Костры Саовины

Фледеры определенно были опасны. Даже если бы Элиот не знал о том, что Лео требовались органы этих чудовищ, пожалуй, он бы все равно поверил, что даже чародей из благих побуждений может попытаться избавить город от этой напасти. Не сразу бы, но поверил. В отличие от высших вампиров, таких как альп, муля или катакан, фледер и экимма очень грубо обходились с жертвами, да к тому же еще и обладали рассудком, не слишком превосходящим коровий или козий. С ними нельзя договориться, их нельзя запугать, им нельзя пригрозить — фледеры просто не могли понимать человеческую — да и не только человеческую — речь; сами же по себе они отличались излишней жестокостью. Правда, Элиот понятия не имел, что фледеры, предпочитавшие трущобы и кладбища, забыли в каналах Калиры: трупы в городах обычно хоронили, а не скидывали в канавы. Что, возможно, говорило о том, что фледеры только и ждали, когда к ним спустится кто-нибудь не слишком расторопный, чтобы полакомиться его плотью. Так, собственно, и случилось. Вспоминая уроки мастера ведьмака из своей Школы, Элиот заблаговременно наложил на себя Квен, и это спасло его. Фледер выскочил на него уже за третьим поворотом, там, где мутная вода под сапогами Элиота еще отражала солнечный свет, и, оскалившись широкими зубастыми челюстями, заревел; крик его был столь громок, что Элиоту заложило уши. Он сильнее перехватил рукоять серебряного меча. Мягкий металл абсолютно не годился для сражения с людьми, но против тварей потусторонних, пришельцев времен Сопряжения Сфер, подходил идеально. Когда фледер бездумно набросился на Элиота, тот отскочил, низко прогибаясь в спине. Когтистая лапа, сильная и мощная, просвистела в локте от его носа; Элиот вмиг оказался за спиной фледера и рубанул наотмашь, поддавая себе инерции прыжком в развороте. Холодное серебро отразило слабый блик солнечного света, дрожащего на глади грязной воды, и глубоко вошло в тело монстра: под весом ведьмака вскрылась трупно-серая кожа, рванула под напором кровь, окрашивая перчатки, наручи и грудь Элиота в темно-алый. Перебитый позвоночник выломался прямо в рану, разрывая связки и фасции мышц вареного цвета, и фледер, гортанно завыв, упал в мутную жижу. Его когтистые руки еще шевелились, а рога-уши напряженно дрожали, когда Элиот, переступив через его неподвижный таз, опустил тяжелый меч острием прямо в шею. Серебро вошло легко и плавно, заставляя фледера захлебываться своей проклятой кровью, и через пару мгновений он окончательно затих. Элиот прислушался; только капли зеленоватой воды разбивались о камни канала. Близко не было ни монстра, ни человека, а потому Элиот осторожным движением убрал меч за спину и вынул из голенища сапога короткий нож. Он был заточен достаточно хорошо, чтобы даже перерезать шею грифона — им Элиот обычно снимал трофеи; в этот раз, правда, пришлось потрошить фледера. Ему этот процесс не понравился, потому что к концу процедуры в крови и ошметках подкожного жира он оказался уже с ног до головы. Зато в мешке, что был привязан к бедру Элиота, лежали широкие, кривые лопатки и пара ребер, каждое из которых было больше таза самого Элиота. Воняло все это просто невероятно, впрочем, Элиоту было не привыкать. В конце концов, ему встречались заказы и куда хуже. А вот Лео, похоже, был из брезгливых. Когда он увидел Элиота, всего покрытого засыхающей кровью, грязью каналов и мерзко блестящей на свету лимфе, в своем доме, то дернулся, да так, что ребенок, которого Лео держал за руку, закричал. Игла, воткнутая в его плечо, изогнулась, едва не обламываясь, и Лео торопливо потянул ее на себя, напоследок вгоняя желтовато-розоватую жидкость из шприца в плечо пацаненка. Тот испуганно покосился на Лео, потом на Элиота, шмыгнул носом и уже открыл рот — опять, — чтобы снова поорать, но Элиот устало вытянул перед собой руку и, сложив пальцы в знак Аксий, произнес: — Тут не из-за чего плакать и жаловаться родителям. Пацан фыркнул; глаза его на миг помутились белой дымкой, и он чуть заторможено кивнул. Посмотрел на Лео, спокойно спросил: — Я моху идти, хосподин чародей? Лео положил шприц с острой иглой на жестяной поддон и кивнул: — Да, можешь. — Спасибо, хосподин чародей! — послушно ответил мальчик и, раскатав обратно рукав шитой-перешитой рубахи, соскочил со стула. Прошел мимо Элиота, будто не замечая его, и покинул дом через переднюю дверь. Элиот оглянулся. Он шел через заднюю, и грязные следы его сапог теперь отчетливо виднелись на деревянном полу. — Какого черта ты творишь?! — Лео вдруг оказался слишком близко, почти зашипел, но при этом как-то умудрился сохранить ледяное спокойствие, а волосы его будто встали дыбом. С такого расстояния Элиот смог увидеть, что за темными стеклами очков у него все же были глаза. Это было неплохо. Элиот слышал, что чародеи, лишившиеся зрения, зачастую прибегали к разным ухищрениям, чтобы хоть как-то видеть вновь, но Лео... Впрочем, то, что его глаза были скрыты, не говорило о том, что он был слеп. — Выполняю твой заказ, — сдержанно ответил Элиот, а потом ловким движением отвязал мешок с костями от ремня и бросил его на пол. Кости упали с глухим стуком, и Лео торопливо подобрал их. Элиот принюхался. В доме все так же пахло миртом, но теперь к нему примешался запах спирта — концентрированного, а не просто водки. — А вот какого черта ты творишь? — Это мое дело. — Нет, это мое дело. Ставишь эксперименты на людях? — неприязненно протянул Элиот, будто невзначай кладя руку на бедро. Кинжал из ножен достать было делом пары секунд, не больше; Лео же, прочитав его мысли, лишь изогнул бровь. — Как твой учитель? — Мой учитель действовал методами жесткими, но необходимыми. Иначе они не были бы одобрены Капитулом, — процедил чародей, — я же занимаюсь хорошим делом. — Все же эксперименты? — О да, тут же повсюду анатомические атласы и инструменты для вивисекции, — с сарказмом заявил Лео, а потом указал пальцем на пустой шприц, что лежал в жестяном поддоне. — Я делаю прививки, идиот. От оспы. — С каких это пор, — сложил руки на груди Элиот, хмурясь, — появились прививки от оспы? — Да с пару лет как, — зеркально закрыл грудь руками Лео, а потом мотнул головой. — Мы берем коровью оспу и ее прививаем ребенку, а ребенок переболевает легкой формой и получает иммунитет к тяжелой. Ты что, правда ничего не читаешь? — Извините, господин чародей, — передразнил мальчика Элиот, все еще стараясь выдержать мерный тон, — куда мне, простому ведьмаку. У меня на Незабудке лишних котомок для книг нет. Лео посмотрел на него, внимательно посмотрел — и недовольно усмехнулся. Сжал крепче пальцы вокруг горловины мешка, процедил: — Действительно, куда уж тебе, простому ведьмаку. Иди помойся, — фыркнул он носом, — от тебя воняет. А потом можешь воспользоваться моей библиотекой, чтобы узнать о прогрессе в медицине — если, конечно, ты умеешь читать. У Элиота в голове очень настойчиво заговорил неприятный голос, который он с трудом подавил: сдавалось ему, если бы он сейчас дал Лео по роже, денег бы от него не дождался. А библиотека у «господина чародея» и правда была обширная. Книги были не только в комнатах, но и в коридорах — стояли в шкафах, странно рассортированные: на первый взгляд Элиот не видел никакой систематизации, но наверняка она имелась. Аккуратные корешки книг, большинство из них — зеленые и лиловые, с золотой или серебряной тесьмой — именем автора и названием труда — были на ощупь приятно шершавыми, мягкими. Наугад Элиот вытащил одну; это оказалась какая-то энциклопедия по грибам, ядовитым и не очень. Это его не слишком интересовало: о грибах и травах он знал поболее любого чародея, такова уж была специфика его профессии. Первый год на тракте он еще, конечно, путался, но и тогда уже был достаточно хорош, чтобы не спутать белладонну с черникой: мастера-наставники в Школе вбивали в него эти знания палками, и Элиот даже был им в чем-то благодарен. А вот следующая книжка привлекла внимание Элиота. Синяя, в бархатной обертке, с неизменной эмблемой серии на обложке — двумя скрещенными мечами. «Святой рыцарь», история о похождениях туссентского рыцаря Эдвина и его камердинера Эдгара, книги, которыми Элиот зачитывался до дыр, пока его... Пока его не забрал ведьмак. «Святой рыцарь» был болезненным, но таким тягуче-сладким, приятным воспоминанием о деньках, когда Элиот жил со своей семьей и не думал ни о чем, не нуждался. Хотел вырасти рыцарем чести, как Эдвин; учитывая, что книжка была о похождениях туссентского рыцаря, выходца из вассального княжества Нильфгаарда, Элиот не мог во всеуслышание говорить о своем желании. Его бы засмеяли; мол, как так, выходец из Соддена, славного северного королевства, а мечтаешь бить челом перед инфантильной княгиней и клясться цаплей! Вздор! «И ты еще называешь себя членом славной семьи Найтрей?» — в шутку, но высокомерно говорил, помнится, Эрнест. Все это закончилось, когда за Элиотом пришли, воспользовавшись правом неожиданности. Так сложилось, он был долгом — долгом неуплаченным, — а потому семье пришлось с ним расстаться. А Элиоту — отправиться в крепость ведьмаков и начать свое обучение. Он задумчиво сжал медальон, что холодил грудь. Острые края кошачьих ушей впились в руку, и Элиот задумчиво посмотрел на корешок «Святого Рыцаря»; надо же, это был тридцать третий том. Как серия разрослась. — Ты ценитель? — поинтересовался Лео, и Элиот дернулся. Разумеется, он видел его приближение боковым зрением, но что-то задумался, а потому слова Лео прозвучали слишком громко и резко. Элиот вновь перевернул книгу и посмотрел на обложку. Ну и ужасно же выкованные мечи были символом саги, кошмар!.. Такие бы сломались при первой же стычке Эдвина с разбойниками. С другой стороны, быть может, тогда бы его спину прикрыл верный Эдгар, и Эдвин бы не пал смертью храбрых. — Я читал. В детстве. — До того, как тебя забрал ведьмак? Элиот крепче сжал медальон. — Да. В ведьмачьей Школе было как-то не до того. — Догадываюсь, — хмыкнул Лео. Крепче прижал к груди свою книгу; Элиот мельком бросил взгляд на название. Что-то эротическое. Конечно, что еще читать многолетнему чародею, как не бульварные романчики и похабщину!.. Элиот скривился, а Лео хитро улыбнулся, прочитав его мысли. Ничего не ответил, просто протянул мешочек с деньгами и прокомментировал: — Принесенные тобой кости подходят для моих исследований. Тут плата за первого фледера. Элиот принял мешочек, взвесил в руке и не стал пересчитывать. Лишь принюхался: после мытья и от него стало пахнуть сладким миртом, запах пристал к телу, и избавиться от него не получалось. Лео же засунул руку в шкаф и ловким движением достал какой-то труд, не слишком большой, но все же достаточно внушительный, чтобы доверять ему. Протянул Элиоту, ненароком коснулся его руки. — Если захочешь почитать о прививках от оспы. Элиот скептично покосился на книгу, потом — не менее скептично на Лео. Тот смотрел на него в упор; за темными стеклами ничего не было видно, и потому Элиот даже предположить не мог, о чем он думал. — Может, расскажешь? — Можно и так. Тем более, пришло время платить за жилье, — мягко повел кистью Лео. Чародейство себя ждать не заставило: зеркальный поддон и шприц с ремнем странного назначения появились на ближайшем столе, и Элиот нехотя кивнул. — Давай. Он присел на стул; Лео поставил книгу на место и подошел к нему, пристраиваясь рядом. Ходил он странно: высоко держал голову, расправлял плечи широко, будто хотел казаться важнее, чем был на самом деле. Водилась за чародеями такая привычка: себя возвеличивать, несмотря ни на что. Элиота это раздражало, но такова уж была природа всех чародеев. — С чего бы начать... — протянул Лео, беря ремень с двойным креплением. Элиот протянул руку; положил ее на стол, и Лео обвязал ремень вокруг его плеча, затягивая. Смочил локтевую ямку концентрированным спиртом, алкагестом, не меньше; взял шприц с острой, как лезвие кинжала, иголкой на конце. — Есть в Нароке один чародей, маг талантливый и умелый. И чрезвычайно умный, кстати: умудрился спокойно прожить себе все три войны с Нильфгаардом, вполне возможно, потому что занимался делами куда более важными. — Вот это показатель, — процедил Элиот. Лео погладил его по перетянутому бицепсу, смотря за тем, как набухает венка на локтевом сгибе, и Элиота будто током прошибло; Лео был такой... холодный, но холод его рук был подобен искрам. Как десятки льдинок, приятно морозивших кожу. — А много ты знаешь чародеев, не вмешивавшихся в политику и оставшихся в живых? — оборвал его сомнения Лео. — Сейчас таких мало, и все они что-то потеряли. Печально известная Филиппа Эйльхарт, к примеру, лишилась глаз; Кейру Мец и вовсе посадили на кол. А вспомни, что происходило на Танедде... — Не помню, я не настолько стар. Лео улыбнулся, показав зубы — чуть более ровные, чем у обычного человека. Элиот это приметил и запомнил. Руки же Лео оставались все такими же приятно-холодными, и входа иглы в вену Элиот почти не почувствовал. — Я тоже, но я знаю историю. В любом случае, мастер Истредд по каким-то своим причинам не вмешивался в то, во что лезла каждая вторая чародейка. Когда-то он занимался исследованием проблем женского бесплодия, причем магической этиологии; говорят, в этом тоже была замешана чародейка. — Все беды от чародеек? — А то, — потянул поршень на себя Лео, и темно-бурая кровь начала поступать в шприц. — Сидят в своей Аретузе, практикуют лесбомантию, — подцепил кончик поршня пальцами крепче, — интриги крутят... В Бан Арде все как-то проще. — Только женщин там нет. — Не без этого. В любом случае, никто не знает, почему, но в какой-то момент мастер Истредд изменил вектор своих изысканий. От медицины решил не углубляться и, пока нильфы и северяне резали друг другу глотки, нашел спасение от не менее страшной напасти: от оспы. Суть его метода заключается в том, — линейным движением вынул Лео иглу и приложил комочек тряпочки с алкагестом к ране, — что людей искусственным образом заражают оспой коровьей, которая проходит легко и без смертельных осложнений, но после выздоровления привитые оказываются устойчивы к настоящей оспе. — То есть, — Элиот согнул руку в локте и прижал ее к груди, — это не лекарство? — Нет, заболевшим это не поможет. Но зато поможет детям не заболеть. — И делаешь ты это горожанам, разумеется, исключительно из светлых побуждений души. — Нет, за флорены. Но, учитывая, что в последнее время оспа разбушевалась в остатках Каэдвена, со стороны матерей мудро защищать своих детей от эпидемии. Про то, что дети, «спасенные» от оспы, скорее всего погибнут, насадившись на чье-нибудь копье, когда амбиции нильфгаардского императора вновь дадут о себе знать и он примется забривать в строи черных кметов с подвластных территорий, Элиот решил не говорить. Потому что, технически, они и помрут не от оспы, что будет означать, что Лео свою часть работы выполнил. — А эту теорию проверяли? — Разумеется, — ударил пальцем по шприцу с кровью Лео, внимательно всматриваясь в бурые брызги по ту сторону стеклянного цилиндра. — Иначе бы я и не стал этим заниматься. — То есть, — подвел итог Элиот, растирая подзатекшее плечо, — все же эксперименты над людьми. — Прогресс неостановим, иногда приходится чем-то жертвовать, как говорил мой наставник, — уклончиво, но все же согласился Лео и осторожно положил шприц с кровью на поддон. Глянул на Элиота; сложил руки на груди, чуть поднял подбородок, но сам склонился, и приталенная темная мантия не смогла скрыть истинно кошачий изгиб спины. Элиот сглотнул. — Но, если в чем-то и есть польза от победы Нильфгаарда — так это в сфере научных исследований. Все, что потенциально может быть оружием, требует сертификации нильфгаардскими специалистами. В сфере эпидемиологии под этот пункт попадают любые исследования, и потому до экспериментов на людях опыты проводились над животными. Элиот никогда не любил выскочек. Обычно «самые умные», «самые хитрые» и «самые сильные» не доживали до Испытания Медальоном, потому, наверное, в любом мальчике, который вырастал в ведьмака, крепко заседало пренебрежение ко всем, кто кричал о своем превосходстве. Лео показался ему выскочкой, да и сейчас уверенно пытался им притворяться, но Элиот чувствовал, что он был лучше, чем желал выглядеть. Умным и эрудированным? Явно. Заносчивым и невыносимым? Местами. Но он определенно не просто штаны в городе просиживал, и Элиоту хотелось ему доверять. Быть может, в том была виновата гламария — обычно ее использовали чародейки, но Лео не выглядел как умудренный годами чародей, а потому для него подобное косметическое средство могло быть вполне приемлемым. А быть может, причина была в совсем ином, ведь зорким ведьмачьим взглядом Элиот мог смотреть через простейшие чары и гламарию. — Могу задать личный вопрос? — спросил он, и Лео, до того смотревший на него в упор, кивнул: — Можешь, конечно. Но не факт, что я отвечу. — Зубы у тебя странные, — вспомнив ровный рядок зубов Лео, продолжил Элиот. — И комплекция чуть худощавая. Ты полуэльф? Лео вновь улыбнулся, демонстрируя гладкий, без клыков, зубной ряд. — Квартерон. Одна из моих бабок была эльфкой. — А уши тоже острые? Улыбка Лео, бывшая дружелюбной, превратилась в ехидный оскал. — Рискни проверить. Лео был... странным. Вот серьезно. Как любой чародей — немного задиристым, нелюдимым, показательно-вежливым, но стоило Элиоту пробраться к нему поближе, оказаться в личном пространстве — и Лео начинал ершиться, как колючий еж. Учитывая его взлохмаченные волосы, которые он, очевидно, как-то старался пригладить — но даже магия Севера перед его прической была бессильна, — Элиот считал подобное сравнение крайне удачным. Впрочем, любой ежик, если его правильно погладить, разворачивался, показывая нежное брюшко, — и это Элиот знал тоже. В общем-то Лео казался Элиоту неплохим человеком. Возможно, даже хорошим, просто тщательно скрывающим это. — Думай лучше о моем заказе. Мне нужен костный мозг, да и Saovine близко, и черт знает, как себя поведут фледеры и прочая нечисть... А я бы предпочел, чтобы ко мне ночью не ломились кметы с криками о помощи, — оборвал его поток мыслей Лео, медленно выпрямляясь, и сложил руки на груди. Спина его стала идеально ровной, будто он проглотил жердь. Он взял в руки поддон со шприцом и едва слышно вздохнул. — Но кровь-то моя пойдет на благое дело? — не выдержал Элиот, подался за ним, и только отвернувшийся было Лео дернулся. Оглянулся через плечо. — Да, ведьмак. Не сомневайся.

***

Ночь прошла, но дождь так и продолжал лить. Ванесса смотрела на свинцовые тучи через искусное витражное окошко храма и не понимала, как небеса могут вместить в себя столько воды?.. Дороги уже начинало размывать, серьезно размывать, и грязь была повсюду. Ванессе вовсе не хотелось выходить на улицу в такую погоду, а тем более — путешествовать. — Я знаю, о чем вы думаете, госпожа чародейка. Вы не должны уходить сегодня, обождите, когда дождь кончится, — тихо протянула Ада, появляясь рядом совсем неслышно. Ванесса нервно дернулась — не потому, что Ада ее испугала, а потому что... Потому что такой она была по жизни. С самого детства нервы ее были натянуты, как струна, и от малейшего касания струна эта начинала вибрировать. Ада же была иной. Ванесса про себя подумала: вот как такая наивная женщина может существовать? Такая мягкая, добрая и невинная. Ванесса видела ее намерения, легко читала ее мысли и желания, и потому все больше поражалась внутренней, духовной красоте этой жрицы. Внутри Ванессы, казалось, была тьма. Не злая тьма, но такая, что причиняла ей боль. Страх, неисполнимые желания, недоверие ко всему и вся — все это было причиной ее неврозов, причиной, почему Ванесса не могла найти... никого, с кем бы продолжила свой путь. Даже в Аретузе ее сторонились другие чародейки, хотя на личико она еще до изменения внешности была мила. Достаточно мила, чтобы быть насильно выданной замуж — ведь что иначе ждет любую девицу из благородной семьи?.. — но недостаточно, чтобы мужу было хотя бы меньше пятидесяти. По этой причине Ванесса и сбежала от семьи в Аретузу. Добралась до академии на повозках краснолюдов, хороших нелюдей, искренних, пусть и неотесанных, и поступила. Это было не слишком сложно, ведь после буйств короля Радовида V Свирепого — или, как он вошел в историю, Безмозглого — Аретузу отстраивали заново, да и пока еще не были добиты останки Ордена Пылающей Розы, желающих стать адептками магического искусства оказалось не слишком много. В Аретузе Ванесса училась, на самом деле, с одной целью. Она въелась в ее мысли, выжглась в черепе, пылая с каждым днем все ярче, — Ванесса Найтрей, чародейка из Соддена, была обделена любовью других по жизни. А потому мечтала найти того, кто когда-то ее любил. Единственный любил по-настоящему и искренне. — Благодарю за трапезу, — осторожно вытерев губы салфеткой, произнесла Ванесса. Ада, подхватив руками свою большую грудь, мило улыбнулась, а потом потрепала по голове мальчика, который забежал в столовую, схватил со стола кусочек хлеба и тут же смылся. — И прошу прощения за неудобство. — Какое неудобство, госпожа чародейка, — нежно произнесла Ада, и у Ванессы в груди что-то замерло. — Будет вам... Но коли уж вы у нас остаетесь, быть может, присоединитесь к общему труду? Чучела Фальки большие, и плести их долго, а потом украшать надо... Знаю, руки ваши были не для этого созданы, но... Наивность, но в то же время ласка слов Ады, каждого ее движения, осторожного, но будто лечащего, нравились Ванессе, а потому и пугали. Она, пережившая многое, ставшая чародейкой через кровь и слезы, просто не представляла, что мог существовать человек настолько светлый. Это был, как сказала бы госпожа Ло-Антиль, ректор Аретузы, нонсенс. Ванесса бы назвала это редком чудом. И, как кметов пугало чародейство, которого они не понимали, так и Ванесса немного побаивалась того, чего не могла сама сотворить своими заклинаниями. — Я помогу, — четко произнесла она, вставая. Легким движением поправила рукава; вчерашнее платье сохло в маленькой комнатушке, почти каморке, что ей предоставили Ада и другие жрицы, поэтому Ванессе пришлось начаровать себе другое. Длинные черные перчатки — выше локтя! — оказались очень кстати. Прутья были колкими, поймать занозу, поцарапаться было проще простого, но Ванесса быстро втянулась. Девочка-сиротка, около которой Ванесса присела, быстро и на пальцах объяснила ей, как и что делать; и, немного повозившись с деревянными плетьми, Ванесса подумала, что это было даже немного весело. А еще — успокаивало. У нее дома, когда Ванесса была маленькой, не жгли чучела Фальки. Не было такой традиции: на Содден, как и на многие другие государства — Лирию и Ривию, Бругге и Керак, — преступления Фальки никак не повлияли, а потому и не было ни народного гнева, изначально породившего ритуал сожжения на сочельник Саовины, ни памяти через поколения. А вот в Темерии, где Ванесса провела все годы академического обучения, Фальку жгли. Это давно перестало служить назиданием иным бузотерам и превратилось в веселую церемонию для детей. Сколь Ванесса себя помнила, на Саовину никому не было дела, было ли чучело достаточно похоже на эльфку, чтобы казаться квартеронкой, или были ли на нем кожаные доспехи — кметы не стремились к исключительному сходству. Чучело есть? Есть. Горит? Ох, как горит. На Саовину? Так, значит, Фалька, и в пекле ей, предательнице, пившей кровь Севера, самое место!.. — У вас прекрасно получается, госпожа чародейка, — осторожно коснулась ее плеча Ада. Рука у нее была горячей, и Ванесса замерла. Ей захотелось посильнее прижаться к этой пламенной ладони, но она сумела перебороть себя. — Еще пара чучел — и останется лишь дождаться сочельника Саовины... Ванесса поднялась с колен, повела кистью, легким серебристым свечением смахивая с себя пыль. Начарованное платье было, конечно, не очень хорошим, но именно для проживания в храме подходило идеально; да и среди сирот-оборванцев да скромно одетых жриц Ванесса все равно была подобна королеве. — Хотела спросить, — сдержанно ответила она, — зачем столько чучел? Глемен — не Новиград, город небольшой. — В Глемене принято жечь три костра, — вдруг пробурчал мальчик у ног Ванессы. Ванесса помолчала миг и лишь потом ответила. Сироты почти не говорили с ней — быть может, боялись, быть может, как и все в этом городке, решили, что Ванесса — нильфгаардка. Это было столь же обидно, сколь и поразительно: даже Аретуза не смогла лишить Ванессу привитого в детстве акцента. Из-за этого у нее было много проблем. — Допустим, но сейчас уже сделано четыре чучела. — Пару чучел мы всегда плетем для близлежащих деревень, тех, откуда нам привозят дерево; там тоже есть дети, да и взрослые эту традицию любят, — с радостью объяснила ей Ада. За время, пока Ванесса помогала сиротам плести чучело, она успела переодеться; красивее ее наряд не стал, но чище — немного. — Как бы то ни было, я сварила компот. Из сухих фруктов, конечно, но-о-о... Договорить она не успела. Дети будто по команде побросали прутья и плети, вскочили с каменного пола и быстро-быстро пронеслись мимо Ванессы и Ады в сторону столовой. Они были будто вихрь, голодный вихрь, и Ванесса даже успела испугаться, что дети что-нибудь сломают, но Ада была абсолютно спокойна. — Хотите компота, госпожа чародейка? — спросила она, и ее голосом будто говорила сама Мелитэле. Ада была похоже на... Aen Angelus из тех трактатов, что Ванесса читала, будучи юной адепткой Искусства. Лишь крыльев не хватало. А еще у Ады были прекрасные зеленые глаза, в которые Ванесса смотрела — и ей становилось чуть легче на душе. Будто камни все поднимались с сердца, будто мысли превращались не в такие печальные и гневные. Будто Ванесса исцелялась душою. — Нет, спасибо, — сдержанно ответила она и подняла голову высоко-высоко. — Детям больше достанется. — И то правильно. Что же, — чуть приблизилась к ней Ада, поравнялась и медленно двинулась в сторону лестницы, что вела на верхний этаж главной залы. Сказать по правде, это были лишь пристройки к стене, по которым можно было ходить и наблюдать за всем, что происходило в главной зале храма, но... все называли ее вторым этажом. Ванесса помедлила мгновение, а после пошла за ней. — Что же, — повторила Ада, — что вы делаете в Редании, госпожа чародейка? Вас ведут научные изыскания или?.. Ванесса усмехнулась — горько, больно, нервно. Они приблизились к винтовой лестнице; рядом с перилами стояла маленькая чашечка с благовониями, но пахло от нее ладаном и лишь ладаном. Сладковатый аромат тоже... успокаивал. Как и близость Ады. — Научные изыскания?.. Нет, я... Я не настолько компетентна. Сказать по правде, я отказалась от продолжения обучения под руководством иных чародеек. — О, так вы дримвеандра? Практикуете искусство на Пути? — Да, — тонкие губы Ванессы изогнулись в улыбке, и она начала подниматься по лестнице вслед за Адой. — И потому звать меня госпожой чародейкой несколько... неправильно. Я еще не сдала экзамен. — Правда? Ну что же, я не сомневаюсь, что вы его сдадите, госпожа... — Ада не договорила. Посмотрела ей в глаза, протягивая руку, и Ванесса, не долго думая, взялась за нее. Прикоснулась пальцами в черной перчатке к белой, как снег, ладони. — Ванесса. — Госпожа Ванесса, — повторила Ада, а Ванесса посмотрела ей за спину. Она еще никогда не видела храмовые витражи настолько близко. В солнечный день, должно быть, они были еще более... прекрасны. Жаль, солнца уже давно не было видно. — Почему вы не стали изучать чародейство при сильной наставнице? — тихо поинтересовалась Ада. Положила руки на нечто, что можно было назвать, наверное, подоконником, если бы витражи имели свойство открываться на улицу. Ванесса встала рядом, ближе, еще ближе — чтобы если не телом, то хотя бы душой чувствовать тепло, что исходило от Ады. Рядом с этой жрицей Мелитэле ей становилось немного легче. Ванесса вздохнула — не громко, не обреченно, но печально. — Дримвеандры... могут путешествовать, — начала она, и голос ее для нее самой прозвучал как-то отдаленно, глухо. — А я давно ищу... одного человека. — Он был вам дорог? — Единственный, пожалуй, кто был мне дорог. Моя семья... никогда не была образцовой, но... Мои старшие братья мертвы, мать сошла с ума, присоединившись к культу Корам Агх Тэра... — О, Мелитэле, — сочувственно прошептала Ада. — Ваши братья... Они были?.. Ее мысль пронзила мозг Ванессы, обжигая болью, и она болезненно выдохнула. А потом — вздохнула с облегчением. — Нет, моих старших братьев убил наемник, и никто до сих пор не смог найти его. Впрочем, это все же лучше, чем быть принесенными в жертву Львиноголовому пауку. — Вы ищите свою мать? Ванесса сглотнула. Мать-фанатичка была дорога Ванессе, но... Ей было уже ничем не помочь. Сказать по правде, Ванесса даже не знала, была ли она жива еще: последний раз, когда Ванесса связывалась с семьей, начиная свои поиски, отец понятия не имел, где она была. От приемных братьев удалось добиться и того меньше: судя по всему, их совсем не беспокоили ни впадающий в маразм отец, ни пропавшая мачеха. Впрочем, Ванесса их не винила. — Нет, я ищу младшего брата. Когда... когда мне было двенадцать, его забрал ведьмак. С тех пор я его не видела. Напряжение, что повисло в воздухе, переплелось с молчанием, как прутья чучела Фальки. Ада ответила спустя много, много ударов капель дождя о яркий витраж. — Дитя Предназначения? — Именно. И с тех пор... Я не видела его, но слышала. А потому решила отыскать — во что бы то ни стало. — Я верю, вы найдете его. — Я надеюсь, — прозвенел голос Ванессы. Она приложила ладонь к прекрасному витражу, сине-красно-желтому стеклу; даже через плотную ткань перчатки ощущался холод, что был вне стен храма Мелитэле. Ванесса была рада, что во время этого ужасного дождя оказалась здесь, в тепле и... хоть какой-то... заботе. — Ада... А как жечь чучела Фальки под дождем? — спросила она, и Ада вновь заулыбалась. Было видно: ей в радость, что Ванесса подумала о чем-то, что не тяготило ее. — Никак, госпожа Ванесса. Впрочем, до Саовины еще есть время, распогодится. Ванесса посмотрела на свинцовые тучи и про себя подумала: «Хотелось бы верить». — А знаешь, — вдруг сказала она, вцепившись пальцами в ледяной камень под своими ладонями, — я... Могу помочь. — Правда? Это было бы... здорово, — отозвалась Ада и улыбнулась добро. Ванесса сглотнула. Друиды не любили чародеек, а после недолгого, но очень зажигательного правления Радовида V в Редании и подло захваченном им Каэдвене — которые, конечно, ныне носили другие имена, но народу было проще именовать территории по старой привычке — их и вовсе осталось мало. Но дримвеандр, верили друиды, еще можно было переманить на «путь истинный», «путь служения природе». Ванесса никогда не видела себя друидкой, но теперь знания, полученные от остатков одного из каэдвенских Кругов, могли ей пригодиться. — Я думаю, Ада, — сказала она, и это был первый раз за долгое время, когда Ванесса позволила своему голосу стать мягким, — я могу призвать хорошую погоду. Ада осторожно коснулась ее руки, и Ванесса вздрогнула. Ладонь Ады была горячей, и Ванессе захотелось снять перчатки, коснуться ее просто кожей, по-настоящему почувствовать это... тепло. Близость Ады грела и убаюкивала, как прикосновение мягкого бока мудрой кошки. Когда Ванесса покинет храм, ей будет этого не хватать — она понимала это. Даже забывая о том, что это было немного странно. — Но, раз дождь откуда-то уйдет, он куда-то придет. Скорее всего, на соседние леса, — добавила Ванесса. Ада на миг задумалась; прошелестела пышной юбкой, медленно обходя Ванессу за ее спиной, и произнесла: — Разве оно не к лучшему? Ванесса сглотнула. «И то верно», — подумалось ей. — И вам не придется покидать нас, госпожа Ванесса. Оставайтесь... сколько хотите. У Мелитэле для всех хватит места у очага и сердца, да и Саовину... праздновать лучше не в одиночку. Ванесса спрятала взгляд. Не от стыда, скорее... потому что сама не знала, что сказать. Так было проще — промолчать и просто подумать, а обдумывание заклинаний, пусть и совсем простых, доступных друидским Кругам, было лучшим способом отвлечься от мыслей иных. От которых Ванесса всю свою жизнь бегала. И сейчас она настойчиво пыталась думать о том, что, когда она выйдет под дождь проводить ритуал, ее платье вновь намокнет.

***

Винсент недовольно упер руки в бока. Казалось бы: у них было столько времени, чтобы подготовиться, чтобы найти оригинальное решение! Сделать самую распрекрасную маску на свете! Но Гилберт, разумеется, к вопросу подошел как нельзя тривиально. Как всегда, в общем. — Нет, ты не можешь пойти в маске ворона, — наконец, произнес он, смотря на брата. Тот медленно стянул с лица черную маску, всю обитую перьями, за длинный клюв, и спросил: — Почему? — Потому что тематика этого бала — Саовина. Монстры. Чудовища, — чуть дрогнувшей рукой поправил свои светлые локоны Винсент, пригладил их на груди. Черные одежды, которые в Соддене начали носить чуть ли не первыми на всем Севере, как нельзя кстати подходили под их мероприятие: одетые, казалось бы, строго, юноши и девушки, князья и графы, юные виконтессы и маркизы могли подчеркнуть свою индивидуальность украшениями и масками. Винсенту очень нравилась эта идея. — А ворон, — закончил он свою мысль, — не монстр. — Это не ворон. Это чародейская пустельга. Винсент устало вздохнул. Гилберт, Гилберт... По жизни он был не слишком эмоциональным, будто... будто в его существовании не было какого-то куска. Винсент все был готов отдать, на самом деле, лишь бы узнать, что же так тяготило Гилберта, что мешало ему радоваться и грустить, быть... По-настоящему живым. Винсент смог бы исправить все. Дал бы Гилберту то, чего ему не хватало, нашел бы, даже если бы за искомым пришлось отправиться в Зерриканию или даже Офир. Жизнь бы свою отдал. Да только Гилберт, похоже, вовсе не жаждал его помощи. — Ну... Я не знаю... Какой монстр мне бы подошел? — наконец, спросил Гилберт, откладывая маску на изящный столик на трех витых ножках. Посмотрел на Винсента — спокойно, сдержанно. Винсент замер на миг. Приблизился — легко, будто плывя по воздуху, — и протянул руку, коснулся мягко лица Гилберта пальцами. Тот дрогнул на миг, но не отстранился, и Винсент нежно огладил его острый подбородок, всматриваясь хитрыми глазами в чернь зрачков Гилберта, что были окружены золотистым ореолом. Улыбнулся. — Волколак, мне кажется, тебе подойдет, мой дорогой братец, — со всей любовью выдохнул Винсент. — Тогда скажу слугам сделать волколака. — Скажи, ска... — Винсент не договорил. Зевнул широко и сладко, ладонью прикрыл тонкие губы. Зажмурился, как ребенок, и на миг стал таким безобидным, что Гилберт почти поверил, будто Винсент был беззащитным и неспособным причинить кому-то вред. Почти — потому что Гилберт был не глуп и прекрасно осознавал, на что был способен Винсент. Это было их маленьким секретом — секретом двух приемышей, о котором не говорили ни первый, ни второй. Винсенту пришлось стать таким — из-за Гилберта и ради Гилберта. Иначе они бы даже до шестнадцатилетия в этой чертовой семейке не дожили. Даже когда Гилберт уходил из комнаты, он чувствовал на себе взгляд Винсента, неотрывно и обеспокоенно следящий. — Ты так хочешь, чтобы бал прошел как подобает? — подала голос чародейка, что стояла у окна. У нее были волосы цвета огня, почти алые, и таким же было ее платье. Ее слова тоже зачастую жгли больнее пламени. — Я люблю празднества, Миранда, — пожал плечами Винсент. — Тем более, в маске агуары я буду выглядеть великолепно... — Aguara, — задумчиво протянула Миранда, а потом схлопнула свой веер, которым прикрывала колкую улыбку. — Также известная как виксена, реликтовый антерион... Прекрасный выбор, пожалуй, за исключением одной мелочи: агуары бывают лишь женщинами. Винсент подошел к ней, и Миранда обернулась. В глазах ее был виден смех, который она пыталась скрыть, но мимо зоркого глаза Винсента мало что могло пройти. — Подумаешь, какая печаль. Скажем честно: фигура у меня почти девичья, изящная и тонкая, — качнул он бедром, пристраиваясь рядом с Мирандой. Оперся на подоконник, осторожно поправил сережки, скрытые за длинными мягкими волосами, вздохнул. — А черный меня стройнит. Вот за что нужно сказать спасибо Нильфгаарду — так это за моду, безупречную и прекрасную в своей строгости. А кем будешь ты, Миранда? Он улыбался ей хитро, нехорошо. Не умел читать мысли, как и любой другой обычный человек, но будто видел ее насквозь — быть может, потому они и сошлись. А еще — потому что Винсент был крайне похож на своего нерадивого отца, которого Миранда когда-то знала. Кто же мог подумать, что сынки Джека Безариуса, одного из многих бастардов его семьи, но все же ставшего весьма опасным и непредсказуемым чародеем, будут усыновлены Найтреями. Но несмотря на воспитание и все, что происходило с ними в доме Найтрей, Винсент все равно оставался верен своему предку. А потому Миранда предпочитала не верить ему... в большинстве вещей. — Мантикорой, я полагаю, — ответила она, пошлепывая веером по своей ладони. — Хотела бы я начаровать себе иллюзию, будто у меня отсутствует голова, но гостей это перепугает. — А мне кажется, взбудоражит. — Тебя слишком заботит бал, юный Винсент Найтрей, в то время как твой приемный отец лежит пластом. Винсент ответил лукавым взглядом и почтительным наклоном головы. — Отец сам повелел устроить этот бал, знаешь же, как он любит искать молоденьких девочек на Саовину. Из года в год, из года в год... С тех пор, как матушка пропала. Миранда сморщила нос, недовольно отворачиваясь. — И — ты же знаешь! — продолжил Винсент чуть громче. — Самочувствие отца — все для нас с Гилбертом. Быть может, бал поднимет его на ноги?.. Миранда глянула на него. Она не верила ни единому его лживому слову, но зато верили остальные — а это интересовало Винсента куда больше. — Чуть больше обеспокоенности в голосе, мальчик мой, — поучительно сказала она и сделала шаг. Цокот каблучков резанул слух Винсента, но он не отстранился, лишь поглубже вдохнул диковинный запах гвоздики, корицы и имбиря. Этот аромат пленил, соблазнял и был очень прян, заставлял мысли путаться; быть может, иной мужчина бы и не устоял, но не Винсент. Он подал ей руку, и она взялась за его острый локоть. — Я учту это, Миранда. Скажи лучше, образ кого примерит твой пра-пра-пра... — Умрешь быстрее, чем досчитаешь, — проглотила смешок Миранда, и щеки ее окрасил яркий румянец. — Иногда я забываю, насколько велики твои годы... Взгляд Миранды стал острее, а ноготки ее впились в локоть Винсента до боли. — Иногда ты не замечаешь, насколько нагл. Впрочем, нынешний герцог Барма вовсе не мой потомок, а моего безвольного братца. — А маска? — Кокатрикс, я думаю. «Кокатрикс, значит, — подумалось Винсенту. — А даже если и нет — по алым волосам его издалека будет видно». Герцог Барма был человеком на редкость неприятным и... неудобным. Было у него свойство — оказываться там, где собиралось больше всего компрометирующей информации, а Винсенту на этом балу конфронтация была ни к чему. Он запомнил это, хорошенько запомнил. — Вечереет уже. Не хотите ли прогуляться? — поинтересовался он у Миранды, и та, сведя руки так, что ее и без того большой вырез углубился еще больше, подмигнула ему. — Хочу. — Так идем.