***
Сухой и жаркий день подходил к концу. Приглушенная хмарь неба действовала угнетающе, и редкие замшелые всполохи парадоксально придавали сил. Корво весьма бодро вышагивал по дерну, покрытому костями мелких грызунов и битых тухлых яиц. За ним вереницей тянулись остальные. Джерард успел во время спуска раздобыть длинную сучковатую палку и обстругать ее. Посох — вещь многих назначений, и Корво знал как минимум о тринадцати. Однако говорить с Джерардом и накручиваться ему не хотелось. Руфус бодро вышагивал вслед за Корво и собирал с кромки тропы трутники и окаменевшую смолу. Горелых стволов, с которых явно ссыпалось и то, и другое, вблизи видно не было. Сквозь засоленную почву порой пробивались странные кустарники, напоминающие засохших в агонии спрутов, жесткие бутоны из пористого вулканического стекла, молодой, словно посыпанный пеплом, мох, сквозь который прорывались не до конца отмершие корни. Судя по размерам, до извержения в долине росли воистину гигантские деревья. Лавовые борозды не чадили, отдавали приятным теплом и замысловатым узором, в котором сквозь глубокий графитный цвет пробивались капли янтаря, которые прошли к подножию горной гряды, уперлись в камни и просочились сквозь редкие щели и выбоины. Джерард расковырял один из проломов и посветил внутрь. Чужой не обманул: под скалистыми породами и правда находились пещеры. Исследовать их, задерживаясь у дымящейся горы, Корво не собирался и поторопил группу. — Откуда здесь свежая тропа? — недоверчиво спросил Джерард, оглядываясь. Он расковырял посохом груду мелких костей и, не найдя ничего интересного, помрачнел. Казалось, он и дышал с трудом, сквозь неприязнь к странной местности, но отказаться от физиологии, к сожалению, не мог. — Протоптали, наверно, — беспечно отозвался Руфус. — Никто же не знает, что тут было. Местные могли укрыться на горе, а потом уйти. Другой путь ведь неудобный. Корво и Чужой молча переглянулись. Настроение лучше не стало. Отношение друг к другу — тоже. В голове роилось множество мыслей, но ни одна не задерживалась. С трудом вспоминался и Дануолл — отгороженный океаном, он казался нереальным, и если бы не мелкие детали — болтавшиеся на шее амулеты, знакомая армейская нашивка на плече Джерарда — Корво бы усомнился в его реальности. Пандуссия пока разочаровывала. Мертвая часть материка таила богатую историю и упорно оттягивала момент возвращения к настоящему. Не было ни зверей, ни птиц, стих и ветер, приглушенный скалами. Корво, позволительно расхоленный боевым бездействием, ощущал себя уязвимым и все ускорял шаг. К вечеру они прошли отметку в пятнадцать миль, и Корво разрешил сделать часовой привал. Он собирался тащить всех до полного изнеможения — не из упрямства и глупости, а в ожидании адреналина. Корво не отвлек даже импровизированный спарринг с Руфусом. Немного встряхнул, и только. Корво без особого труда подобрался к Руфусу, сделал подножку и, заломив ему руки, ткнул носом в землю, от которой пахло травой и ягодой. — Сдаюсь, — прохрипел Руфус и, получив свободу, растянулся на зелени, наконец-то сменившей долинские руины. Джерард, начавший разводить костер, безразлично взглянул на него и попросил трутников. Руфус однако воспротивился, лениво дернул ногой, и просьбу пришлось исполнять Чужому. Джерард ощутимо помешкал, прежде чем взять из его рук трутники. Заминка подтвердила его напрасную предвзятость. Чужой не обратил на нее внимания и начал неумело разделывать птицу. Корво подстрелил ее до заката и, сунув тушку в гнездо с яйцами, протащил груз около пяти миль. Словно в отместку, заныла спина, и Корво, взяв бурдюк с травяным сбором, прошел вперед, сквозь редкую поросль кустарников. Он на ходу прихлебывал из горла и настороженно осматривался, время от времени хватаясь за свои амулеты. Где-то под облаками перекрикивались двухголовые хищные птицы, изредка спускавшиеся к своим гнездам. Одно из них Корво нашел еще при свете. Пятнистые желтоватые яйца, пересыпанные влажным дерном и незнакомыми ягодами, привлекали внимание. Тянуться к ним было опасно — словно из пустоты пикировала тучная, с мосластыми длинными ногами, птица и злобно защелкала клювами. Сейчас гнезд не было видно. Несколько раз Корво споткнулся о крупные выбоины, оставленные копытными животными. Зловеще шелестели кусты, от них доносился стрекот насекомых. Из воздуха почти пропала горькая дымка, и прояснилось даже ночное небо. Свежий лунный свет оттенял поблескивающие звезды, в которых узнавались знакомые ориентиры. Левиафан с бивнями, Царь мотыльков, Капитан у руля, Крысиный хвост... Словно светила, поддерживая Корво, проплыли вслед за ним в попытке отыскать если не обновленного Чужого, то его былую силу. Остановившись, Корво вытянул из-под мятого ворота оскверненный амулет и всмотрелся в отполированные символы. Собственное ожесточенное упрямство уже набило оскомину, но Корво продолжал твердить, что добьется желаемого. Он яростно сжал амулет в помеченном кулаке, позволив оплетающим кость металлическим пластинам впиваться в ладонь. Он не хотел крови и вовремя разжал кулак. Упавший амулет он почти был готов растоптать. Остановил его, как ни странно, ритуал Лилики, который, без повода вспомнившись, забил по ушам компонентами. Лезвие без ржавчины, кусочек прошлого, мертвое семя и две капли крови. Магия вполне могла сработать на дикой Пандуссии. Корво тяжело, протяжно вздохнул, сунул амулет в карман и зашагал обратно, стараясь терзать себя одной горечью трав. К его возвращению костер уже весело тянулся языками пламени к небу, щекотал котел с бурлящей водой и освещал усталое лицо Джерарда. Чужой упорно боролся с птицей, счищая ножом перья, точно чешую, а Руфус лежал почти в той же позе, лишь повернул голову набок. — У нас полевое питание, как говорит Лиззи, тоже своего рода бойня, — пробормотал он, сонно прикрывая глаза. — Либо оно нас, либо мы его. Мы жевали смолу, крутили шарики из торфа и крысиного мяса. Я собирал и сушил водоросли. Они хоть какой-то навар дают воде. — Во время службы в Тивии нашей роте пришлось и похуже, — с пониманием отозвался Джерард. Поворошив дрова, он подкинул в огонь сухой травы и помешал варево. — Отдали приказ о перебросе войск в Саммару. Из-за сильного снегопада пришлось брать лошадей, из-за него же и рубить их. Когда в пути застает буран, в первую очередь думаешь о себе. Чужой сплюнул попавшие в рот перья и обтер тушку пучком листьев. Перепачканные кровью пальцы слегка подрагивали, но он действовал уже увереннее, без колебаний. — Тивийские снегопады могут длиться неделями, — сказал он, ножом отодвинув порезанные куски. — Конская, как, впрочем, и любая кровь остывает достаточно быстро, а внутренности греют хуже. Но все же вы пошли на больший риск. Джерард не ответил, отвернулся, и слово перехватил так и не почувствовавший напряжения Руфус. Его монотонная болтовня ни к чему не обязывала, и Корво, подсев к Чужому, спиной к Джерарду, перехватил несколько сырых кусков птицы и обнюхал их. Пустой желудок изможденно сжался, заурчал и едва не вывернулся наизнанку — от мяса несло желчью. Похоже, придется разбивать лагерь. Если от голода сводит кишки, рекомендуется либо забить их едой, либо вспороть. Старая военная присказка пришла на ум одновременно с пониманием, что самому Корво достаточно и консервов. — Мне нужен хронометр, — нейтрально произнес он, брезгливо отбросив мясо. — Не хочу заснуть во время дежурства. — Я сам хотел это предложить, — кивнул Чужой. Корво глянул на него с подозрением. Искусственно созданная ассоциация — о вероятности обмана — ввинтилась прямо в виски, заставив поморщиться и вновь прильнуть к бурдюку. На дне капли всегда были парадоксально сладкие, словно впитавшая дождь шелковица с родных берегов.***
Каждый шаг на Пандуссии — своеобразный успех. Чем больше их отмерялось, тем меньше искушение задуматься — о целесообразности экспедиции, затратах и рисках, числе смертей, текущем положении дел в Империи. Обо всем, что Корво умудрился отсечь. — Всего на пару дней, — обещал он себе. И не верил. Не было причин. Корво взвалил на плечи слишком большой груз обещаний — и не справлялся. Тишина, прерываемая треском догоравшего костра, пыталась расслабить Корво, но тот противился, пытался укрыться за обязанностями и все отчетливее понимал, что сорит словами, а не делом. Корво вздохнул и подтянул к себе карту. Маршрут, проложенный Чужим, змеился легко и уверенно, в отблесках пламени, что его не коснется. Идти по нему — надежно и выгодно, но Корво казалось: если отступить, пойти вслед за стрелками хронометра, — что-то изменится. Он почесал скрывавшие метку бинты и, убедившись, что Руфус и Джерард действительно заснули, повертел хронометр. Сверхточные часы, один из столпов морской навигации, стараниями Соколова и Чужого приобрели новую, превосходящую все прошлые, функцию. Корво ее, правда, не мог запустить, хронометр не слушался его, отсчитывал только секунды. Внутри металлического корпуса раскручивалась заводная пружина, прокручивание ремонтуара обеспечивало настройку стрелок, но что влияло на выявление аномалий? Корво с недовольством покосился на Чужого. Тот лежал на боку, прижав к груди колени, и притворялся спящим. Его сдавали редкие зевки, пытаясь сдержать которые, Чужой напряженно поджимал губы. — И что дальше? — сухо и недовольно спросил Корво. Чужой перевернулся на спину, закинул руки за голову и снова зевнул. Усталость явно одержала верх, и он отреагировал вяло, лениво, почти неразборчиво шевеля губами. — Нужно следить за положением стрелок, Корво. Когда они собьются, — он вновь зевнул и, сменив позу, потянулся, — ты окажешься на месте. Вопрос только, на каком? — На своем, — грубо ответил Корво. — Вполне возможно, что и нет, — грустно сказал Чужой. — Ты помнишь затопленную теснину, Корво? Хронометр тогда сбился в первый раз, среагировав на следы старой дикой магии. Корво окаменел от негодования. Чужой привычно утаил информацию, сочтя ее несвоевременной или... невыгодной для себя. Возможно, на «Ундине» он бездействовал, поддавшись лихорадке, но разве он признался позже? «Нет» измордовало разум сильнее, чем непоколебимость в собственной правоте. Корво заставил себя стиснуть не хронометр, а пустой бурдюк. Из него брызнули остатки сбора и мокрые комья жухлых трав. Костер протестующе зашипел, одно из догоревших дров оглушительно стрельнуло, выпустив остатки влаги и воздуха. От неожиданности Чужой вздрогнул и, тряхнув головой, все-таки сел, упершись ладонями в землю. — Мы были тогда бессильны, Корво, — негромко сказал он. — Мы вышли на след, который уходил глубоко под воду. Нам не хватило бы воздуха, чтобы спуститься и... Руфус громко всхрапнул, вяло махнул рукой, точно пытаясь ударить кого-то не проснувшись, едва не угодил ею в костер и перевернулся на живот. Облизанные теплом пальцы засунул в рот и, смачно посасывая их, громко засопел. Губы Чужого слабо дрогнули, и, снисходительно усмехнувшись, он ухватил хронометр. Коснулся ремонтуара, отсчитал несколько оборотов и начал вслушиваться в ход стрелок. Бесполезный, отвлекающий внимание Корво, трюк. Огонь достаточно прогрел и сапоги, и ноги. Корво нагнулся, ощупал мыски и, удовлетворившись, бесцельно начал скребсти ложкой по дну котелка. От похлебки осталось немного жирной воды, шкварки и обглоданные кости. — Допустим, — нехотя признал Корво, неуклюже и требовательно выходя на прежнюю тему. — Но все-таки хронометр — это часы. Как именно время должно настраиваться на аномалии? — Для того, чтобы объяснить это, Антону Соколову потребовалось создать целых три тома «Использования квантовой физики для доказательства теории о многомерности Бездны» и шутливый сборник «Механических элегий». Пересказать его идеи простым языком, боюсь, так быстро я не смогу. — Понятно. Ожидаемый ответ Корво принял спокойно, зачерпнул бульон и, так и не попробовав, вылил обратно. Ни он, ни Чужой к похлебке не притронулись. Корво предпочитал отгонять голодом сон, Чужой избегал общего котла по своим причинам — и их нельзя сбрасывать со счетов. Как и чудовищную вонь похлебки. — Но если ты не изменил своего мнения, я покажу ближайшую аномалию. Застигнутый врасплох, Корво вскинул голову, прищурился. Незримый маятник качнулся и сбил настройки личности Чужого. Он изменил свое мнение — и не без причины. Припомнившиеся куцые обрывки его фраз, выбивающиеся из образа жесты... Все это всплывало в памяти Корво, но не настораживало и ни к чему не подталкивало. Корво знал, что понимание погубит его чаяния. Воля словно обернулась вспять вместо времени, вывернулась наизнанку и избавила тело от обузы самоконтроля. Корво поднялся, быстро проверил амуницию и вскинул на плечи вещмешок. — Показывай. Чужой в изумлении закашлялся, но все-таки возражать не стал. Только помедлил: тщательно пройдясь по сгибам, сложил карту, скрутил тканевую лежанку и дважды проверил узлы на своем рюкзаке. С собой он взял один хронометр — верный знак недолгого пути. — Разбудить их? — равнодушно спросил Чужой, кивнув на дремавших. В первую секунду хотелось просто уйти, но некоторым правилам следует подчиняться и на Пандуссии. Отступить от них — значит, подыграть врагу. Пусть даже в его роли — выжженная земля. Корво растолкал Джерарда, велел тому следить за костром, а Руфуса по пробуждению отправить за водой. Джерард, мрачно кутающийся в походный плед, кивнул и начал подъедать похлебку, щедро засыпав ее остатками галет. Похоже, тивийские морозы не прошли бесследно. По крайней мере, для его любопытства. Рассвет еще и не думал заниматься. Пересыпанное звездами небо накрыло словно колпаком, и каждый шаг в отсутствии света — попытка нащупать лаз. Чужой уверенно ориентировался в темноте, петлял меж кустарников, прокладывая новую, недолговечную тропу. Корво торопился следом, порой наступал ему на пятки и, не извиняясь, сбавлял шаг. Ночью Пандуссия шумела иначе: шуршала, клекотала и ухала. Под ногами сновали мелкие грызуны с длинными острыми, точно зазубренными, хвостами. Серебрились кустарники, покрытые многослойной паутиной, и пушащиеся нити развевались по ветру. Пауки скрывались в кустовых зарослях, рядом с которыми земля была торопливо вскопана. Корво мыском сапога снял верхний слой, но, кроме твердых полосатых шариков, ничего не нашел. Чужой не оборачивался, размеренно двигался вперед и, казалось, совсем не сверялся с хронометром. Его уверенность и прозорливость убивала и одновременно подстегивала Корво. Его мысли давно опередили реальность, сулили триумфальное возвращение и новое созвездие — в его честь. Решать старые проблемы, пусть мысленно, было приятно. Дануолл расцветал под его правлением и вслед за ним — остальная Империя. Все наконец потеряло свободу воли. Собрало с улиц ворвань, столкнуло в шахты уголовников и единодушно вывесило лиловые флаги. Сорвало маски благочестия с Аббатства и рассыпало — точечно, осторожно, — рунные алтари. Мысленно Корво пожертвовал всеми противоречиями — и задышал гораздо свободней. Пока не ткнулся носом в пахнущий потом и дымом затылок Чужого. Тот перестал идти без предупреждения, словно был чем-то выбит из колеи. Худощавый, с костлявыми плечами, он ухитрялся угрожающе молчать, отчего Корво растерялся. Перед ними возвышалась знакомая каменная гряда. Отвесный склон заполонили замшелые валуны, легшие поверх горных пород подобно чешуе. У подножья пролегала борозда сожженной травы, уходящая под камни. За счет былого нагрева и давления лаз расширился, утянув вниз гальку и комья земли. Чужой поднял руку с хронометром и, не касаясь механизма, замер, позволив Корво вслушиваться в нарастающее, неправильное для часов, тиканье. Секундная стрелка крутилась быстрее прежнего и подгоняла часовую. Из-за нехватки света казалось, будто хронометр вибрирует, подпрыгивая, на ладони. Чужой сделал три шага вперед, и стрелка побежала более споро, азартно подталкивая вторую. Хронометр исчерпал собственное бездействие и рьяно указывал направление. Под гору. Корво не удивился — просто не смог. Петляющий маршрут и рассказы Чужого обрели весьма хлипкую, но логику. Игра на людских нервах и терпении по-прежнему в его стиле. И он, как и прежде, искал ни победы, ни поражения, а интересного, непредсказуемого выбора. Но развлекать человека — это не для Корво. Он вслушался в тиканье хронометра, несколько раз сбился с его ритма и, наклонившись к лазу, швырнул в него небольшой камень. Тот плюхнул в воду спустя четыре секунды. Корво задумчиво хмыкнул и начал рыться в вещмешке. — Там глубоко. Чужой равнодушно подтвердил очевидное и сжал хронометр. Достаточно крепко, чтоб приглушить тиканье. Он опустился на корточки рядом с Корво и, ухватившись за лямки его вещмешка, негромко произнес: — Не слишком разумно спускаться ночью, Корво. Пещеру сильно затопило, вполне возможно, что придется нырять. Вода могла размыть соединяющий проход с соседней пещерой. Мы ведь еще не установили источник аномалии, верно? И вряд ли стоит рисковать хронометром, спускаясь с ним в воду. — Если бы ты действительно хотел остановить меня, то нашел бы способ незаметно сломать прибор, — безжалостно отрезал Корво и, наконец нащупав веревку, начал вязать на конце добротный морской узел. Он пока не видел, где ее закрепить, и, чтобы помочь себе, сунул в руки Чужому керосинку. Тот нехотя разжег ее и поставил на землю. От нее шел ровный теплый свет, к которому быстро начала слетаться мошкара. Свечение необъяснимо завораживало насекомых, облепивших стеклянный корпус, но все же они, быстро обжигая лапки, сползали и возбужденно роились неподалеку. В свете лампы, однако, Корво не обнаружил ничего надежного, чтоб закрепить веревку, и он подергал один из приросших к скале валунов. Тот даже не шелохнулся, презрительно дыхнув каменистой крошкой. Длины веревки должно хватить. Перетащив лампу поближе, Корво осмотрел ближайшие валуны. Бегающее свечение изредка выхватывало из темноты отсутствующее выражение на лице Чужого, но Корво отмечал это подсознательно, не более. Он наконец выбрал камень, похожий на заостренный наконечник для стрелы, и начал обязывать его веревкой, старательно ведя ту под мелкими наростами на глыбе. Они не дадут ей соскользнуть; при сильном натяжении волокна лопаться будут шумно и медленно. Корво выпрямился и, вперив в Чужого угрюмый взгляд, отчеканил: — Мне нужна истинная причина твоего страха перед пещерами. Там ведь что-то есть, да? Чужой, стоящий гораздо ниже, словно сжался в размерах. Он нервно крутил в ладонях хронометр, пытаясь унять тревогу. Живую, настоящую, человеческую. Корво почти упивался ей — не хватало последних деталей. — Когда-то в этих пещерах подготавливали жертвоприношения, — наконец произнес Чужой, и голос его был растерянным, просящим прощения — то ли за правду, то ли за молчание. — Здесь пахло камфорой и мускусом, а влажные полы без устали перестилали бамбуком. Жрецы, облаченные в расшитые гранатами одеяния, готовили очищающие бальзамы из хвойной смолы, угольной крошки и топленого китовьего жира. Перехватив покрепче лампу, Корво настороженно слушал. Чужой всегда плутал в словесном аналоге Бездны, где холод и рев левиафанов сменялись хитросплетениями слов. Но в этот раз он явно пытался остановить Корво. Точнее, он был готов помочь Корво, но не здесь. Под каменистой чешуей скрывалось нечто сакральное, цепляющееся всем собой за утонувшее — но не истлевшее — прошлое. — Им не хватало власти над китами и их кровью. Им нужен был свой левиафан — и они поили его своими отварами, натирали бальзамом, чтобы потом тереть жесткой мочалкой, сдирая раскрасневшуюся кожу. А он, одурманенный, плакал не от боли, а от беспомощности. Ему сказали, что он пройдет особую инициацию и станет тем, ради кого все будут тонуть в грехах. Ему сказали, что он станет во всех отношениях безупречным и принесет своей семье великое благо. Как много они тогда сказали ему, а он был слишком слаб, чтоб все запомнить. Напуганный настойчивостью жрецов, он взмолился о пощаде, закричал и... И сердце его, не выдержав всех ужасов, разорвалось надвое. Голос, сорвавшись, словно спикировал с обрыва, пропуская явно пережитое сквозь все тело. — Но жрецам не нужен был мертвый левиафан, и они сшили ему сердце нитками из сушеных китовьих вен. Оно билось слабо, пугливо, однако жрецам хватило и этого. Они внесли своего будущего левиафана в усыпанный цветами грот и положили его на алтарь, рядом с едва живой тушкой одного из последних китов прошлого. Над ними, строго надзирая, реял огромный склизкий шар. Темный, почти равномерно черный, и живой, — глаз того, кого томила в себе Бездна ранее. И он смотрел на мальчика и на кита с измученной отрешенностью, пока их обоих не вспорол нож с двумя лезвиями. Их кровь, очищенная сквозь ритуалы и отвары, слилась в одну, позволив мальчику из Бездны мир видеть словно бы наяву... — И этот мальчик, затаив обиду, обрушил лаву и воды на капище, — закончил Корво и спрыгнул прямиком к лазу. Веревка послушной змеей скользнула следом. — Но все же это не ответ. Очередная легенда уже не впечатляла. Приблизившись к реальности, она лишилась всего очарования и зябко укуталась в эмоции Чужого. А к ним Корво относился как к врагам: позволял держаться рядом, но не из милосердия. — Другого ответа не будет, — сказал, словно враз перегорев, Чужой и пожал плечами. — Советов, наверно, тоже. — А есть ли здесь тот, кто готов к ним прислушиваться? Ты уже выбрал жизнь, которую хочешь прожить, однако ты не властен над смертью. Корво, не слушая, спустил веревку в лаз и, обернувшись, недобро глянул на Чужого. Тот ратовал за безопасность и нездоровое чувство страха, чем и спровоцировал Корво. Не выкладывай мост из гнилых досок — не ровен час, придется идти первым. Чужой, конечно, сопротивлялся, но Корво был сильнее и опытнее. Он быстро отобрал хронометр, толкнул Чужого к лазу и, заломив тому руки за спину, без слов пригрозить просто сбросить. От слабого пинка и попытки укусить через плечо он увернулся и ткнул Чужого носом в камень. — Твердыня тебе не вернет метку, — мстительно прошипел тот, уязвленно глядя на Корво. Что-то в Чужом непоправимо изменилось, и он полез вниз, неумело, но старательно цепляясь руками за веревку. В зубах он сжимал ручку лампы, свет от которой бликовал на влажных стенах. До уровня воды Чужой добрался быстро и, наклонив голову, сквозь яркий свет попробовал смотреть дно. Однако что-то его подвело — то ли слабые руки, то ли едва не соскользнувшая лампа, — и он сорвался, уйдя под воду с головой. Лампа продержалась на поверхности чуть дольше, но и она, пустив по глади пузыри, пошла ко дну. Точнее, попыталась. Чужой шумно всплыл, жадно хватая ртом воздух и щурясь, точно сослепу, и рефлекторно перехватил лампу. Он застучал зубами и поднял на Корво взгляд, переполненный всепоглощающим отвращением. Корво стало не по себе. Его передернуло и едва не вырвало от подскочившего смятения. Напряженно сглотнув, он медленно растер ладони и спустился следом. Округлая пещера заставила усомниться в реальности: она напоминала утробу огромного кита, от древности заросшего полипами, а лаз, едва-едва пропускающий небо, — глазницу, из которой выковыряли суть. Корво смахнул с лица налипшие волосы и, поежившись, осмотрелся. Воображению природа явно подставила все возможные костыли. Изрезанные влагой и остывшей лавой стены, казалось, расширялись с каждой секундой, но стоило взглянуть на испещренный сталактитами потолок, наваждение спадало. Отовсюду тянуло сыростью, мокрым известняком и серой. Холодная вода, доходившая до пояса, не хлюпала, лишь ощутимо сковывала шаги. Дно ощущалось упругим и твердым, с редкими узкими зазорами, и, присмотревшись, Корво увидел ровную плитку. Она выстилалась неравномерно, сложным геометрическим узором, который прерывался крупной галькой и битыми камнями. — Нам в следующую пещеру, — равнодушно произнес Чужой. Хронометр в его ладони почти затих, однако стрелки, вконец обезумев, вращались с бешеной скоростью и с каждым шагом все ускоряли бег. Чужой уверенно продвигался вглубь пещеры. Он не оглядывался, не отговаривал, словно устав разыгрывать страхи, и не утомлял разговорами. Вместо последних пещера дразнила слух звуками, напоминающими китовий рев во время шторма. На плечи печально капала влага. Сталактиты постепенно таяли, и вместо них с потолка по стенам тянулся узор из чашевидных знаков, старательно выдолбленных в камне. Водная кромка шла на убыль, обнажая осклизлые, заросшие илом, валуны. Узкое вихляющее пространство между узором и валунами захватывал светящийся мох. Он прорастал в углубленьях, лениво расползаясь чуть ниже и по сторонам. Его свежая, сочная зелень не противилась темноте, и та добровольно отступала. Корво погасил лампу и позвал Чужого. Ему ответили лишь слабое эхо и хлюпанье в сапогах. Вода едва-едва касалась щиколоток и, не задерживаясь, струилась дальше, к обрыву у соседнего свода. Чашевидный узор уходил туда же, расширяясь и разбавляясь полустертой клинописью. Дрожащий от холода Чужой, споткнувшись, замер у обрыва и повернул к Корво хронометр, который, не выдержав перенапряжения, пошел изломанными трещинами. Сквозь них, упрямо изгибаясь, рвались наружу стрелки. — Мы на месте, — догадался Корво и взбудоражено огляделся. Пещерные своды на стыке отдавали красным, пурпурные потеки извилисто стекали куда-то вниз. Темневший за обрывом грот, похоже, и был средоточием энергии Бездны. Что-то незримое и мощное клубилось в воздухе, сворачивало спиралью время и искажало восприятие. Эмоции все схлынули, обнажив нервы, и мир, покачнувшись, стал другим. Его пронзила агония разлагающихся частиц умершего бога. Шумно сглотнув, Чужой прижался к влажной стене и хрипло, прерывисто задышал. Его сильно знобило и начало выворачивать наизнанку. Он мужественно сдерживал рвотные позывы и зажимал рот, однако муки находили другие пути, и он, цепляясь за лунки в стене, поплелся к обрыву, переставая ноги словно в бреду. Он застыл в полушаге и с нескрываемым усилием обернулся: — Остался последний шаг, Корво. И спрыгнул — в темноту, плеск воды и промозглость. Разинувший в изумлении рот Корво словно утратил опору. Лампа отлетела куда-то в сторону, жалобно мигнула и догорела. Влажный пол толкнул Корво под колени, он же ударил и в сжатые кулаки. Нахлынуло чувство проигрыша, которое едва не выдавило хребет, и Корво, пытаясь не распасться, пополз к обрыву. Еле-еле, сквозь пробивающее виски отупение. Тело почти не слушалось, обмякло и словно пыталось принять другую форму. Вспыхнувшая в полутьме метка вселила проблеск надежды, Корво, отчаявшись, сжал кулак и... Очнулся он уже в гроте. Спину ломило от неудачного падения, левое запястье — от вывиха, а ногу — от острых камней. Студеная вода хлестала по щекам и забивала уши. Болезненно застонав, Корво с трудом сел и, проморгавшись, начал различать очертания предметов. Некрупный, подтопленный грот пережил сильную тряску. Сквозь тесную расселину в потолке пробивалось небо, от которого расходились злые глубокие трещины. В бугристый чавкающий пол вросли осколки камней и перегнившие растения. А впереди, у грузного жертвенника, сидела сгорбившаяся фигура, крутящая перед собой обросший глиной шар. Чужой. Корво, пошатываясь, поковылял к нему. Чужой безучастно вскинул голову и, слабо улыбнувшись, промолчал. Вертящийся под его пальцами шар выглядел помятым, исполосованным грязью и въевшимися стеблями. Приблизившись, Корво хотел было коснуться его, но Чужой воспротивился, резко уведя шар за спину. Легко, словно не поддавшись действию незримого безумия, поднялся и встал напротив Корво, заложив руки за спину. — Примерно так и ощущается неприрученная энергия Бездны, — негромко сказал он, склонив набок голову. — Она кружит голову и отсечет силу воли — по крайней мере, у большинства. Нам с тобой было проще. — Эти вспышки... — Корво передернуло от одного воспоминанья. — Они могут повториться? — Возможно, — уклончиво сказал Чужой. — Но я надеюсь, Бездна еще помнит меня и не захочет ранить без причины. Для Корво Бездна не нуждалась в поводе, и это подстегивало, раззадорив кровь. Он бегло глянул на метку — без изменений — и поднялся к жертвеннику по влажным выщербленным ступеням. На ощупь тот — зернистый, холодный, со сколотыми краями, и не пустой. Беспорядочно под руку попадались обглоданные водой кости. Мелкие дугообразные, массивный позвоночный столб и гладкий громоздкий череп. Похоже на кита, принесенного в жертву новому богу Бездны. Корво машинально прошелся пальцами по черепу. Массивные провалы-глазницы заставили вздрогнуть и обернуться к непонятному шару. Быть может, он и есть то самое око погибшего бога? И если да, возможно ли его использовать? Приручить энергию ради своего блага и подписать очередной договор с Бездной? Она так близко и невыразимо далеко. Как и Чужой, стоявший в отдалении. И Бездна, и ее бывший бог устали от безвозмездной помощи. Весь остальной путь Корво должен пройти один. С готовностью кивнув, он лихорадочно, морщась от боли, сорвал с шеи амулеты и швырнул их на жертвенник, к старым костям. — Пожалуйста, — едва слышно, отчаянно жарко зашептал он. — Я ведь... Я ведь сделал достаточно, разве нет? Он неуверенно передвинул амулеты, ближе к центру, и, прикрыв глаза, попробовал отдать им свое тепло, беззвучно вымаливая силу метки. Безразличная, Бездна не удостаивала его ответом, да и Чужой, похоже, вконец отдалился. Его всегда разочаровывала одержимость. И он стал милостивым и сострадательным, почти по-дружески обнял со спины и, ослепляя чернотой глаз, шепнул — в самый последний раз... — Мне очень жаль, что так вышло, Корво. «Именно так, да», — заторможено пронеслось в голове Корво, прежде чем его накрыла жалящая грубая пустота.***
Амбиции — самая надежная тюрьма для души. Они выколачивают из узницы и утешение, и надежду, и шанс на искупление. А взамен оставляет только обманутую, измордованную действительностью веру и кружащуюся от слабости голову. Так думал Корво, лениво перебирающий утренний улов. Свежесть утра еще не выпарилась на солнце, и он наслаждался каждой минутой. Привычный рыбный запах успокаивал Корво, он даже начал напевать, покачивая головой в такт. Зарыв в песок босые ступни, он изредка потягивался, разминал шею и возвращался к работе. Устрицы и моллюски — в левую корзину, крабы — в правую, рыба — в ту, что посередине. Плетеные корзины заполнялись быстро, предвещали еще больше труда, но Корво это не пугало. Он мягко улыбнулся и, почесав влажное брюшко осетру, кинул того в нужную тару. — Корво. Чужой появился, как всегда, тихо. Песок не скрипел под его ногами, не попадались хрусткие ветки и щелкающие клешнями крабы. — Привет, — мягко произнес Корво. — Ну как там? — Все хорошо. Нам починят лодку в обмен на сотню лучших устриц. Чужой устроился рядом, скрестил ноги и, ухватив особо разросшуюся ракушку, начал ее вскрывать. Нож в его руках танцевал и уговаривал, сверкал на солнце и блестел от влаги — и Корво просто не мог оторвать взгляда. Чужой понимающе смеялся, гладил Корво по бедру и продолжал потрошить моллюсков. Они всегда работали вместе, и Корво казалось, что времени до их знакомства не существовало. Перед глазами всегда простирался океан, над головой была крыша, а в костре — дрова. Простая, трудовая нега накрыла их с головой. Потребности стали проще, роскошь не манила, и Корво мог позволить себе мятые рубашки. На берегу других и не нужно. Корво наивно полагал, что их жизнь всегда будет такой простой — и так оно и было: день, другой, месяц, год, десять... Пока однажды Чужой не взбрыкнул, не воткнул в песок нож и не взглянул на него с упреком: — Неужели ты ничего не помнишь, Корво? Корво растерялся, выронил краба и озадаченно посмотрел на Чужого. В нем что-то изменилось, потемнела душа, что ли, и, словно чувствуя перемены, нарастал грозовой ветер. Он хлестал по лицу, резал руки и ноги, а Чужой упрямо не двигался, смотрел на Корво и ждал — если не чуда, то утешенья. Корво опустился на колени, судорожно, словно боясь потерять, коснулся ладонями щек и поцеловал. Все тот же трепет, как в первый раз. Корво почти накрыло, опьянило, но Чужой мягко коснулся его груди и оттолкнул. — Неужели ты ничего не помнишь, Корво? — Я... Я помню тебя. — А то, что было до меня? Или хотя бы то, что было до этого пляжа? Хоть что-нибудь? Корво молчал, пристыженный. Похоже, он не хотел помнить. Память казалась огромным свинцовым шаром, внутри которого и бились воспоминания. Корво их слышал, но не разбирал просьб, представлял, но не особо верил, и малодушно уходил на пляж. Песок всегда был настоящим. Как и Чужой. Но тот сейчас был остро разочарован, огорчен и не желал объятий. Он вывернулся из теплого кольца рук, выдернул нож и вновь принялся за работу. И Корво, не желая ссориться, приступил к ней же. Морская гроза, так и не разыгравшись, стихла, отступая вглубь вместе с облаками. Следующая неделя прошла как обычно. Чужой, казалось, и не вспоминал о странном разговоре, был спокоен, улыбчив и молчалив. Корво легко согласился забыть недоразумение и, как и прежде, ловил рыбу, чинил яруса и привозил Чужого из города книги. Однако все повторилось. И Корво был вынужден признать, что кое-что он помнит. Он надеялся, что Чужой прекратит расспросы, но тот не унимался. Пристроившись рядом с корзинами у ног Корво, крепко вцепился в его колени и задавал новые вопросы. Корво старательно отводил взгляд, кусал губы и даже порывался уйти. Но все-таки, смотря на Чужого, столь яро жаждущего правды, он смягчился и вздохнул. — Ты уверен, что хочешь услышать правду? — Я знаю правду, — прошептал Чужой, и глаза его вспыхнули лихорадочным, сумасшедшим огнем. — Просто я... — Ты просто убил меня, чтобы спасти от худшего, — спокойно констатировал Корво и по-отечески ласково погладил Чужого по голове. — Может, хотя бы скажешь, как? — Стилет Джоплина, — нехотя признал Чужой. — Вот как, — беззлобно усмехнулся Корво. Чужой потянулся к нему, и Корво ответил на поцелуй. Следовало быть мудрее и мягче, простить собственное убийство и вновь обо всем забыть. Быть рыбаком без амбиций, любимым без оговорок, человеком без груза прошлого. Но Корво не мог. Ведь если он помнит о своей смерти, возможно, он не совсем мертв? Чужой понимающе отстранился, коснулся сухими губами носа Корво, мазнул ими по щеке и ткнулся лбом в его плечо. — Как жаль, что это все — и ты, и песок, и ракушки — всего лишь последняя игра твоего воображения. — Ты можешь сделать реальность гораздо лучше, — сказал Корво и вновь погладил Чужого по волосам. Впереди простирался лазурный океан, бескрайний как сама Бездна. Пенные волны ласкали берег, порой выносили на песок цветные ракушки и никогда не опустошали сети Корво. Ему вполне хватало этого для счастья. Пусть он теперь и знал кратчайший путь до Бездны.