до того привычно, что тяжесть на душе, если и не девается куда-то, то становится как-то легче. Привычное и простое всегда успокаивало его, даже если сидели они сейчас в дорогом ресторане, даже если встретились ради разговора, хотя до этого толком не общались. — Так и знал, что откажешься. А я бы выпил, но не могу, работа как-никак, сам понимаешь. Если бы мне сказали в детстве, что мое призвание — это убирать за остальными грязные тарелки, я бы не поверил, но вот я тут. А мог бы вообще не работать. — Это ты решил зайти настолько издалека, чтобы подвести меня к теме, из-за которой я тут сижу? — Да. И я даже не репетировал перед этим. Но почти вмиг серьезнеет, задумчивый взгляд устремляет на Сашу. Обычно подобные разговоры между ними заканчивались или очень хорошо или очень плохо, но любой исход зависел от правильно подобранных слов и от самого собеседника. Антон не силен был в словах, парень напротив настроен был скептично, но словно бы сам убеждал себя, что правильное решение уже принял. Это не заметно было со стороны, но читалось в его голосе между строк. — Тебе нельзя отказываться от предложения. Я что зря с тобой с самого утра по студиям в метро катался? Ты мне сам говорил, что стенд ап для тебя очень важен. Ты мне, кстати, так те голосовые от своего Калинкина и не показал, а в них, наверное, намного больше будет сказано о твоих выступлениях, чем я смогу сейчас придумать. Упоминание Жени отдается уколом совести, он ничего не сказал ему об этой встрече. В голове крутятся те самые сообщения, время прошло, а он так никогда их и не выбрасывал из памяти. Запомнил навсегда этот тихий, чуть взволнованный голос. — Предлагаешь мне послушать совета от человека, который с самого начала врал о салфетке, клялся в том, что ненавидит Попова, а сейчас, что у вас с ним? Вы вместе? — Я думаю, мы все хотя бы раз успели соврать друг другу или самим себе. Конечно, я сам часто поступал неправильно, но тут даже ты меня обошел. Антон прав. Прав был во всем, мозг твердил ему об этом, ведь не зря он билет на самолет не сдавал, не зря он согласился подумать еще две недели, принявший решение уже сейчас, шел наперекор ему, сердце ведь считало иначе. В его планы не входило то, что Женя предпочтет остаться, ничего не менять в их жизнях, он всегда был таким человеком, нерешительный где-то, но добрый, добрый и мягкий, он согласится поехать, если надавить на него, но будут ли они счастливы так же где-то еще? Будет ли Женя счастлив? — Я обещаю подумать. Но ответ его расплывчат, с трудом даются даже эти слова, только Саша не врет — он подумает. Подумает о решении, которое принял уже давно. Антон встает, ответ его удовлетворил. Ищет взглядом коллегу. — Официант, налейте выпить этому столику, — и, довольный прошедшей встречей, игнорируя заверения Саши, что пить он не будет, ловя на себе недоуменный взгляд Павлова, уходит обслуживать других клиентов. Некоторым людям суждено было оставаться друзьями, даже если казалось, что из этого могло бы выйти что-то большее, Антон теперь твердо был в этом убежден. Он пишет Арсению, что Саша обязательно изменит решение и понадобится ему на это гораздо меньше двух недель. Так и происходит. Саша перезванивает через два дня.

***

Друг друга не ненавидели, продолжали любить, от этого, наверное, было еще сложнее. Сколько прошло с их разговора, Женя уже не помнил. Они жили как раньше, не упоминали о том, что оставить пришлось. Женя играл в баре, песни писал, Саша там больше не появлялся, лишь иногда заходил поддержать парня, но больше предпочитал сольные концерты у них на кухне. Весна дышала им в спины, Женя ловил каждый ее миг. Он позволил себе забыть, разрешил стать себе свободным на какое-то время. Разговоры только о глупостях. Они вместе, о чем еще было им говорить? Позволил забыть, но не забыл. Женя нашел билет, один единственный, спрятанный в верхнем ящике их комода. Только это не вызвало у него удивления, как должно было быть, он только обессиленно опустился на кровать, покрутил билет в руках и упрятал его обратно, надежно скрывая одеждой. И так много времени прошло, тут уже весна наступала им на пятки, а они продолжали играть в идеальную пару, но оба молчали. Неизбежна была эта поездка, и расставание их тоже должно было произойти, когда кончится зима. Они грели друг друга так долго, но больше не нуждались в тепле. Женя ждал только, когда заговорит с ним Саша, когда признается, как долго он молчал о своих планах. «Я понимаю», — ответил бы ему Женя, и ругаться не стал бы. Никогда не смог бы он долго злиться на Сашу. Сколько мог он молчать, сколько бы продлилось его молчание? Калинкину он врал неохотно, но словно бы чувствовал, что по-другому никак не мог. Это было нечестно, так неправильно, что каждый день, засыпая и целуя парня в макушку, он думал, что слишком затянулось его вранье. Близилась весна, зима кончилась быстро и неожиданно, дни летели один за другим, Саша все продолжал молчать. Писал материал, но больше в стол. На выступления Жени ходил, но думал о своих проблемах. Порой ему казалось, что парень и сам знал что-то, будто бы их короткие переглядывания были куда красноречивей разговоров, но узнавать это он боялся, не хотел просто. Женя тоже держался, до самых последних дней не проронил и слова о поездке. А Саша не мог как-то иначе. Разорвать контракты, забыться опять в этом городе, продолжать жить, оглядываясь назад и больше никогда не приподнимать ширму, скрывающую его возможное будущее. Только для него неожиданностью стало то, что Женя не был его будущим, что он, как и бар этот, как и Шастун, забавный официант, даже как салфетка, был лишь частью его пути. Остановкой, хоть и приятной и даже очень и очень милой, но лишь остановкой. Скоро ему предстояло двинуться в путь. До последнего он надеялся, что Женя передумает, сам отбросит свои мечты и последует за Сашей, но, парень прекрасно понимал это, он не имел права требовать от Жени того же, что Женя требовал от него. Их тянуло друг к другу, но пути их расходились, чтобы однажды снова пересечься. Им предстоит еще встретиться, в этом Саша был твердо уверен. — Ты уезжаешь. Два дня осталось. День близился к вечеру, Саша разбирал свои вещи в шкафу, раскладывал их на кровати. Женя появился в комнате неожиданно. Стоит в дверях, голос спокоен, лишь простая констатация фактов. Взгляд, правда, выдает волнение и грусть, но это уже совсем другая проблема. Саша не оглядывается. Застывает только перед полкой, в руках красная рубашка — хотел ее сложить, но так и замер с ней, голову не поворачивает, сам знает, что нехорошо поступил. А сейчас от стыда мучается, совесть совсем заела, что мешало ему сразу рассказать? — Уезжаю, — садится вдруг на кровать, теперь разглядывает Женю, — Но это же не другая страна. Будем звонить друг другу, общаться каждый день, а потом я приеду, когда немного освоюсь. Может, к тому времени ты захочешь перебраться со мной, — а это искренне. Он верил в каждое свое слово и сердце щемило до того сильно. Женя не выдерживает, рядом садится. — Ты прости меня, я все хотел сказать тебе раньше, но не знал какие слова подобрать. — Саш, — на губах застыла улыбка, — не возвращайся, пока не покажешь всем этим комикам, что значит настоящий стенд ап. Они собирают вещи вместе. Старательно укладывают в чемодан, перекидываются даже какими-то шутками, буднично рассуждают о погоде. Прощаются тепло, настойчиво отказываются отпускать друг друга до последнего. Под окнами ждет такси, Женя отказывается ехать в аэропорт. Сует только Саше подмышку те самые кексы. А чувство такое, что забудут друг друга, стоит только расстаться им в этой прихожей. Разорвать объятия, взгляд отвести и все, уже не можешь в голове воспроизвести родные черты лица. Саша серьезен, молчалив, волнуется, но отступать не собирается. Женя улыбается, отпустить не может. Уже начинает скучать. Слишком внезапно познакомились и сошлись, слишком внезапно расстаются, теперь каждое воспоминание предстояло хранить в сердце до их следующей встречи, если ей вообще суждено было состояться. — Как я и говорил, можешь не возвращаться, пока не станешь самым известным комиком. Сквозь строк — «вернись как можно скорее, я уже начинаю скучать», а после только молчание. Сказали друг другу все что могли, их затянувшееся «пока» наконец разрывается и Саша уходит в темный подъезд — за плечами рюкзак, в руках чемодан, в голове трепет перед неизвестностью и желание все отменить. И он поворачивается. Женя стоит в дверях, взглядом его провожает, последнее, что запоминает он — это Сашину улыбку и мимолетные его слова прежде, чем парень скрывается за раздвижными дверьми лифта. — Жень, я люблю тебя. И говорить такие фразы, чтобы потом кануть в неизвестность было жестоко, но как откровенно и честно они звучали в пустом подъезде. Признание, что становилось теперь одновременно и прощанием и расставанием для них, слишком много значило, слишком много смысла несло в себе. А дальше что? И он уже сидит на той самой кровати, где вещи они разбирали совсем недавно. Они общались несколько месяцев, созванивались, переписывались. Саша часто мелькал в различных шоу на ютубе, однажды засветился на телевизоре, Женя старался ничего не пропускать. Слишком счастлив был за парня, слишком гордился им. Смеялся над каждой услышанной шуткой, предавался ностальгии, когда Саша рассказывал о забавной истории с салфеткой, приключившейся с ним однажды. А Женя обзавелся бородой, длинными волосами и завел себе даже кошку. Исправно поздравлял Сашу со всеми праздниками, в ответ получал такие же поздравления. Играл в баре, познакомился с новыми людьми, продолжал писать песни. Больше не созванивались они, и столько месяцев прошло с момента их последней переписки. Только Женя любил свою жизнь, как любил и Сашу, но еще тогда, разбитый и грустный, он знал, что все к этому и шло.

***

Откатывая время так бесконечно далеко назад, перешагивая через несколько долгих зим, возвращаясь к самому началу, таким он видел его? Свет приглушен, тишина в зале, только стаканы ставятся на столы с глухим стуком. Пройдя так много, но вернувшись назад, Саша только сейчас ощутил всю прелесть этого столика в самом конце. Он со всеми, тоже часть этого заведения, но как бы сбоку, вне истории, издалека наблюдает за зрителями и сценой. Он видит себя, неуверенного парня в рубашке, рассказывающего свой материал, путаясь в тексте, будто это не он его писал и прогонял через себя всю прошлую ночь. Может, ракурс тут такой в этом месте, а может просто свет так падает, но, когда выходит Женя, одаривая зал добродушной улыбкой, Саша невольно замирает, разглядывая парня, словно видит его впервые. Это через пару дней его ждет самолет обратно, там жизнь уже совсем другая, люди другие, обстоятельства и другие совсем проблемы, но до этого еще было так далеко, словно не дни, а годы должны пройти прежде, чем он опять окунется в свою привычную жизнь. Интересно, заметил ли его Женя, улыбался ли он ему, посвящал ли он ему строки своих песен? Сколько еще таких вопросов они могли бы задать друг другу, сколько таких вопросов задавали они мысленно в своих головах, оставляя их никогда не произнесенными? Женя изменился, светившийся изнутри, он излучал уверенность и выглядел до того счастливым, что Саша мог бы поклясться, что счастливей человека еще просто не видел в жизни. Был ли он таким же, стал ли таким же теперь, пройдя такой долгий путь и копаясь в себе целыми днями? Что подумает о нем Женя, когда голос его смолкнет, а последние отзвуки мелодии затихнут, повиснув под потолком, когда взгляд, спокойный и размеренный, почти осязаемый, будто кошка хвостом своим задела, пройдется по каждому слушателю и остановится на нем, на Саше? Песня заканчивается, голубые глаза устремляются на него, удивление смешивается с радостью, а губы застывают в теплой улыбке. Саша не знает, сколько вопросов они могли бы задать друг другу. Не знает, о чем думает Женя прямо сейчас, разглядывая его лицо. Молчавшие друг для друга так долго, сейчас тоже оказались пусты для слов. Песня заканчивается. Скоро Женя спустится со сцены, и они разговорятся о ерунде и мелочах, из которых складывались теперь их жизни. Еще несколько мгновений и он тонет в гуле чужих звуков и голосов. Новая мысль посещает его голову, и он думает о ней все то время, пока музыка затихает: Может, в их жизнях еще найдется место друг для друга?