1858 год, пятый год правления Корво Черного
С каждым ярдом воздух оживал. Словно наконец лопнул удушающий, из копоти и смрада, пузырь Дануолла. Беспроглядно сизое небо теряло суровость, и с каждым узлом радовало рассеянной лазурью облаков. А под ним искрила до невозможности соленая вода, сбивала пену о борта «Ундины» и прятала под своей толщей китов. Берега давно исчезли за бурунами, и с ними ушло все остальное. Жизнь, перемалывавшая душу и тело в пыль, почти перестала казаться реальной, и Корво, наверно, не хватало одного. Треска парусов. Карнаку он впервые покинул на бриге и стер тогда ладони до кровоточащих мозолей. Карабкаться по реям, шумно хлебать водянистую похлебку и налегать на весла по окрику сурового капитана. Безропотно вязать морские узлы, штопать паруса. Учиться разбираться в румбах в лагах. Морская романтика пьянила молодого Корво, постаревший же чувствовал себя лишним на борту. Принадлежащая не ему «Ундина» шла по намеченному не им курсу, ведомая не его людьми. На подходе к ярости Корво стискивал зубы и напоминал, что вслед за судном Лиззи Страйд следуют два военных корабля. Потребовался не один месяц, чтобы сформировать крепкие команды. Самоубийственное добровольчество на Островах было не в почете, и Корво не удивился, ознакомившись со списками. Вымученные блицкригами солдаты, смертники из тюрем, кучка больных шахтеров, невесть с чего решивший путешествовать пилот толлбоя, враждующие наемники из дануолльских банд и даже энтузиаст из Академии натурфилософии. Все, кроме городских стражников. Обычная практика: в надежде урвать кусок жирнее приходится идти ва-банк. С отплытием Корво в Дануолл ворвался хаос — неизбежное зверство, сжирающее кварталы заживо. Но мелкие стачки стражников померкнут перед партией аристократов: правление Корво выгодно далеко не всем, и есть шанс вернуться на чужую коронацию. Хотелось верить, что преданности Джеффа Карноу, амбициозности верховного смотрителя и нетерпимости натурфилософов хватит на ближайшие пару лет. Корво обеспечил их всем априори невозможным: он выиграл несколько десятков сражений — на бесконечных картах Соколова, одним штангенциркулем, — распределил припасы и выделил ресурсы на экстренные случаи. Стравил своего барристера и главного архитектора на почве споров о капитальных застройках и, заказав несметное количество одежды и консервов у каптенармуса, велел Угрям грузить баки с ворванью. О военно-походном снаряжении позаботился лично, план будущей заставы разделил с Чужим. Его пальцы скользили по картам, словно по шелку, напрасно обрисовывая границы. Корво смотрел не на Пандуссию, а на него. Искал в спокойствии изъяны, в изяществе движений — нервность, в речах — наветы. Но не находил. Чужой был непробиваемо собранным, точь-в-точь божество из Бездны — то самое, что бросило Корво. По всем догматам, ему бы следовало уверовать в милосердие черноглазого юноши и воздавать хвалу ему — в пику Аббатству. Религия упивается страданиями паствы. Но этого ли желает бог? Ответ лежал далеко от поверхности. Чужой же, на удивление невзыскательно, работал над хронометром, периодически консультируясь с учеником Джоплина. Они пытались отшлифовать прибор до совершенства, но экономили на металлах, довольствуясь отходной чернью — свинцом, алюминием, медью. Корво не вмешивался, только определил сроки и варианты расправы за ошибки. Ученик Джоплина напряженно сглотнул и едва не ткнул отверткой себе в глаз. На Чужого угрозы не подействовали, он мягко, одними уголками губ, улыбнулся и отметил, что катакомбы Дануолла действительно нуждаются в своевременной чистке. Но ничего не делало сборы проще. И Корво вечерами наматывал круги вокруг бутылок и убеждал себя, что не зависит: ни от алкоголя, ни от того, другого... Он забывал о времени и почти не спал. Перед усталыми, красными — от недосыпа и раздражения — глазами всегда стояла карта островов. Безумно старая, затерянная средь вспышек технологий, Империя позабыла прошлое, сожгла былую историю, оставив для Корво лишь несколько поколений-подсказок и бесконечно длинную сеть трещин, что расходилась по городам, портам, мысам, шахтам и усадьбам. Пандуссия обещала быть иной, и Корво верил, что ей найдется место в его Империи. Колонизация может приносить прибыль, если рискнуть вложиться в нее. Первые попытки закрепиться на берегах Пандуссии — точно выстрел в болото, пустая трата пороху. Но если учесть ошибки, можно сорвать куш. Порты всегда окупаются. Китобойный промысел, рыбная ловля, торговые пути. Еще не втоптанная в грязь, жир и крысиный помет Пандуссия принесет больше. Работа найдется всем: травникам, ловцам жемчуга, земледельцам, рудокопам. Особые надежды Корво возлагал на вторых: тяжелый труд и больные легкие ныряльщиков окупаются с лихвой; в былые годы с отмели Карнаки жемчуг вычерпывали корзинами. Неровный, выщербленный заботливыми ракушками, розоватый, он так легко струился сквозь пальцы, что молодой Корво терялся и забывал «припрятать пару жемчужин на похлебку». Почти шестидесятилетний Корво мыслил другими категориями. Он разучился мыслить мелко, здраво — и самолично перетащил на «Ундину» кряжистый ящик. Помеченный личной печатью императора, он занял большую часть каюты Корво. Осталось научиться по-ведьмински молиться на руны и амулеты. Фетишистский культ, о существовании которого не подозревал и сам Корво. Истина засела где-то в подкорке, но ее не выпростать наружу. По крайней мере, в пределах Империи. Но, видимо, она уже забродила, поскольку и сам Корво, и его лекарь признавали: без укрепляющего сбора в пути не обойтись. — Это очень ответственное путешествие, — торжественно объявил лекарь, деловито осматривающий каюту и зачем-то простукивающий дверь. — Я обязан подготовить вас к худшему. — Собираетесь заказать молебен? Лекарь прошелся костяшками по стенам и, удовлетворенно хмыкнув, пообещал нечто лучшее. Спустя неделю в каюте стало еще теснее: наспех прибитые полки, плацдарм для полка холщовых мешочков, змеились по стенам и почти подпирали дверь. Трав было собрано много, из них Корво узнал только сандал, аир, можжевельник, чемерицу, полынь и ромашку. С остальными познакомился по ярлычкам и объяснениям Чужого. Тот проявил неуместный интерес к лечению Корво, даже принес свои сборы, но те не прижились. Корво вытряхнул свежие мешочки за борт и, пользуясь ночным покровительством, набил их войлоком и мятым тростником. — Воздух — для проворства, земля — для силы, вода — для мысли, а травы — для ума, — сказал он, запихивая бурдюк в походный ржавый ибрик. Подумав, как следует примял его и сунул в кожаные складки несколько сигар, начиненных запретным белым табаком. Исключительно императорская привилегия. Но в первые недели плавания табак мирно тух в ибрике. Его заменял пьянящий воздух, продравший шельфовые облака над Гристолем. Свободные, простирающиеся в бесконечность океанские просторы слабо отражали небеса. Темная вода, оживший эбеновый монолит, обсасывала днища кораблей. В сравнении с изменчивым, переливающимся абрикосовой лазурью небом, она была почти пустой. Корво хотел, как в безголовой юности, стянуть рубаху, сапоги, схватиться за потрескивающий канат и обвязать его вокруг пояса. Прыгнуть в бушующие воды, наглотаться ила и ухватить склизкую, отчаянно бьющую плавниками камбалу — или, на худой конец, какую-нибудь полудохлую зеленуху. Такой улов разделываешь с особым ликованьем. Но на «Ундине» за тросы надо драться с Лиззи, льняных рубах Корво давно не носит, и если привязавшийся натурфилософ не ошибся — поймать здесь можно только пневмонию. Впрягаться в работу также не хотелось. Она, лишенная романтизма юности, приносила сплошную скуку. То, что на бриге со штопанными парусами казалось неоспоримо важным, на судне с ворванной тягой становилось смешным. В какой-то степени это угнетало. «Ундина», крепко сбитая из металлолома и отбраковок лесопилок, была слишком... Шумной. Боевой. Механической. Дануолльской. Словно сама Империя настырной тенью волочилась вслед за императором. Разочарованный, Корво попытался укрыться в каюте, твердо намеренный раскуривать сигары и запивать их омерзительными сборами. Стушевался он быстро. Горькие травы и ящик с не пробудившимися костями действовали угнетающе. Корво зарычал, рванул мешочек с можжевельником — и листья брызнули на койку, пол и на узлы с вещами. Беспомощный, скорчившийся узор для тех, кто сдался. Но не для Корво. Он выругался, смахнул листья в угол и мощным глотком осушил кружку. Холодный травяной чай невыносим — почти также как бестактность Лиззи Страйд. Она заявилась без стука, кинула в Корво консервой, ступившимся ножом и велела — единственная, кому хватало наглости, — явиться в ее каюту. — Кошель не забудь, — сердито уточнила она и, озабоченно скривив губы, немытыми пальцами попробовала расшатать резец. — Красавчик хочет стравить нас в кости. Корво не одергивал Лиззи, ее злобливая непосредственность — один из козырей. Лиззи Страйд — сухопутная акула, которой главное подрезать жабры. Ее не переломать словами, не подцепить — как император, Корво ее раздражал, но Корво-наемник добьется желаемого. — Ставка? — Один из моих Угрей, — довольно осклабилась Лиззи. — На выбор. — Твоя посудина весьма удачно кишит мелкой живностью, — в тон ей отозвался Корво и, демонстративно подбросив шок-кинжал, вышел из каюты. Вернуться к позабытой грубости было приятно. Память, пробудившись, извергла сотни видов пыток, и грызуны — еще не самое страшное. Вот если стравить их с пиявками, крабами, тараканами... На памяти Корво, гремучая шевелящаяся смесь ввергала людей в панику одним своим видом. Добивала сама засолка: прочная дубовая бочка, «рассол» из живности — и даже фанатики исходят не благим криком, поспешно выдавая тайны. Пытки — сильная ставка, но его противник отнюдь не Лиззи. Чужой, устроившийся на капитанской койке, скрестил по-турецки ноги и выглядел совсем как юнга. Растрепанный, с обветренными губами и в мятой робе. Босые пальцы ног перепачканы мазутом, ногти на руках обкусаны, мизинец перемотан грязным бинтом. Наращенная Дануоллом лощеность смылась первым же прибоем. — Ты наконец-то решил присоединиться к нам, Корво? — протянул он, вслепую тасуя засаленную колоду. Сбоку расшатывал треножник хмурый Тримбл — натурфилософ без принципов и рекомендаций. Место в команде он получил за токсикологию: серый кардинал Шляпников не позволил себе уйти со Стариканом и выгодно продался Лиззи Страйд. Бывший соперник Джоплина, он вполне мог разобраться в нехитрых устройствах и, обдавая дыханием круглые, совсем как у Пьеро, очки, нагонял унылой терминологии. Паршивая замена Чедвика вошла в квартет избранных совсем частично из-за игры; Тримбл обладал редким умом и скользким, гадостным характером. Он вписывался идеально — за исключением щегольского синего шарфа и старого выцветшего пиджака не по размеру. — Корво Аттано, — кивнул Тримбл и сразу же, не дав вставить и звука, набросил удавку натурфилософии: — Вы явно не приверженец монизма. Учитывая все принятые вами решения, скорее, вы стоите на грани, объединяющей солипсизм и элиминативный материализм. Грамотно поставленная речь смердела надменностью, и Корво, малознакомый с философской мыслью, настроенный на беседу другого склада, подрастерялся. В спину его пихнула Лиззи, насвистывающая полузабытую мелодию, протиснулась к койке и плюхнулась рядом с Чужим, по-доброму царапнув того за ухом. Напряжение размежевал Чужой, шлепнул колоду на старый, пропахший йодом, ящик и постучал по верхней карте. — Ничто не истинно, а любая конкретика — частный случай абсолютизма. И если я продолжу эту логическую цепь, то, может быть, окажется, что мир действительно родился в Бездне, единственной научно доказанной реальности. — Вздор, — процедил побелевший Тримбл. Корво был солидарен с ним и, если бы совсем обезумел от скуки, рискнул бы заявить, что весь их спор — не более чем метафизика, единичная категория философии. Но его фамилия не Соколов, не Джоплин и не Тримбл; Аттано интересуют земные материи. Он вздохнул, расстегнул верхние пуговицы и без колебаний устроился на дощатом полу. Лиззи с хитрецой покосилась на него и вновь обнажила клыки. Корво машинально кивнул и придвинулся к ящику, цепляя вельветом занозы. — А ведь казалось, никто не сможет надоесть сильнее Соколова, — спокойно сказал он и запустил пятерню в спутанные волосы. Жесткие, секущиеся, они давно требовали заботы, но Корво всегда тратил ее на других. А сейчас — на карты. — Вздор! — по-бабски взвизгнул Тримбл и, оборвав себя кашлем, заговорил гораздо сдержаннее: — Антон Соколов так и не научился вычленять единый субстрат. Он сунул выданные карты в нагрудный карман и начал вязать сложные узлы на своем шарфе. Кадык его был напряжен, губы стиснуты — картина низкого старта перед дебошем. Лиззи предупреждающе щелкала зубами, Чужой, казалось, отстранился. Его сдали беспокойно поджатые пальцы ног: рефлексы опережают маску, и даже бывший бог их не обманет. Все накалялось. С грохотом на пол слетел судовой журнал, подмяв страницы и чьи-то небрежно брошенные сапоги. Лиззи, догнавшись бешенством, с чавканьем облизнулась, подалась вперед... И Корво все же вмешался. Мелькнул массивным силуэтом, быстро сдал карты и сделал первый ход. Не по правилам, по положению. Никто не оспаривал его маневров, втихую ярилась одна Лиззи, бубнившая прямо в свои карты: — Сегодня утром нудным Билли ему же в череп гвоздь забили. Ее невнятный беспорядочный шепот напомнил бормотанье Лилики: туманные рифмы и покореженный смысл. Но результат есть: Тримбл свирепо прикусил губу, позволил слюне капнуть на карты, но и только. Чужой, сочувственно давя улыбку, подбросил козырь, следом швырнула карту Лиззи. Тримблу не свезло: Корво начал с крупных и если пытаться отбить — можно лишиться козырей на финал. Простые правила, минимум комбинаций, но Тримбла коробит от проигрышей. Торжество Джоплина, смерть Старикана, недоверие Корво — с каждым разом цена ошибки возрастает, и если Тримбл сорвется на мелочах, навряд ли он вернется в Дануолл. — Беру, — наконец процедил он, сгребая карты. Лиззи со смехом подкинула ненужного валета и бесцеремонно запалила руку Чужого: прижавшись костлявой грудью к его плечу и что-то буркнув тому в ухо. Для Корво это сулило только худшее, и он, скрипнув зубами, отвернулся. Ход все равно был не его. Узкая каюта — под стать Лиззи: непрактичная, забитая бесполезным хламом. Лишний угол — выделенный за счет спонсона, над которым нависает кубатура, — почти готов обрушиться под тяжестью запчастей для ветряков и старых блесен. Койка, завешанная шкурами домовина, подпирает покосившийся шкаф, от которого несет перебродившим хлебом. Недопеченные лепешки на дрожжах окупают вонь сроком храненья. Корво сухо сглотнул, припомнив мерзкий вкус дешевых хлебцев, и, убедившись, что подбрасывать ему нечего, присмотрелся к грубому рисунку на стекле. Обитые железом и резиной окна были отделаны узором из грязи и угля. Чья-то точная рука вывела целую плеяду причудливых цветов с ярко очерченными прилистниками. — Бито, — недовольно бросила Лиззи, смахнув в сторону карты. Она царапнула пальцы зазевавшегося Корво и сунула под них две тройки. — Сдашься, я и тебе пару цветков на заднице отрисую. Чужой сдержанно, но все же прыснул. К щекам Корво, надежно прикрытым щетиной, прилила разом вскипевшая кровь, и он почувствовал себя мальчишкой, впервые представшим перед стайкой нагло хихикающих девчонок. Они точно также, как и Чужой, пытались скрыть смешки, тем самым втаптывая в грязь всю нерешительность влюбленного мальчишки. Но Корво был давно не юн и вовсе не влюблен, и ударивший по щекам жар воспринимался им враждебно. Корво отторгал его — сам, за неимением спасительной микстуры, — зло хмурил лоб и всматривался в злополучные тройки. Тримбл многозначительно барабанил пальцами по колену, действовал Корво на нервы и отвлекал от мимолетных, непонятных ощущений. С другой стороны, причавкивая, грызла ногти Лиззи. Не дружба, но определенно на ножах. Знакомо-гнетущая атмосфера, мастерски воссозданная Лиззи Страйд. — У леди Бойл в такие моменты принято подавать кофе, — неожиданно заметил Чужой, прежде чем подбросить еще одну тройку. Корво вздрогнул, инстинктивно покрыл козырями и сгреб карты прежде, чем словил последнюю тройку. Тримбл едва сдержал разочарованье, утихомиренный черными потрепанными бинтами на ладони Корво. — Бойл — это та высокомерная сучка с мышиным хвостиком? — Лиззи встрепенулась, тряхнула Чужого за плечи и вновь перетянула все вниманье на себя. — Вроде она была не одна. Несвятая троица или как их там, да? — Скорее, просто одинокая и незамужняя, — чопорно вмешался Тримбл, пересчитывая карты. — Одна из сестер была убита, другая давно пропала. Я сомневаюсь, что она приспособилась к действительности. — Да уж, небось скончалась, так и не попробовав гнилой воды, — хохотнула Лиззи. Корво переглянулся с Чужим. Судьба несчастной была известна им обоим, и если первый мог посочувствовать из вежливости, второй, наверно, бы и ухом не повел. Будучи частью Бездны, Чужой демонстрировал восхитительное равнодушие к людям, и не из черствости — из прозорливости. Он явственно видел в каждой судьбе свою причину, и Корво лишь недавно начал понимать его. — Кстати о воде, — заговорил Корво, словно случайно роняя карты. — Знаете Тот Самый Случай с Парусиной? Топорный, но действенный прием. Пока они припомнят хоть одну историю, лишние эмоции схлынут. Чужой едва заметно покачал головой, что-то шепнул Лиззи и, сдвинувшись к краю койки, потянулся. Простые понятные движенья делали его более человечным. Соседствование с непосредственной, пусть и не в лучшем смысле, Лиззи отсекло фальшь, и если избавить речь от правильных оборотов — он будет действительно похож на странствующего торговца. — Когда я только начал путешествовать, — Чужой завел рассказ первым, явно стремясь поймать былой настрой и чувство вседозволенности слова, — то первое время не мог понять, о чем нам так неутомимо пытаются рассказать киты. Их рев — глубокий, низкий, пробирающий до сердца, — гораздо больше, чем раздражение, усталость или зов. — Он явно неосознанно свел воедино подушечки пальцев, совсем как раньше. — Я предположил, что у них есть своя система сообщения, некий аналог нашего, человеческого, языка и обратился к природоведению. И я узнал действительно многое, но ради нужного знания пришлось отправиться за пределы Империи. Ученые потрошили китов годами, но вспороть их души так и не смогли. На удивление, с этим справились необразованные дикари, в чьих жилах, согласно легендам, тоже течет китовья кровь. — Фу, — коротко бросила Лиззи, сморщив нос. Тримбл тяжело сглотнул, прижал ладонь к губам и покосился на Корво. Неопределенно двинув плечами, точно поймав ритм волны за бортом, тот скрестил ноги и, наклонившись, растер сухую грязь на мягкой коже сапога. Чужой выдерживал томительную паузу, насквозь пропитанную очевидной ложью. Корво представлял возможности человеческого разума, скорость ног и кораблей, и срок в четыре года невыразимо мал даже для гения. Но в то, что правду о китах Чужой узнал за пределами Империи, Корво скрепя сердце поверил. Он самолично выдворил культ Чужого за ее границы — и если колдовство вершилось, то на далеком континенте. Вслед за грязью очередь дошла до пряжки, с которой счистить ржавчину — не так-то просто. И скретание ногтей неявно, но ложилось в такт размеренному тону. — Я прожил среди них достаточно, чтобы забыть о времени. И стоило мне прекратить делить реальность на минуты и часы, как до меня дошло. Дошло, наверно, все, чего я избегал столь долго: и смысл старых баек, и соль скабрезных шуточек, и силу слов, которые никем не поняты. — Губ его коснулась неосознаваемая улыбка, с которой вспоминают почти придушенное прошлое. — Все это началось задолго до рождения Империи, с рева кита и красного рыхлого песка. — Насколько давно? — дрожащим шепотом поинтересовался Тримбл, съежившийся на кособоком треножнике. — В те времена киты были посланниками самой Бездны; многоголовые левиафаны, окольцевавшие собой все воды и затевавшие на глубине невиданное буйство игр разума и танца плавников. И каждый всплеск их радости сносил с берегов поселенья, печаль же отдавалась камнем в стенах и силою в руках людей. Сейчас, если бы я вздумал спросить смотрителя о левиафане, он бы ответил, что для такой твари не нашлось пары, и она «издохла, извергая на мир проклятья, а кости ее, грубые и желтые, впивались в слабые сердца и травили их». — Чужого перекосило, гораздо сильней, чем если бы он оставался в Бездне, но все же он продолжил: — Но за Пандуссией всплывали черепа от ранее единой плоти, а в мраморно-зеленые рифы врастали иссыхающие плавники и роговые наросты. Левиафаны, гордые хозяева морей, вымирали — по вине людей, решивших взобраться на очередную ветвь эволюции. Люди отняли у них детей, имена, жизни, но ради чего? — Жратва. Топливо. Статус! — рявкнула Лиззи. Чужой, помедлив, кивнул и посмотрел... Нет, не на тело Корво, а точно в душу. Ороговелая донельзя, та резко сжалась, страшась пламени, и Корво чуть не вырвало. На языке мгновенно проявилась горечь полыни, а перед носом, точно потешные огни, взорвалась иллюзия Бездны. Нахлынули аляпистые плавуны, немилосердно кольнуло сердце — словно гарпун, промазав, настиг его возмездием. Момент, продлившийся чуть ли не вечность, напомнил Корво, что он убийца по наследству. Последний подарок от предков, изничтожавших левиафанов. Чужой отвернулся, ущипнул себя за предплечье — и ошарашенно моргавшего Корво отпустило. — Но Бездна не забыла и не простила, — хрипло, нехотя, проталкивая рассказ сквозь накатившую — уж не тоску ль? — эмоцию, заговорил Чужой. — Она забрала того, кто первым посягнул на левиафанов, и обратила в своего порочного эмиссара, призванного карать людей ее дарами. Лицемерное милосердие, разве нет? Она дарила саму себя, чтобы убийцы ломались быстрее. Она позволила резать китов-потомков и с содроганием вслушивалась в их вопли... Пока не поняла, что у людских амбиций нет предела. И это был важный урок, прошедший мимо человечества: ошибки свойственны и высшим силам. С тех пор киты утратили свое сакральное предназначение. Но не связь с Бездной. Дети старшей крови и колдовской кости. Настоящая находка для безумных культистов, живущих ритуалами на крови. Одержимые верой, они сумели разгадать песни китов и силу их же крови, чтобы наконец-то вторгнуться в Бездну и навязать ей своего бога. Финал Чужой выплюнул грубо. Он весь ощерился, упился гневом и вобрал все звуки. Каюту заполонила гнетущая тишина, приструнившая каждого. Корво не был уверен, дошла ли до Лиззи и Тримбла неприглядная истина — о том, что бога Бездны спихнули с трона, — или же они, как, впрочем, и он, споткнулись на обвинениях. Его ладони — загрубелые, с облезшей кожей и парой неопрятных шрамов — никак не походили на кисти праведника. И поздно жалеть об этом, если на одной из них выдолблена метка. — А киты? — А киты поют, — тихо отозвался Чужой и сжал колени. Резко и беспокойно, точно передавил чью-то шею. К горлу опять подскочила горечь, и Корво, чуть было не давший слабину, опомнился. Чужой владел голосом мастерски, наматывал на него нервы и — подчинял, манипулировал, принуждал... Он помнил, как звучало эхо далеких предков, терзался болью в сочувствии к китам и восхитительно упрямо — почти как Корво, рвущийся к очередной победе, — не признавал, что срок его обиды истек слишком давно.***
Ливень хлестал как обезумевший почти шестнадцать дней. Казалось, уставшее небо сбросило в воду все светила, которые по неопытности застревали в тралах. Сети выбрасывали по ночам, пока одну из них не сорвал якорь, неловко выброшенный пьяным Угрем за борт. Якорь буксовал за «Ундиной» до самого рассвета, и разъяренная Лиззи велела ловить рыбу на живца. Его больше никто не видел, но ошибку не повторяли, и без присмотра тралы не оставались. Но океан все еще лихорадило, и с каждым днем ему становилось хуже. «Ундина» храбро балансировала на пенистых волнах, за ней отчаянно пробивались суда-спутники, почти потерянные средь мрачных бурунов. Надсадно ревел двигатель «Ундины», покорно глотая топливо-третичку. Ворвань экономили пуще питьевой воды. Похлебку из топленого жира варили все более водянистой, овощи всплывали в ней словно утопленники, их откидывали на марлю и разводили баландой ворвань. Корво почти не ел, довольствуясь солеными брызгами и травяными отварами. Его мутило от машинного масла, намертво схватившего кожу под ногтями, сырых простыней, липнущих к планширям миксинов, режущей боли в пояснице, но сильнее всего от скуки. Шторм сковал его по рукам и ногам, загнал под палубу и вынудил метаться между разбитными Угрями и Чужим. На Тримбла было плевать — чуть больше, чем на остальных. Лиззи в его советах не нуждалась, а вот Чужой подвел Корво, подкошенный температурой и кашлем. Корво лишился разом и ужасного партнера для рубки на деревяшках, и спутника, с которым лучше не сближаться. С первым было проще: ответственность лежит не на нем. Это Чужой держал удар по-женски, терялся в сложном окружении и не решался на уловки. Трех босоногих дней на палубе вполне хватило, чтобы оценить навыки. Слабый боец с хромающим здоровьем — не тот, которого бы Корво взял с собой. В сознании настойчиво гнездилась мысль разрешить наконец эту неопределенность и, выяснив принцип работы хронометра, избавиться от балласта. Корво Черный, первый своего имени, император Островной Империи, обязан поступать только так. Корво Аттано, лорд-защитник императрицы, согласен на варианты и приказы. Две крайности одной личности, но есть ли третья, замершая на середине? «Нет», — жестко обрывал Корво. Чужой, похоже, считал иначе. Измученный лихорадкой, парадоксально посеревший, он вымученно кашлял. Тримбл пытался проявить участие, подсушил на горелке и пластинке железа измельченный перец и имбирь, смешал с горячей водой и велел давиться — но до дна. От его снадобья Чужому полегчало, он вновь занялся хронометром. Когда к нему заглянул Корво, одеяло практически затонуло под грузом инструментов и запчастей. В руках Чужого остался только каркас. Медная основа, как для часов, разъемы для шестерней и стрежней. Отдельно, на подгнившем ящике из-под консервов Пратчетта, лежал циферблат. Нависшие над мутно-белым фоном стрелки в своем роде тоже переживали шторм. Механический анабиоз хронометра обесценивал путешествие. Чужой — далеко не Соколов и не Джоплин, и если он вторгнулся в хрупкое пространство... — Надеюсь, тебе не просто скучно? Корво осуждающе зацокал языком, скрестил на груди руки и обличительно замер над изголовьем койки, возвышаясь и давя. — Спасибо, что тревожишься о моем здоровье, Корво, — с фальшивой благодарностью кивнул Чужой и бережно огладил медный ободок каркаса. — Я только устраняю дефекты формы. Видишь эту вмятину? Он повернул цилиндрический корпус для Корво: блестящий бок обнажил потертости, отверстия и вмятину с острыми краями, явно оставленную ножом. Она дробила узорчатую шайбу, ломала верный радиус и ставила всю прочность под угрозу. Но не функциональность. Дефекты такого типа устраняются проще, без усложнений и демонстративности, здесь кроется что-то другое. Скептицизм Корво давно перерос в мнительность. Чужой не брался за дело без личной выгоды. Отрезанный от Бездны, он все равно тянул былой груз лидера. Его многоходовки — не идеальны, как, например, осколок сердца, бездарно сбытый с рук. Корво рассчитывал на Пандуссию, поставил на ее угрюмый климат и подготовил мелкие капканы — на случай, если Чужой потеряет ценность. — Насколько я помню, на складе еще есть камедь, а у Тримбла — горелка, — сухо заявил Корво, не поддаваясь. — А у тебя — дочь. Чужой отметил это спокойно, мимолетно и, выбрав крестовую отвертку, просунул ее в поврежденное отверстие. Прищурился, беззвучно дал себе совет и подцепил тугую мелкую пружинку. Та упрямо загудела, снарядом влетела в пуговицу наряда Корво и, отскочив, сгинула в грязи пола. Корво шаркнул сапогом по полу, словно в поисках, и, заложив руки за спину, зашагал к двери. Размеренно, с расправленными плечами. Держать осанку на «Ундине» вдвойне хуже: от ветра и жестких досок поясницу ломит без устали. Порой боль смещалась на бок или в бедро — как и предсказывал лекарь, — и Корво с двойным усердием давился сборами. Проговорив про себя ингредиенты для обезболивающего отвара, Корво остановился на самом пороге — стоптанном, изрезанным крючьями от багров. Он жаждал сорваться, выплеснуть на Чужого все то, что таил годами, вызвать в нем чувство вины, состраданье и выудить наконец правду. О Бездне. Китах. Имени Чужого. Метке. Корво и не заметил, как с утратой последней все пошатнулось, в частности, он сам. Он больше не видел в зеркале того, кем был до появления Чужого. Его манило отражение тела: сошедшая на нет возрастная слабость, точность движений и горящий взор. Корво не был готов признать, что бежит прочь из тюрьмы, но мог — сдержаться и уйти. Терпкий запах трав неожиданно расцвел и переплелся с вонью просоленной одежды и спертым воздухом. Корво тщетно помахал рукой перед собой, но легче не задышалось. Он плюхнулся на продавленный матрас, зажал между коленей резную кружку и сыпанул в нее остатки обезболивающего сбора. Блестевшие на дне капли жадно впитались травами, и Корво начал растирать их эфесом клинка. Быстрые резкие движения смололи и трудные мысли. Остались только приятно-сложные, завязанные на Пандуссии. Строительство порта, дорог, провозка оборудования для шахт и рубки лесов, поставка провизии, муштрование местного гарнизона — родная и привычная колея размышлений. Корво успокаивался, все медленнее растирал травы и любовался ящиком с личной печатью. Алтарь покорно ждал своего часа, почти не беспокоил Корво и с грохотом сдвигался, запальчиво гремя костями, от толчков на разворотах. На судовую качку почти не реагировал, в отличие от того же Корво, готового смежить веки. Но сначала — травы. Он тряхнул головой, заполнил кружку и сунул ее в специальную подставку. Сбор доходит до кондиции в течение часа, и Корво, вспомнив о беспощадном ливне, решил закурить. От табака — крепкого, душистого — запершило в горле, пришлось прибегнуть к старой уловке: сглотнуть дым и позволить ему обжечь желудок. Своеобразная точка баланса. Корво курил редко, как-то случайно, чтобы отбить душок, проникающий в Башню. В Дануолле обычно курили махорку — сушенный паслен, смешанный с пеплом и бычками; белый табак был другим — его сушили из зеленых чашечек, окаймленных сизо-пепельным налетом, и лимонных колокольчиков — и при растирке не оставлял следов на пальцах. Корво спустился на пол, расслабился и, откинув голову назад, на койку, начал пересчитывать трещины. Влага начала просачиваться сквозь щели в палубе и давить на побелку в каютах. Разъеденная краска темнела и трескалась, позволив Корво задуматься. Белый табак мягко притуплял разум, запахи и отводил качку. Над Корво словно раскинулось полярное ночное небо. Светлое и тусклое, с искаженными звездами. По ним не найти пути, не разгадать тайны. Такие подделки годятся только для флирта с продолжением: дарить девицам звезды — шутливо и безнаказанно — Корво научился в Карнаке, а в Дануолле как-то не сложилось. Джессамина ждала не звезд и обещаний, и Корво преподнес ей верность. После ее смерти звезды остались не у дел. Потускневшие и отдалившиеся, они сохранили только практичное предназначение. Сейчас же на потолке ветвились воспоминания. Трещины-пути соединяли выдуманные Корво звезды друг с другом и сквозь табачную дымку они, казалось, двигались — вслед за самой вселенной. Прикрыв глаза, Корво попробовал сосредоточиться, уловить космос — его сбивали качка, расшумевшийся пульс и пьяный хохот за стеной. «Я всегда верил науке, которую продвигал Антон Соколов», — слабо подумал Корво, снова затянулся и, неудачно икнув, закашлялся. Так и не сформировавшаяся мысль ускользнула и смела гниль эмоций. Корво затушил сигару, обмотал ее обрывком черного бинта и, поколебавшись, выбрался наверх. Дикий ветер хлестал по лицу дождем. Дрожащий горизонт полыхал от молний. Склизкие доски, упершиеся в ржавеющие борта, превратились в руины после побоища: разбросанный хлам дробился на кучи и отдельные предметы, что норовили скатиться под сапог. Корво шмыгнул носом, прищурился и чуть ли не на ощупь подобрался к штирборту. За ним бушевала грозная вода, щедро плюясь солью и пеной. Однако неиствующий океан все же позволял судам продвигаться. Корво почувствовал себя слепым — без звезд-ориентиров и компаса. Бурная вода легко смоет его с палубы со всеми заслугами. Но если избавиться от балласта — не потонешь. Корво обернулся на хлипкую, обитую ржавым железом дверь кубрика. Разгоревшаяся внутренняя борьба явственно проступила на лице: рот начал забиваться холодными каплями и практически мгновенно залило глаза. «Мое сердце и сталью не пробить». Фраза вспомнилась из ниоткуда, наверно, из жизни-до-потери-метки. Кто из знакомых Корво был настолько самоуверен? Кому хватило таланта укрыться от смерти в насилии? И мог ли того же добиться сам Корво? Фактическое бессмертие открыло бы новые пути и срезало разногласия. Он бы давно изменил Империю. Близость смерти вынуждает томиться в опостылевшей личине с единичным правом на критическую ошибку. Бойня в Карнаке, священные баталии Белого Утеса, осада Альбы, ведьмин гон — Корво приходилось отступать каждый раз, идти на жертву и обещать выиграть позднее. Недолговечность жизни — его личный балласт. Эмоции — сковывающая ржавчина. Избавиться следовало хотя бы от второго. Отказавшись от памятных чувств к Джессамине и заживо похоронив дочь, Корво догнался безнаказанностью. Монарх не будет судим до собственной погребения. Чужой считал иначе. Для него война, которую вел Корво, — всего лишь горы трупов, памятники с красивыми табличками и непомерно раздутое эго полководца. Наедине с Корво он позволял себе быть прежним. Он будоражил, как и раньше, вливался в сердце с кровью и шептал, шептал, шептал, обгоняя пульс, сознание, рефлексы. Корво ведь продолжает поддаваться, верно? Ответ Корво не хотел осознавать. Точнее, не желал. Не мог. Не имел права. Вцепившись что есть мочи в леера, Корво злобно, бессвязно зарычал, позволил гневу, раздухарившись, лопнуть и чуть было не захлебнулся ливнем. Он сплевывал и рявкал, пока наконец его не отпустило, и эхо рева не пошло ко дну — с кольцом-печаткой. Символы прошлого не в силах спасти утопающего. Сокровищница, в которую Корво велел сбросить вещи Эмили и Джессамины, не мучила до разговора с Чужим. «И больше не потревожит», — пообещал себе Корво. Он крепко зажмурился, напрасно обтер лицо мокрой ладонью и передернулся. Отяжелевшая одежда ломала очертания фигуры и кололась холодом. Вскоре заледенеют пальцы и, как покажется, даже зубы. Но Корво было плевать. Ливень согнал гнев и дурман табака, и он трезво вперился в дрожащий от молний и валов горизонт. Он никому не поддавался и загадочно мерцал, заманивая суда вперед. И где-то за ним, если пытаться смотреть сквозь всю воду разом, можно увидеть скалистые очертанья будущего Островной Империи.***
Рано или поздно шторма выдыхаются. Разряженная, природа охотно берет передышку и вводит в заблуждение моряков, готовых расслабиться. Вдали от берега сложно предсказывать бури. Обычная статистика давно сплоховала, а по воде пускать круги бессмысленно. Снисходительность проявило солнце: теплые охряные закаты — к тому, что день распогодится, застиранные и мыльные рассветы — к осадкам. Занявшийся рассвет притормозил и, энергично растолкав все тучи, плеснул в последний раз волной. Вода разгладила волны-морщины, а небо, прояснившись, посвежело. Мягкое, пурпурное, полное безмятежности, оно светлело медленно, смакуя каждую секунду. Угри отлипли от иллюминаторов и, высыпав на дек, ретиво схватились за уборку. Помимо ежедневной возни с ворванью, требовалось сгрузить хлам, отдраить судно и поставить тралы. Как оказалось, начать пришлось с якоря. Сбившаяся с курса «Ундина» дрейфовала в юго-восточном квадрате и, стоило приглушить двигатель, как на уши обвалилась почти забытая тишина. Вода плескалась почти неслышно, даже робко, точно прося прощенья за непогоду. Ее поверхность была затянута тонкой паутинкой водорослей, которые на солнце переливались шелковичным. Но привлекло внимание другое — почти исчезнувшие с горизонта корабли. То ли отставшие, то ли подавшиеся на развед-крюк, они сбавили скорость и шли по дуге. Корво ругнулся, саданул эфесом по борту и выхватил у Лиззи окуляр. Наспех обтер его рукавом и пригляделся к судам: ход медленный и осторожный, видны впередсмотрящие с опознавательными повязками и трубами. Один из них, явно заметив блик линзы Корво, подпрыгнул, взмахнул руками и перешел на семафорную азбуку. «Все хорошо. Держим курс. Нужна помощь?» Флажков у Лиззи, конечно, не было. Однако к Корво подтянули прожектор, и он телеграфировал ответ: «Нет. Продолжайте движение». Впередсмотрящий понятливо махнул рукой и спрыгнул с тюка. Корво удовлетворенно хмыкнул: на картах у всех проложен один маршрут. Сойти с него — все равно что швырнуть судно на рифы в стремнине. Корво, перекрестив на груди руки, прошелся по палубе, шумно стуча набойками. Угри на него не отвлекались, нырнули в водоворот обязанностей и вяло вслушивались в ругань Лиззи. Та тыкала пальцем в прожектор, стучала по железному ободу и являла собой перекрученный клубок нервов. Шторм вытянул излишки загара, обнажил рубцы и родинки на коже. От ее ног, босых и грязных, тянулась вереница узких следов. На рулевой рубке требовательно мигнул оповещатель. Не в первый раз. Он откликался на неисправности двигателя, который, вопреки всем гарантиям, вкалывал на заплатах из рабицы и камедной замазке. Рваный потрескивающий гул почти не стихал, добротно подкармливаемый разбавленной ворванью. Такелаж опустел. Подвешенные мясные туши давно были съедены, а от прицепленного флага остались жеваные ошметки. Изначальный цвет давно затерялся в соляных разводах, и Корво, выловив одного из Угрей, велел заменить флаг. Тем временем из кубрика, пошатываясь, выбрался Чужой, непонимающе огляделся и почесал затылок. Взлохмаченный, почти бескровный, он выглядел нелепо и совсем по-человечески в свободной рубахе, выпростанной из штанов грубого кроя, и в нечищеных ботинках. Говорить с ним желания не было. Корво ускорился, растолкал крепких Угрей, лениво тягающих цистерны с ворванью, и очутился на корме, прямо над котельным отделением. От него шло ровное тепло, дымный запашок налегал сверху, и Корво немного расслабился. Опершись локтями об испещренными засечками планширь, Корво глубоко, до конвульсии в легких, вдохнул. Экспедиция измотала его, сожгла несколько месяцев жизни, морально же стало только хуже. Но Корво устал обсасывать мысли по инерции. И переставший терзать судно океан его отвлек. Вода выглядела застоявшейся и зараженной. Корво это не понравилось, и он, покрепче ухватившись, перегнулся через борт. Необработанное дерево впилось в живот, сбило дыхание, но не восприятие. Под «Ундиной» зрело нечто больное. Разложившиеся комковые останки побулькивали на поверхности в окружении пушащихся веточек, похожих на ростки рдеста. Рядом должна пролегать береговая линия, но сколько бы Корво не оглядывался, ее не находил. Корму что-то царапнуло: раз, еще, еще и снова. К судну прибилась заросшая выбеленным илом сигнальная веха. Корво насторожился, снова огляделся и, никем не замеченный, перемахнул за борт. «Ундина», как и большая часть имперских судов, могла похвастаться тяжелым выпуклым корпусом, на котором — с должным умением и весом — можно балансировать. Сухая обувь на грузной подошве уверенно липла к металлическому корпусу, и Корво удалось добраться до вехи быстро. Он вытащил ее с легкостью и покачнулся. Равновесие дрогнуло, ударило плавунами перед глазами, но все же не подвело. Корво взобрался обратно на палубу и с некоторой брезгливостью счистил жухлый ил. Опознавательных знаков не было. В руках у Корво — обычный прут дешевого металла, с которого облезла краска. Сощурившись, Корво повторно осмотрел воду и отметил, что ее застоялость, словно живая, расползается с волнами. Природная аномалия, реакция на энергию Бездны или могила для чьего-то судна? Отсутствие ответа действовало на нервы, и Корво почти собрался за окуляром к Лиззи, как ему помешал Чужой. В глаза сразу бросался хронометр, медленно отсчитывающий временной ход. Прибор покоился на руках Чужого и выглядел совершенно рабочим. Корво молча, требовательно протянул ладонь, хронометр лег в нее послушно, отдавшись легкой вибрацией по коже. Холодные пальцы Чужого легко коснулись запястья Корво, мазнули по кисти и чуть было не зацепились, точно в немой просьбе, за возможное, безумно странное и интимное, рукопожатие. Корво вовремя отдернул руку, небрежно отшвырнул веху и всмотрелся в ход стрелок. Десять утра, двадцать семь минут, тридцать одна секунда. Тридцать две, тридцать три, тридцать четыре... — Мы в полумиле от затопленной теснины, — спокойно произнес Чужой и, вбив ладони в борт «Ундины», подставил лицо солнцу. — Грязекаменные отложения образуют крутой подводный холм, противоположный склон которого срывается в расщелину. Я предупредил Лиззи, и она велит сменить курс. — А с ними что? — Корво мотнул головой вбок, на военные корабли, сошедшие наконец с дуги по направлению к «Ундине». — На востоке отмель начинается постепенно. Вполне вероятно, что они смогут причалить без твоей помощи, не так ли... Корво? Чужой неожиданно улыбнулся ему. Сдержанно, лишь уголками губ — и Корво точечно прошиб жар. Ему почудилось, что пауза выдержана намеренно, но было совсем не до нее: он вслушался в тиканье хронометра и общупал защитную коробку. — Чтобы установить аномалию, потребуются координаты, — задумчиво произнес Корво. Чужой неопределенно пожал плечами и подопнул веху к самому борту. Железо — боковое и на пруте, — соприкоснувшись, лязгнуло. Корво озадаченно мотнул головой, прижался поясницей к покрытому засечками планширю и вытащил хронометр из коробки. Ложился он в руку легко, словно когда-то сердце, жадно впитывал телесное тепло и безропотно отсчитывал миллисекунды. Хронометр не выглядел усложненным, вспомогательных деталей в него не встроили. Но все же чего-то не хватало. И если задуматься над тем, что говорил Чужой в Дануолле... Прозрение обрушилось на голову топором. Недостающая деталь находится на Пандуссии. Не сверхъестественная природная аномалия, даже не дверь, ведущая к утробе самой Бездны — все это реально разглядеть на Островах; Чужой искал другое — и Корво нашел повод, чтобы поверить. — До затопления здесь было весьма живописно, — негромко произнес Чужой, и Корво послышалось, что через интонацию признал свою вину. — Развесистые сады с причудливыми растениями благоухали на всю округу. Солнце бликовало на лунулах, украшавших шеи культистов, но те словно не замечали ценности металла, и думаю, что не заметили бы сейчас. «Ундина», дернувшись, плавно сдвинулась с места, беря сильный крен на юг для разворота. Корво по качке понял, что у штурвала встала сама Лиззи, и спешно вернул хронометр в коробку, не желая рисковать. Лиззи была резка и на язык, и на дело, «Ундину» она водила как саму себя, и Корво только догадывался, как часто она налетала на рифы. Чужой отобрал хронометр и накрыл его ладонью. Простой жест, говорящий о многом. И их с каждым днем становилось больше. Чужому становилось тесно в привычных рамках: божественное прозвище, былая сущность разнились с тем человеком, в которого он превращался. К сожалению, до первого слова. — Но так сложилось, что дочери Пандуссии пришлось уйти под воду, — Чужой не сдержал протяжного, печального вздоха, — и все легенды о религиозной благодати затонули вместе с ней. Нам же остались объедки, называемые культами. Люди цепляются за символы, пытаются истолковать их и связаться с Бездной, но порождают только пустоту. А в ней, как известно, искажается даже время. — Значит, чтобы получить координаты, нужно ее заполнить, — догадался Корво. В носу вдруг засвербело от свежего соленого воздуха, и он чихнул. Полегчало сильнее, чем могло показаться. Взгляд прояснился, от ушей отхлынула глухота, замкнутая ранее на гудении двигателя и ливне, и жутко захотелось есть. Корво сглотнул, окинул взглядом Чужого — ему на нос солнце успело брызнуть веснушками — и, кивнув на хронометр, повторил догадку. — Да, — помолчав, шепнул Чужой. — Пожалуй, что так. Чужой казался обескураженным, подобно воину, оставшемуся без лука, но с полным колчаном отсырелых стрел, и скрылся в носовой части практически сразу. Наверняка избегал логичных вопросов, теснившихся в голове Корво. Возможно ли вслепую, едва-едва победив лихорадку, ориентироваться на воде? Зачем упорствовать, подкидывая, словно мелочь из брезгливости, крупицы правды? В чем смысл затеянного спектакля с разобранным хронометром? И вслед за его ответом на судно ворвался ветер. Он задорно трепал волосы и вился поверх кожи, холодя ее. Корво пригладил взбунтовавшиеся пряди, задумчиво потер щетину и отметил, что та уже не колет пальцы. Кожа загрубела сильнее прежнего и обросла мозолями. Прищурившись, Корво глянул словно поверх всего океана и отраженного в нем солнца. Зыбь на воде расширялась, держала курс на горизонт и вспенивалась неподалеку, разорванная резкими взмахами. Нечто крупное, цвета выгоревшего пороха, с резкими линиями плавников всплывало к поверхности и начинало издавать тихие, урчащие звуки. Громоздкий плавные формы выглядели знакомо, но это не удовлетворило Корво. Подвохи природы ничем не лучше людских козней. Не желая рисковать, Корво, растолкав Угрей, пробился к Лиззи, которая успела передать штурвал и, взобравшись с ногами на планширь, размахивала окуляром. Сначала показалось, ее внимание привлекли те же создания, однако она смотрела не туда. Держась за потрепанный грузовой строп, который успел не раз и два садануть ей крюком по голени, Лиззи впервые — на памяти Корво — скалила зубы от восхищения. Ее восторгу вторили разномастные шепотки Угрей. Чужого среди них не оказалось, он явно нырнул обратно в каюту, и этот факт Корво одобрил. Пробравшись к борту, он выхватил из рук какого-то Угря окуляр. С востока, казалось, двигалась темная кромка, накрывшая собой воду. Подкрученная линза добавила конкретики, и размывающая темная субстанция приобрела форму. Впереди наконец-то простирался заматерелый берег. Циклопическая скальная гряда, заросшая сочным лишайником, устремлялась к небу, грозно наставив на него точенные вершины. Местами сквозь каменистые уступы прорывалась рыже-коричневая известь. «Ундина» медленно, но неумолимо лавировала к Пандуссии. Совсем скоро ей удалось нагнать принадлежащие Корво корабли. С одного из них спустили лодку для замера отмели и выбора места для швартовки. Ее облезлые бока напомнили о старом Самуэле. Такая же внешняя неказистость, под которой можно найти нечто полезное. Корво повторно глянул на берег и, решительно подав знак впередсмотрящему, перемахнул через планширь. Отплыл он вместе с двумя разведчиками, бескомпромиссно выбрав место у руля. Крепкие, забитые кривыми татуировками парни — рекруты из Колдриджа — с почтением косились на ленты, опоясывающие ладони Корво. Их угрюмое молчание разбивалось плеском волн, далеким стихающим урчанием и рокотом мотора. Напряжены были все, держали наготове пистолеты. Корво пожалел, что не захватил маску, — она прекрасно б заменила непрактичный в разведке окуляр, — и, прищурив один глаз, всматривался в скалистый берег. Горный хребет срывался прямиком в воду и терялся где-то на глубине. Над ним клубилась затаенная опасность: прямых угроз со стороны аборигенов-культистов ли самой природы не было, но кто, кроме Чужого, знает, что явит мир за каменной грядой? Корво, конечно, строил предположения, Лиззи порой пересказывала истории Чедвика, высказывался даже Тримбл. Но не Чужой. По-своему это возмущало Корво, но он доверял своему опыту и рефлексам — а значит, был готов. Неприступный, ощерившийся берег казался мертвым. Никакой живности, деревьев, одни лишайники и камни. Вода — помягче океанной, прозрачная и ледяная, — была не соленой, но почему-то жгла язык. — Морское сено сгнило, — деловито заявил один из разведчиков, тщательно вытерев об рукав язык. — Оно и дает такой привкус. Так было у нас, во Фрайпорте. — Так здесь все по-иному, — резонно отметил второй и, сплюнув, начал спускать лот в воду. Тонкая скользкая веревка, покрытая разметками из бука, надежно держала гирьку, ко дну ее должно прибить быстро. Бурные подводные течения встречались редко, на отмелях — почти никогда. Корво вновь пробежался взглядом по скалам. Никого. И, если верить картам, им лучше проплыть на юг, к удобной бухте, свернувшейся голодным полумесяцем. Залив — нечто большее, чем проходимая почва, мальки на мелководье, зеленые кроны и послушные пологие тропы. Такая застава способна играть за обе стороны, но Корво был готов к риску. Команда если не заслужила отдых, то хотя бы нуждалась в нем. Водная гладь исказилась дрожью, едва ощутимый толчок лизнул дно лодки. Разведчики, едва раскурившие дешевые сигареты, в унисон вздохнули. Один из них, со стертыми чуть ли не в мясо костяшками пальцев, потянулся за лотом и, деловито общупав разметку, заявил: — Двадцать восемь метров. С половиной. Тянуть? Корво кивнул. Для кораблей глубины хватит, можно рискнуть обогнуть теснину с прибрежной стороны. Скальники выглядели крепкими, целостными. Исключение было одно — склон по левую руку, выцветший до мокрого песка и облицованный камнями неправильной, ненатуральной формы. На руль приходилось налегать мягко, чтобы проверить течение. Корво воспользовался моментом и поболтал кистью в холодной воде. Неистово хотелось раздеться и нырнуть, поймать — на самом острие! — пьянящий восторг от погруженья и наглотаться воды, ила и песка, пока сквозь носоглотку бьется вкус сырой рыбы. Рефлекторно сглотнув, Корво выдернул ладонь и стряхнул ледяные капли. Он наконец-то разглядел выцветший отвесный склон, по которому взбиралась к самой вершине вертикальная лестница, выбитая в самой породе. Нижние ступени обточены водой и мхом, перила, сплетенные из неизвестного дерева, основательно иссохли, спускаясь вниз безвольно, точно плети. Приплюснутая вершина склона уводила лестницу вглубь континента, и Корво, по спине которого вдруг кидануло в жар. Последняя ступень, по-варварски инкрустированная черными кристаллами, была необъяснимо влажной.***
«...С остальным худо-бедно справиться можно». Корво давно выбросил из памяти начало цитаты — за ненужной сентиментальностью — и не прогадал. На переработку эмоций человеческого века никогда не хватит, но вот на действия — вполне. Вернувшись на «Ундину», Корво собрал капитанов в кают-компании и поставил перед ними задачу: провести суда в бухту, поставить на прикол и возвести фортификационные укрепления. Позаботиться о пресной воде и припасах, составить план дозоров. Избегать прямых контактов с местными, если таковые найдутся, и собирать приманки для китов. Сидевшая на столе Лиззи задрала ногу, ловко изогнула ее и почесала ступней щеку. Байки о ее родстве с водоплавающими в очередной раз не подтвердились: самые обычные чумазые пальцы и никаких перепонок. Впрочем, симпатии в глазах других капитанов ей это не добавляло; на нее смотрели с брезгливостью. — Позаботься о том, чтобы найти ворвань, — приказал Корво. — Иначе я посажу вас на весла наравне со всеми. Угрозы не испугалась только Лиззи. Она равнодушно хмыкнула и потянулась, явно намеренно демонстрируя обнажившийся впалый живот. Явная дешевая провокация окупилась, один из капитанов судорожно вздохнул и заерзал. Отныне его единственное спасение — в страхе перед телом Лиззи. Заточенные зубы, наполовину бритая голова, татуировки и грязь — идеальная защита для той, кто перестал торговать собой. — Твои неженки не справятся, — с вызовом заявила Лиззи. — На веслах сидят только самые отчаявшиеся. — Прошу прощенья? Второй, не поддавшийся ей, капитан налился благородным возмущением и потянулся — тягуче и неосознанно — к эфесу клинка. Корво оглушительно саданул кулаком по столу. Испуганно подпрыгнули лежащие на нем предметы, одна из кружек мятого железа просто сорвалась с края и покатилась в угол, петляя под массивной обувью. Корво отшвырнул вслед за ней и вскрытую банку консервов. Маслянистые куски брызнули на пол, оставив смазанные следы и приметный запашок. — У меня нет желания слушать ваши свары, — отчеканил он, впиваясь пальцами в край стола. — Либо вы молча исполняете приказ, либо я самолично пущу вам кровь — и только смерть вам в помощь. Это понятно? Капитаны, включая присмиревшую Лиззи, кивнули. Беспощадность Корво гарантировала отсутствие пустых угроз, а его боевой опыт и выучка — проигрыш. — У меня вопрос. — Бесстрашная Лиззи все же вскинула руку и, дождавшись нетерпеливого кивка Корво, продолжила: — Парней-то навстречу вам выслать? Характер указаний без труда позволил ей догадаться о намерениях Корво, а непреодолимая, въедающаяся в кровь, наверно, каждого капитана, любовь к судну сковала по рукам и ногам. Корво плеснул в кружку из мутной бутыли, замеченной им ранее на полке. Запахло трутником, копчеными ребрышками и спиртом — весьма характерный запах для самоварного пойла. На вкус оно было еще гаже, но Корво мужественно осушил кружку и, велев взяться за дело без промедленья, вынырнул в тусклый коридор. Скрипящие половицы сдавали каждый шаг и, чтобы не столкнуться с Чужим возле его каюты, Корво развернулся к машинному отделению. Впотьмах, ориентируясь по сигнальным красным огням, он пробрался к люку, провернул вентиль и, подтянувшись, выбрался. Чуть выше — дощатая крытая надстройка, ведущая к каюте Лиззи, заботливо устланная линялыми тряпками. По ней также можно протиснуться к лестнице, ведущей в рубку, или к канату, чтобы взобраться на такелаж. «Ундина» — целостная внешне — безумная путанная и непрерывная стройка. Проржавевшие бока, кривой такелаж, беспорядочно уложенные доски из разных срубов, заставленный банками с ядом миксинов и внутренностями хрустаков камбуз — порой Корво сомневался, что от прежней «Ундины» осталось хоть что-то. Каркас судна — тот же, но оболочка — изменилась. С надстройки было видно, как Лиззи, привычно расшагивая по узкому планширю и прижимая пятками леера, доносит до Угрей приказы Корво. Средь загорелых обнаженных торсов Чужому не удалось затеряться. Бледный и мрачный, он скрестил на груди руки и недовольно кривил бровь. Сейчас он выглядел совсем мальчишкой, обиженным в своем максимализме на мир, что так и не упал к его ногам. Корво на корточках пробрался ближе. Ему было неимоверно важно поймать момент. В сердце словно впились тысячи игл — от всего пережитого в Бездне. Он вспомнил, как сложно падать сквозь вязкий эфир и ледяные черные глыбы, если тебя вдруг не ловит рука — без тепла и холода, без крови и без пульса. И та красноречивая пустота, что пролегала между ним и богом Бездны, казалась неимоверно ценной, неделимой и... обнадеживающей. Тогда были руны, метка, амулеты. Ведьмы, алтари, возмездие. Сила, личные мотивы, крысиная чума. Возможности с двойным дном, предательства, удача. Чужой через Бездну дарил ему все. Кроме лекарства для сердца. Но оно справилось самостоятельно и очерствело — в достаточной мере, чтобы жить. Момент себя не оправдал, и Корво, разочарованный, отполз обратно. Складной клинок настойчиво терся о бедро, кололся эфесом и ждал крови. Лезвие без ржавчины всегда было рядом, однако Корво не желал иметь дела с ведьминскими ритуалами. Былой запал разбила Лилика, пообещав невозможное, и Корво отплатит ей по возвращению. Ведь время ожидания истекло, и ее ритуал на крови, просрочившись, заплесневел и не сработал. В отличие от аудиографа. Корво почти забыл о нем, что совершенно не удивляло: на «Ундине» едва нашлось место и для одного. Лиззи затолкала его в трюм, небрежно забросав мокрым тряпьем. Для нее аудиограф не представлял ценности, а был замысловато соединенными запчастями. Корво скептически хмыкнул, тщетно пытаясь оценить практичность принципов Лиззи, и, пристроившись на груде тряпья, запустил аудиограф. Сквозь бортовую щель пробивались солнечные лучи и шумный ветер, глушащий неразборчивый треск, исходивший от рупора. Без перфорированной пластины прибор работал вхолостую и выдавал бесполезные звуки, негодные даже для успокоительного шума. Поколебавшись и воровато оглядевшись, Корво вытащил аудиограмму, затаившуюся до того в кармане, и вставил ее в специальное отверстие. Она послушно щелкнула, съехала к левому краю и замерла, в ожидании записи. Осталось надиктовать завещание. Корво сухо откашлялся, устроился поудобнее и дважды проверил оружие. Складной клинок — на правом боку, стилет Джоплина — в нагрудном кармане слева. Корво оттягивал момент, не понимая собственной системы усложнений. Заверенная личной печатью бумага, в конце концов, устное распоряжение — надежным не казалось ничего. — Третий день месяца Жатвы, 1858 год, — хрипло начал Корво, напряженно вцепившись пальцами в гладкий металл аудиографа. — Нам наконец-то удалось достигнуть берегов Пандуссии. Впереди — долгие месяцы тяжелого труда и множество смертей. Инфекции, хищные звери, недружелюбные аборигены, несчастные случаи. Колонизация — не то время, когда все идет по справедливости. И только глупец будет отрицать это. Голова Корво склонилась ближе к рупору, губы лизнули едкий на вкус металл — и накатила зевота. Сознание было не готово к откровенности и инстинктивно защищалось. Но Корво заставил себя продолжить — и это оказалось труднее, чем изнурять себя физически. — Эта запись может и не дойти до Дануолла. Но тогда мне будет уже все равно. Я мог бы оставить множество распоряжений. Однако чего будет стоить Империя, которая не переживет правителя и не найдет того, кто снова станет думать за нее? Обдумайте свой ответ, прежде чем озвучить. К какому бы выводу вы не пришли, надеюсь, вы исполните мой последний приказ. Не дайте Эйхорну Шоу остаться живым.