***
Винсент знал, что его никто не заметит. На всякий случай он сменил маску, но, по правде говоря, нужды в этом не было. С помощью чар Миранды, позволявших проходить незаметно мимо людей, если не трогать их, он мог не бояться, что его обнаружат; с другой стороны, эти же чары не давали Винсенту покоя. С тех самых пор, как эта ведьма — вернее, госпожа чародейка, — его заприметила, она всегда была с ним, даже если оказывалась где-то далеко. За его спиной, за его плечом — Винсент чувствовал, как ее руки скользили по его груди, как она будто обнимала всегда, везде, защищала, прикрывала спину — но проникала в мысли, направляла его действия. Пыталась сделать своей марионеткой. Винсент ощущал все это, но становиться куклой не желал. И, тем не менее, продолжал ходить по острому лезвию. В комнате герцога Найтрея было темновато. Дрожащее пламя догорающих свечей, что по расписанию меняли слуги поместья, делало тени на стенах причудливыми; Винсенту казалось, что он похож на большую мышь. Бернард, лежавший на постели, хрипло вздохнул. Винсент прикрыл за собой дверь, защелкнул замок. На душевной встрече отца и приемного сына ни к чему привечать лишних гостей, верно же?.. — Здравствуй, отец, — наконец, произнес Винсент, выдержав длительную паузу. Пошел к постели Бернарда медленно, словно растягивая момент, и печально склонил голову. Его светлые волосы, золотые, прекрасные, мягкие, соскользнули с плеч на грудь; Бернард потянулся было к нему рукой, будучи не в силах что-то сказать, но Винсент не дал себя коснуться. Встал около кровати. — Плохо выглядишь. Кажется, это воспаление легких совсем тебя добивает. Впрочем, не волнуйся, отец, — внезапно стал тягучим, подобным патоке, голос Винсента, — я пришел помочь тебе. Нашел великолепное средство. Он неспешно расстегнул застежку на своей груди, отворачивая слой ткани. Под черной одеждой, во внутреннем кармане, лежал маленький пузырек, граненый, будто это и не яд был вовсе, а, скажем, девичьи духи; Винсент извлек его на свет и показал Бернарду. — Знаешь, что это? Прекрасное лекарство от всех твоих страданий, — задумчиво откупорил Винсент крышечку пузырька. Раствор мышьяка — ах, как сложно было его получить! Сколько времени Винсент промучился в своей алхимической лаборатории! — приятно поблескивал в отблесках огоньков свечей. Вдыхать Винсент, конечно же, не стал — он поступил иначе. Склонился над Бернардом, сказал: — Открой рот, отец. Тот замычал; что-то протянул, но так тихо, что Винсенту даже притворяться не пришлось, что он не услышал. Бернард замотал головой, попытался прикрыться руками — знал, собака. Чуял. Но полностью заслуживал и страха смерти, и ее осознания. Винсент поступил не грубо: против старика, чья когда-то иссиня-черная борода теперь была седой, как крыса-альбинос, много силы не требовалось. Он схватил его за крючковатый нос, зажал, и Бернард сам открыл рот, чтобы сделать вдох. Тогда-то Винсент и вылил ему в рот раствор — одним легким, изящным движением, а после закрыл Бернарду рот, чтобы тот не выплюнул. Старик, мразь такая, укусил его, да так сильно, как многие здоровяки не смогли бы: порвал великолепную перчатку — Винсент заказывал пару из самого Назаира, центра нильфгаардской моды, между прочим! Винсент едва сдержался, чтобы не выругаться; проследил, чтобы кадык на шее Бернарда двинулся пару раз, и лишь потом отпустил. Первое, что сделал — ударил наотмашь, прямо испорченной перчаткой по лицу. А потом прикоснулся пальцами к щеке, которая выглядела столь болезненно, что даже не заалела; провел почти ласково, почти с любовью. В конце концов, он видел Бернарда живым в последний раз. За окном пронесся белый росчерк, ломаной линией пересекла темное небо молния; спустя пару секунд донесся и раскат грома. Мгновение, другое — и по стеклам комнаты Бернарда Найтрея затарабанили капли дождя, крупные, тяжелые. — Как вовремя, — проронил Винсент, а потом добавил тихо, смотря Бернарду прямо в его подлые черные глаза. — Узнаешь, что это, отец? Должен узнавать. Это то, чем ты повелел Миранде травить нас с Гилбертом, когда мы были совсем детьми. Ах, хроническое отравление мышьяком — до чего прекрасная была идея! — процедил он, и восклицание вышло, пожалуй, слишком громким и эмоциональным. — Должно быть, ты думал, что дети известного, пусть и поехавшего чародея, богаты; мечтал получить наше наследство. Каково же было твое разочарование, когда ты узнал, что мы стали лишь обузой для семьи Найтрей. Голос Винсента медленно, но верно стал привычно-спокойным. Липким, медовым, как и улыбка самого Винсента. Его тембр прекрасно сплетался со звуками дождя, доносящимися из приоткрытого окна; ливень будто пришел на помощь, создавая непроницаемую завесу. А еще — идеальные условия для подставы: гостям бала придется остаться на ночь, и поутру, если возникнет вопрос, сам ли скончался престарелый герцог, Винсент сможет обвинить того, кого ему будет удобно. Он решил остановиться на том приятном мужчине, волосы которого были собраны в хвост. Того самого, с кем общался Гилберт. Винсент никак не мог вспомнить его имя, но... Он ревновал. Он не хотел, чтобы Гилберту было хорошо с кем-то, кроме него, но в то же время желал Гилберту счастья — лучшего и прекрасного. Эта двойственность сводила с ума, и Винсент вновь брался за ножницы. А теперь у него был шанс со всем покончить. Хороший, великолепный шанс — но... Но... Но ему следовало поначалу все обдумать. — Но в высшем свете бы не поняли, откажись вы с матушкой от приемышей, которых так себе желали, — продолжил Винсент, и ни один мускул на его лице больше не дрогнул. — Поэтому вы решили отравить нас. Но вот незадача: Миранда приметила меня и... Я не знаю, что она тебе наплела. Что у меня иммунитет? Что иную попытку не простят ни Мелитэле, ни Великое Солнце, в которое ты тогда уверовал?.. Но... Видишь ли, отец, — позволил себе надменно поджать губы Винсент, — кровь — не водица. После убийства Эрнеста и Клода, загадочной кончины Фреда, побега Ванессы, которую никто из вас не любил... Потери Элиота... У вас с матушкой не осталось никого. А я так удачно стал алхимиком. Чародеем мне уже, наверное, не быть, но кое-что от своего родного отца я получил — хоть какой-то магический талант и проницательность. Винсент помнил те дни, когда он был маленьким. Помнил, как у него болели живот и голова, как они с Гилбертом стремительно теряли вес; дерматиты, ларингиты — все это прикончило бы Винсента и Гилберта довольно быстро, если бы Винсент не понял. Не понял — и не привлек бы этим внимание Миранды, которая по счастливому стечению обстоятельств когда-то была близкой подругой Джека Безариуса. И Миранда сделала выбор, о котором Бернард в силу своих высокомерия и глупости и подумать не смел. — Знаешь, — понизил голос Винсент, — Миранда слишком стара, чтобы обращаться с ней так, как это делал ты. После этого вечера я бы... Я бы так хотел уехать от нее, чтобы просто быть в безопасности, но ведь тут останется Гилберт. Одинокий. Страдающий. И совершенно, — Винсент рвано вздохнул, а после обнял себя руками крепко-крепко, — беззащитный. Дождь за окном усиливался, а Бернард дышал все реже. Он пытался вцепиться тощими пальцами в горло, суставы его хрустели, но он ничего не мог поделать; ноги его дрожали, а Винсент смотрел. Просто смотрел. — Поэтому я останусь с ним так же долго, как с тобой: до самого конца, отец. Винсент знал, сколько времени понадобится. Он все рассчитал; раз уж сумел из металлистого мышьяка создать раствор, продумать такие мелочи, как летальная доза, убивающая за минуты, было просто. Тем более, он несколько слукавил: это был не просто мышьяк, а новое соединение, куда более смертоносное, нежели мышьяк. Его же преимуществом было то, что обнаружить это соединение в трупе просто невозможно. Винсент даже провел несколько экспериментов на крысах, но, чтобы не рисковать, все еще думал о возможности подставы. Для него не было большей радости видеть, как Бернард Найтрей испустил последний вздох. Небо вновь расчертила молния, распадаясь каскадом на десяток помельче, и гром пробежался крепкой дрожью по поместью Найтрей.***
Элиот по привычке проснулся рано. Солнце едва проникало в комнату Лео; плотно зашторенные окна не были главной проблемой: на улице было море со штормом, и Элиот даже побитую собаку бы под таким дождем не оставил. Холодный ветер сквозил из-под не до конца закрытой двери на балкон. Привычно полежав немного и посмотрев в потолок, Элиот все же встал. Быстро натянул исподнее, брюки; подошел к двери, прикрыл ее, защелкнув замок; на резкий звук Лео повернулся, но глаза не открыл. Сильнее обнял пуховую подушку и уткнулся в нее носом. Элиот усмехнулся, смотря на его голые пятки и задницу; чародеям, как бы они это ни отрицали, ничто человеческое не чуждо, и, похоже, Лео любил поспать подольше. Мысли Элиота прервало громкое поскребывание. Он уловил его чутким ведьмачьим слухом, а после — услышал и рычание, и в тот же миг у него на затылке встали волосы. Медальон на груди не дрожал, и то радовало — похоже, тварь, что очевидно находилась в доме, была вовсе не чудовищем, как можно было бы подумать по кметским поверьям относительно Саовины. Но ничего хорошего это все равно не сулило. Мечи Элиот оставил в комнате с той странной sofa, на которой спал. К Лео он пришел без оружия, конечно же, а сейчас идти с голыми руками ему не слишком сильно хотелось. Оглядевшись, Элиот нашел решение: у камина, который не горел этой ночью, стояла кочерга. Изогнутая ее часть была испачкана в золе, но Элиота это не смутило: он взял ее в руку и прикинул вес. Кочерга была чугунной, а значит, достаточно тяжелой, чтобы нанести существенные повреждения. На всякий случай наложив на себя знак Квен, он медленно, ступая босыми ногами по деревянному полу, двинулся к лестнице. В коридоре никого не было; на самой лестнице — тоже, но, неслышно проходя шаг за шагом, Элиот точно слышал, как приближался беспокоящий его звук. Будто кто-то драл когтями древесину. Элиот, внимательно вслушиваясь и всматриваясь, спустился на первый этаж. То, что он увидел, вовсе не радовало: дверь в подвал, куда Лео запретил ему заходить, была разворочена. Толстые пласты дуба были разодраны, растянуты и разорваны, и, судя по ошметкам шерсти на острых щепах, именно отсюда появилась тварь. А то, что Элиот увидел следом, его не столько потрясло, сколько напугало. Тварь, у которой должны были быть длинные, толстые когти и огромные зубы, оказалась псиной. Огромной, едва ли не размером с волка — беспородной; псина драла дверь в комнату, где лежал краснолюд Вигай, щелкала зубами, но страшно было вовсе не это. Шерсти и кожи кое-где на ней не было вообще. Что-то слезло клочками, пока тварь прогрызалась через дверь подвала; но большая часть, похоже, исчезла куда раньше. По всему телу: на тощем хребте, крупных бедрах, кривых лапах — у нее были бубоны, мерзкие, наполненные гноем; там, где была содрана кожа, кровь не текла, а сворачивалась тут же, отчего тварь болезненно выла и металась, а главное — с длинной морды, с острых клыков стекала ало-розовая пена, которая была на полу дома теперь повсюду. Понадобилось несколько секунд, чтобы тварь обернулась. Еще несколько — чтобы зло и безысходно взвыла и, сверкнув дикими, безумными глазами, накинулась на Элиота. Тот среагировал так быстро, как только смог — ударил ее наотмашь. Тяжелая кочерга приложилась о торчащий под мышцами позвоночник, но зверь не успокоился — попытался цапнуть Элиота за ногу, и тот подпрыгнул, уворачиваясь. Это дало время твари вновь встать на ноги и броситься опять: безмозглая вцепилась челюстями, с которых текла наполненная воздушными пузырьками кровь, в кочергу. Отшвырнув тяжелую тушу в стену, да так, что в ее черепной коробке что-то хрустнуло, Элиот замахнулся — и ударил еще раз. И еще. Чтобы точно разбить голову и не позволить этой мерзости подняться на ноги. Самого его всего трясло. Это не могло быть то, о чем он подумал, но, очевидно, тем самым и являлось. Самым большим страхом Севера и Юга. Тем, чего боялся даже Нильфгаард. Лео возник за спиной неожиданно: он успел накинуть что-то вроде длинной рубашки, доходившей до колен, но не это беспокоило Элиота. — Достаточно, — процедил Лео зло, но пытаясь сдержаться, и Элиот от возмущения подавился словами. Понадобилось несколько мгновений, чтобы дар речи к нему вернулся. — Это... Это же Катриона! Гребаная Красная Смерть! — осип его голос. Элиот тряхнул кочергой; показал на труп жуткой псины, а самому ему стало еще хуже. Сколько людей перемерло на континенте из-за этой заразы. Никто не знал, откуда она взялась; никто не знал, как ее лечить. Все разработки по изучению если и имели место быть, то проходили секретно — а пока ученые прохлаждались, лучшие медики Севера и Нильфгаарда дохли один за другим, как крысы. Погибали жутко и мерзко, захлебываясь кровью, сгорая изнутри от лихорадки. Чутким ухом Элиот услышал подвывание из подвала. Черт, их было больше. Недолго думая, он бросил кочергу на пол и снял со стены меч, что висел там в качестве украшения. Меч был легкий, но туповатый; однако в руке лежал хорошо, несмотря на деревянную рукоятку. Лео же подметил направление мыслей Элиота: — Я не позволю тебе уничтожить мои исследования, — уже с явной угрозой произнес Лео. Глаза его вновь были скрыты за темными очками, и тем страшнее на него было смотреть. Когда ты видишь глаза человека, ты знаешь, что он чувствует. Какие у него мысли. А Элиот понятия не имел, что творилось в этой голове прямо сейчас. Он двинулся резко, быстро, быстрее, чем обычный человек смог бы среагировать — и вжал Лео в стену. Завернул ему руку, прижал меч к горлу, едва не прорезая кожу; Лео встал на цыпочки и болезненно зашипел, а Элиот ответил ему громко и разъяренно: — А я не позволю тебе держать этих тварей. Хоть одна вырвется — и весь город ляжет. И не один. — Ты не понимаешь... Элиот надавил на меч, и Лео болезненно вытянул шею, вжимаясь затылком в стену. — Чего я не понимаю? Что у тебя тут рассадник Красной Смерти, господин городской чародей? — почти плюнул он. — Лекарь! — Лекарство не найдено... — Именно поэтому, — разгневанно продолжил Элиот, чувствуя, как глаза начинают болеть от прилившей к ним крови, — я выжгу тут все. Чтобы никакая мерзость не выбралась. И молись, чтобы ты не был следующим! — Ты совсем идиот?! — выпалил Лео и вцепился пальцами в гарду меча, пытаясь отвести его от себя. — Я ищу пути решения! Пытаюсь создать прививку от Катрионы, безмозглый ты ведьмак! Зачем, по-твоему, мне костный мозг фледеров? — Мне плевать. — Конечно, думать-то ты не умеешь! — клацнул зубами Лео, и, даже когда Элиот вывернул ему вторую руку сильнее, не умолк. Даже не вскрикнул. Продолжил: — Все вампиры пришли из иного измерения! — Как и Катриона! — Но у них к ней иммунитет! Ни у собак, ни у людей, ни у гибридов, ни у драконидов нет иммунитета, но у вампиров есть! Всех вампиров! Высших, низших! Никто из них не подхватывает Катриону! — Да без разницы! — воскликнул Элиот, а потом, грубо схватив Лео за шиворот, еще крепче прижал меч к его шее. Поставил перед собой, толкнул в спину: — Давай, идем в подвал. Руки держи так, чтобы я видел. Руки Лео дрожали от злобы, и это было слишком хорошо видно. Он послушно их поднял; Элиот дал ему открыть дверь ключом, но сам упирался ему ладонью в спину, чтобы Лео помнил, что для него использовать какой-нибудь Знак было делом пары мгновений. В конце концов, вряд ли ему хотелось закончить жизнь с прожженной до почек поясницей. Лестница была крутой и довольно длинной, но, когда они спустились, Элиот понял, что что-то было не так. Он буквально почувствовал волнение Лео, от которого до того ощущалась лишь злоба, а медальон на груди знакомо задрожал; очевидно, лаборатория Лео была полна магических артефактов. Это Элиоту совсем не нравилось. — Куда дальше? — Я... не знаю, — чуть сипло сказал Лео. — Зубы мне не заговаривай. — Видишь клетки? — медленно указал Лео пальцем на решетки от пола до потолка. Правильнее было бы назвать это загонами или камерами, но Элиот был слишком занят более насущными вещами. Три замка были сорваны с дверей, сами двери — распахнуты. А подвал под домом Лео явно был очень, очень большим. Тем хуже то, что больные псины, срыгивавшие кровь и плоть прямо на каменный пол, вопили так громко, что Элиот не мог услышать сбежавших. — Куда они могли деться? — недовольно воскликнул Элиот, чуть ослабляя руку. Лео, однако, из-под меча не высвободился. — Я не знаю. Отпусти меня, — честно попросил. — Ну нет. — Как ты будешь искать их? — резонно подметил Лео, а потом добавил: — И меч этот декоративный. Он был, как ни посмотри, прав. Это Элиота откровенно бесило, и сейчас больше всего на свете ему хотелось перерезать глотку этому зазнайке, который по собственной прихоти поставил под угрозу жизни целого, мать его, города! Элиот однажды видел последствия Катрионы, а сам выжил лишь благодаря иммунитету, приобретенному в ходе мутаций. И с тех пор он думал о том... О том небольшом нильфгаардском городишке, втрое меньшем, чем этот, в котором были только трупы и крысы, крысы и трупы. Разлагающиеся. Воняющие сладковатым гноем и дерьмом, покрытые бубонами и черными пятнами — они стояли у Элиота перед глазами каждый раз, когда кто-то произносил слова «Катриона, Красная Смерть». Лео не сразил его заклинанием и не проклял. Он просто смерил его презрительным взглядом, а пока тот медленно шел по коридорам подвала, пытаясь найти еще двух сбежавших тварей, которые, скорее всего, и так умирали, отхаркивая свои легкие, следовал за ним. — Подумай: я могу спасти сотни тысяч. — И обречь на страдания десятки, — огрызнулся Элиот. И произнес рьяно: — Ты... Весь в своего учителя. Зря я тебе доверился. Ответом ему было только долгое, долгое молчание — и тихое шуршание двух пар ног по камню пола. Элиот слышал дыхание зараженной твари. Она ждала его за углом, зализывала раны, небось, но первым же шансом воспользовалась — накинулась на Элиота, и тот, перенеся вес на правую ногу, ловко уклонился. Рванул мечом вверх, второй рукой усиляя удар, — и лезвие, застряв в горле визжащей псины, обломилось. Меч был просто дерьмо. По обломкам металла, что торчали из глотки твари, побежала кровь. Алая лужа у ног Элиота начала стремительно разрастаться; тварь все еще билась в конвульсиях, и из раны на шее, как совсем недавно с ее губ и клыков, шла розовая пена с прожилками желтого гноя. Элиот оглянулся на Лео. В едва освещаемом подвале он видел всяко лучше, и на лице Лео были уже грусть и печаль. Он смотрел на тварь, на которой наверняка проводил эксперименты, и, пусть мысли его Элиот прочитать не мог... По поджатым губам и втянутым щекам все и так было понятно. Но также Лео должен был понимать, что без Элиота он из подвала не выйдет. Оставшаяся тварь учует его, унюхает — и если не задерет насмерть, то заразит Катрионой. И тогда Лео точно помрет, и не поможет ему никакой чародейский талант. А талант у него все-таки был. Не зря, наверное, к нему все же ходил лечиться весь город. Не зря он спас Вигая, хотя не был должен — не забесплатно, конечно, но и Элиот перестал страдать альтруизмом уже через парочку месяцев на тракте. Додумать ему не дала вторая тварь, которая объявилась прямо за спиной у Лео. Подкралась тихо, едва заметно, даже задержала дыхание, будто Катриона вовсе и не пожрала ее мозг; Лео услышал ее, когда она была уже в паре метров, а вот Элиот среагировал мгновенно. Если бы Лео умер, загрызенный своими же подопытными, проблем у Элиота сразу бы стало меньше, а у города — и того меньше. Как минимум с Катрионой. Но. Элиот рванул его на себя, оттаскивая в сторону, а сам выставил меч вперед, довершая поворот; прыгнувшая тварь будто замерла в воздухе, с визгом медленно насаживаясь на обломок меча. Кровь и кишечный сок полились на руки Элиота, сделав меч скользким; по лезвию пошла трещина. Все это зоркие глаза Элиота увидели за доли секунды, а потом он повернул меч так, чтобы точно фатально повредить органы тварей. Когда та клацнула зубами, пустила пену мордой, послышался звон. Деревянная рукоятка меча, красивая и удобная, раскололась, и его гарды заскользили по лезвию вверх, ближе к источающим зловоние и смерть клыкам. Элиот не успел ничего сделать, потому что просто не понял, что произошло; а лезвие меча, упершись в позвоночник твари да под ее весом, вонзилось ему в грудь. Больно не было — первую пару мгновений. А потом она пронзила Элиота с головы до ног, да так, что у него ноги подкосились; вскрытое легкое тут же начало схлопываться, выплескивая из поврежденных сосудов кровь, заставляя сердце биться реже и глуше. Алое потекло по губам Элиота, и он, покачнувшись, все же упал на холодный камень. Он слышал о ведьмаках, убитых вилами, но это было даже глупее. Дышать становилось все труднее, а сердечный стук в висках стал приглушаться. Перед глазами поплыло; Лео он, правда, видел. Он стоял на расстоянии метра, и в руке у него горел маленький огонек. — Убери собаку. — Что?! — на грани возмущения протянул Элиот и закашлял. — Убери собаку, и я помогу. Лезвие не трогай. Левая рука не слушалась, но правой и ногой он все же сумел стянуть с себя труп. Бросил так, что та упала рядом, и Элиот протяжно вздохнул; у него самого кровь пошла пеной изо рта из-за пробитого легкого. Это было очень... очень... обидно. Мысли путались. Лица Лео уже почти не было видно. — Сейчас будет... Тяжело, — только смог услышать Элиот, и сквозь его прикрытые веки все же прорвался белый свет. А потом на него будто обрушился потолок.