Костры Саовины

Трактирщик был, похоже, одним из немногих, кто не смотрел на Элиота косо. Возможно, это объяснялось не отсутствием предвзятости к ведьмаку — «нелюдю», «похитителю детей» — а тем, что орены — как и флорены, как и кроны, впрочем, — не пахли. И трактирщику, очевидно, нужно было и себя кормить, и свою довольно-таки дородную женушку. — Ну так... — забирая свой ривский херес, повторил вопрос Элиот. — Для ведьмака работы не найдется? Он, по правде сказать, уже все места объездил. На досках для объявлений, коих в этом немаленьком, но не сказать, что крупном городе было три — на этих самых досках не было никаких путных заказов. Сплошные «найму плакальщиц на похороны» и «миняю гаршки на вореники», иными словами — работа для ведьмака не слишком подходящая. Если уж на то пошло, Элиот ужасно бы смотрелся в роли плакальщицы: в первую очередь из-за того, конечно, что плакать ведьмаки по своей природе просто не умели. Во вторую — потому что вряд ли на его плечах сошлось бы хоть какое-то платье. Иными словами, трактир остался последним местом, где Элиот надеялся найти работу. Услышать что-то, приткнуться к кому-то; в последнее время с заработком не везло катастрофически. И если Элиот еще мог как-то поохотиться в лесу и погрызть жилистого кроля, то Незабудка, его пегая лошадь, была куда более привередлива в еде. — Нету тут ничего, у нас город приличный. Даже домовых нету, — недовольно поморщившись, буркнул трактирщик. — А было б хорошо, если был бы, хоть кто-то печь бы чистил! — Тебе надо — ты и чисть! — рявкнула за его плечом женушка-хозяйка, а потом с громким стуком грохнула поднос с грязными кружками прямо на стойку. Элиот успел отодвинуть свое пиво до того, как толстые, подобно сосискам, пальцы женщины его сцапали; она же, шлепнув мокрую тряпку о деревянную перекладину, уперла руки в бока. — А вы, господин ведьмак, заглянули бы к нашему чародею городскому. У него уж столько мужиков хороших померло, когда он их по своим делам отправлял — по пальцам не пересчитать... — Потому что ты и счет не разумеешь, — пробасил трактирщик, с кислой миной косясь на свою ненаглядную. Та скрипнула желтыми зубами и процедила: — Да уж получше тебя считаю! Господин ведьмак, — вновь глянула она на Элиота, — сходите к нему. Наверняка работка найдется. Элиот задумчиво отпил хереса. Вкус у него был приятный, будто это и не пиво вовсе, а черешневая настойка — впрочем, за это Элиот ривский херес и любил. А вот такие просьбы-предложения, как у женушки-трактирщика, не очень. Редко, ох редко ведьмаки встречали порядочных чародеев, а чародеек — и того реже... Только вот флорены все ж не пахли, особенно когда в кармане пусто. По этой самой причине Элиот в итоге и спросил: — А где искать этого вашего чародея, хозяйка?.. «Дом с высоким шпилем» определенно не был хорошим ориентиром. Городок был небольшой, конечно, но, выйдя из таверны, Элиот увидел как минимум три высоких дома. И все со шпилями. Как минимум один из них должен принадлежать главе района — иерарху или хотя бы коменданту. Второй, с голой русалкой на ветряке, наверняка принадлежал местному борделю; довольно безвкусном ветряке, к слову, но что-то подсказывало Элиоту, что в этом богом забытом крае мужики не привередливы. А третий шпиль Элиоту понравился: изящная черная кошка на крыше деревянного дома, сделанного аккуратно, красиво, но без особых излишеств — разве что ставни резные. К этому-то дому Элиот и направился — и, видит Мелитэле, ему повезло. Хотя бы потому что не пришлось топать обратно, ведя Незабудку под уздцы, ведь «Правила-с для всех писаны, господин ве-ведьмак! Режим-с!» Привязав поводья Незабудки к столбу, что был воткнут в землю у края дороги, а сверху украшен ширококрылым, тоже резным вороном, Элиот перемялся с ноги на ногу. В дом вламываться было идеей не слишком хорошей, как подсказывали ему опыт и уроки хороших манер, которые однажды любезно дала ему знакомая травница; идея стоять на пороге и ждать целый день, впрочем, Элиота тоже не прельщала. Так что он поднялся по ступеням к тяжелой двери и, на всякий случай поправив перевязь, чтобы выглядеть представительно, постучал дверным молотком. Гул от ударов чугунного кольца о изящно выкованную каким-то мастером-кузнецом голову фантазийной твари разнесся по дому, отзываясь эхом. Другие люди этого, конечно, не услышали, но Элиот был ведьмаком, потому его чувства были обострены сильнее прочих. А через пару минут ожидания дверь все-таки открылась. Немного так, на щелочку, достаточно, впрочем, широкую, чтобы из нее показалась не слишком аккуратно причесанная голова. — Гюнтер, Мелитэле клянусь, если ты опять с какой-то херней, я тебя в свинью превр... Взъерошенный чародей — а это был, безусловно, он, потому что Элиот отчетливо чувствовал Силу, — глянул на него и замолк, так и не договорив до конца. Помолчал мгновение. Поправил свои очки — странные, с темными стеклами, за которыми совсем не было видно глаз — и сказал уже совсем другим тоном. — Извиняюсь. Минутку. И хлопнул дверью. Элиот прождал минуту, прождал другую; потянулся уже было опять к дверному молотку, чтобы напомнить о себе, но не успел коснуться тяжелого кольца — дверь все же распахнулась. На сей раз чародей выглядел аккуратнее, но ненамного. Видимо, никакая магия не могла совладать с его длинными, густыми волосами, что спадали на плечи вороньими перьями; в остальном, правда, чародей оказался аккуратен. Длинная темная мантия в пол, смертельная бледность, скорее всего, специально созданная гламарией, как водилось у чародейской братии — он выглядел... нормально. Но что-то Элиоту в нем все же не нравилось. Не было ненависти, не было нелюбви с первого взгляда, но вот по роже дать очень хотелось — возможно, из-за тонкой улыбки, что украшала губы юного чародея. А он правда был юн; на вид Элиот больше двадцати пяти бы не дал, хотя и знал, что подобная внешность в случае чародеев говорила минимум о пятидесяти прожитых годах. — Элиот, — наконец, не выдержал Элиот томительного молчания и приложил ладонь к груди. — Из Соддена. Ведьмак. — Верхнего или Нижнего? — тут же спросил чародей. Не подколол, просто поинтересовался, но Элиот на секунду замер. Чародей тут же махнул рукой. — Впрочем, неважно. — Мне сказали, что у городского чародея может найтись для меня работа. Чародей осторожно поправил непослушную прядь волос, что свисла ему на нос, и убрал ее за ухо, а потом кивнул. — Правильно сказали, найдется. Только лошадь свою во внутренний двор заведи, она мне всю клумбу объест, а в городе больше нигде целебные травы не растут, — махнул он рукой немного нетерпеливо. Створка ворот, ведущая во двор, тут же распахнулась, будто приглашая Элиота, и он недоверчиво покосился на чародея. Тот с едва заметной издевкой добавил: — Боишься, что я тебя съем? — и усмехнулся, но прежде, чем Элиот успел ответить, исчез в дверном проеме, бросив: — Зайдешь через заднюю дверь! Элиот оглянулся на Незабудку. Она задумчиво жевала валериану и смотрела на него умными, понимающими глазами; даже не стала сопротивляться, когда Элиот повел ее за собой на задний двор дома чародея. Разве что недовольно фыркнула, когда Элиот с интересом покосился на вороного жеребца, что бил копытом в стойле; Элиот тут же потрепал Незабудку по гриве, чтобы она успокоилась. Во дворе у чародея не было ничего особенно интересного: травы, странные деревья, некое подобие клумб. В одном месте зеленая поросль была выжжена аж до земли — должно быть, результат каких-то экспериментов. А вот в доме оказалось куда интереснее. Книги — много книг, — часы, больше походившие на украшение жилья, чем на, собственно, часы; парочка портретов. Людей, что были на них изображены, Элиот не знал, но, благо, на рамах картин были подписи. К примеру, высокий длинноволосый мужчина в изящном костюме цвета бирюзы и плаще поверх плеч, что смотрел на Элиота странными фиолетовыми глазами, был неким «Леви Баскервилем». Элиот скривился; как его учили в ведьмачьей Школе, он в дела чародеев старался не лезть, но про этого типа слышал. — Знаешь его? Элиот подскочил на месте. Он ненавидел, когда кто-то подбирался к нему; вдвойне ненавидел, когда и правда этого не замечал. — А ты знаешь, что подкрадываться невежливо? — протянул он, косясь на молодого чародея. Тот склонил голову, странно на него поглядывая, и усмехнулся. — Ладно, немного про него... знаю. Кажется, ставил эксперименты на людях, но как-то смог избежать гнева Капитула. Еще и уважаемым чародеем остался. — Верно. Потому что эксперименты были сертифицированы Капитулом, собственно; если уж на то пошло, сейчас это роли не играет, Капитула больше нет, — приложился плечом к стене чародей, а потом поправил свои странные очки с темными стеклами. — Но, как бы то ни было, после выпуска из Бан Арда я проходил у него практику. — И как же ты попал к такому уважаемому чародею? — с ехидцей поинтересовался Элиот. Чародей вновь качнул головой, разомкнул руки, которыми себя обнимал, и кашлянул, протягивая Элиоту ладонь. — Лео. А ты, кажется, Элиот? — пропустил он мимо ушей его вопрос, и Элиоту ничего не оставалось, как ответить крепким рукопожатием. Лео улыбнулся — странно и широко, одними лишь губами, а потом изящно повел запястьем, показывая на соседнюю комнату: — Не против поговорить о деле? Ты пришел как раз к ужину, а, судя по твоей кобыле, ремесло тебя не слишком хорошо кормит. Элиот скрипнул зубами, протянув в ответ: — Да, так бывает, когда не можешь наколдовать себе еду... Лео закатил глаза — Элиот был уверен, что Лео закатил глаза, пусть и не видел их! — и уже чуть грубее ответил: — Я пытаюсь, — произнес даже слишком отчетливо, и голос его стал ниже, — быть вежливым. Но если работа тебе не нужна, можешь катиться обратно на тракт, хотя вероятность того, что туда ты вернешься в виде тощей свиньи, куда больше. — Обожаю угрозы чародеев. — Обожаю угрожать ведьмакам, — таким же недовольным тоном ответил ему Лео, и его бровь едва заметно приподнялась. Элиот вздохнул. Ведьмаки и чародеи всегда были в не слишком хороших отношениях; поговаривали, что некоторым удавалось сработаться, но... Элиот почему-то очень даже верил в то, что за время обучения в элитных заведениях чародеи и чародейки — особенно чародейки! — отращивали себе не чувство собственного достоинства, но чувство собственного величия. По этой же причине считали ведьмаков — не «адептов великой магической науки», а всего лишь «убийц монстров и чудовищ» — недостойными честного ведения дел. Один друг Элиота был убит чародеем, с которым работал над созданием какого-то декокта. Просто потому что оказался неудобен. Не то чтобы Элиот считал, что все чародеи по умолчанию злобные самовлюбленные эгоисты, но, скорее всего, так и было. Стол уже был накрыт, но еды на нем видно не было. Сгрузив мечи на стул, Элиот присел на стоящий рядом и покосился на Лео; тот медленно устроился на своем, с резной спинкой, и посмотрел на него поверх очков. Не нравился Элиоту этот взгляд. — Итак. Ты, ведьмак, знаешь, что близится Saovine, последняя ночь старого года у Aen Seidhe, в которую чародейские силы адептов магии возрастают, — сложил он руки перед собой. Элиот кивнул. — Да. В северных королевствах, правда, предпочитают жечь чучело Фальки, не заморачиваясь с мифологией нелюдей. — А еще поговаривают, что Saovine — ночь упырей и мертвецов. Ночь страха и ужаса, когда нечисть и нежить показывает нос там, куда в иные ночи бы никогда не посмела явиться, — продолжил Лео чуть тише, — что, на самом деле, делает Saovine профессиональным праздником ведьмаков. В доме пахло миртом. Элиот почувствовал это только сейчас, и, вдохнув сладковатый аромат, почему-то почувствовал себя... спокойнее. И даже смотреть на Лео стало как-то проще: желание дать ему по бескровной роже начало испаряться. Лео едва заметно усмехнулся, и Элиот понял, что его мысли сейчас читались. Холера, никакого уважения к личному пространству. — Скорее, нагружает дополнительной работой, — ответил ему Элиот. — Зачастую — бесполезной и основанной на кметских безграмотности и суевериях. — Верно, — подметил Лео, пододвигаясь чуть ближе на своем стуле, а потом откинулся на резную спинку. Черные волосы его разметались по плечам, открывая взору Элиота бледную шею, стянутую белоснежным воротом. Элиот прикусил губу; засматриваться на чародея в его планы не входило, он сюда не за этим пришел. — Как бы то ни было, молва говорит, что нежить начнет бесноваться. А в городских каналах как раз завелась нежить, и немало: теперь по ночам вылезает и пьяниц жрет. — И я должен поверить, что чародея, одиноко живущего в особняке, волнуют проблемы горожан и черни? — Нет, — высоко поднял палец Лео, — ты должен поверить, что я готов заплатить тебе за убийство пяти фледеров. При определенных условиях, конечно же. Элиот нахмурился, внимательно смотря ему в лицо. Это... То, что Лео носил очки с темными линзами... Раздражало. Элиот не видел его глаз, не знал, врет он или нет, что испытывает, что чувствует — было просто неприятно разговаривать с человеком, не видя самой искренней части его естества. — С чего ты взял, что это фледеры? — поинтересовался он. — Или ты успел освоить и ведьмачье искусство помимо волшебного? — Я освоил невероятно сложное искусство чтения и прикупил на досуге бестиарий. Могу ошибаться, конечно, но, судя по описанию, твари из каналов похожи на низших вампиров. — Допустим. И какие же условия ты хочешь поставить? Тебе их в новолуние убить или мантру над ними прочесть? Лео ответил ему усмешкой. Простой, человеческой. — Нет. Мне нужны их органы. Я хочу, чтобы ты принес мне их трубчатые кости, грудины, лопатки — иными словами, все, в чем содержится костный мозг, — продолжил он. — За каждую заплачу по пятьдесят флоренов. Если среди фледеров окажется молодняк, и ты добудешь мне thymus, не подверженный жировой дистрофии, — заплачу двести. Ну и по двадцать флоренов накину за факт убийства каждой твари. Элиот поморщился. Привычка чародеев переходить на Старшую Речь, когда это было вовсе не обязательно, его, как и любого простого человека, раздражала. Вот почему нельзя было просто сказать «вилочковая железа»?.. Впрочем, вслух он произнес иное. — Я хочу аванс. Как ты сам заметил, с деньгами у меня туго, а жить где-то нужно, и лошадь кормить тоже. Лео смерил его взглядом — долгим, внимательным — и качнул головой. Положил руку на столешницу; мягко вздохнул, и его волосы едва заметно соскользнули с плеч на грудь. Было похоже, что аванс давать он не собирался. — Не в моих правилах платить за невыполненную работу, — наконец, сказал он. — Но я могу предложить тебе альтернативу. Я дам тебе комнату с нормальной кроватью и питанием, а взамен... Допустим, удержу полторы сотни флоренов. — А не многовато? — с ноткой возмущения протянул Элиот. — В других местах тебя, скорее всего, все равно не примут, да и аванса, как я сказал, ты от меня не дождешься. Есть и третий вариант. — Слушаю с невероятным интересом, — скрипнул зубами Элиот. — Ведьмачью кровь... Достать довольно сложно. Особенно — не встречая сопротивления со стороны ведьмака. Каждые два дня сдавай мне по две сотни миллилитров крови — и будем в расчете. Для тебя это мелочь, учитывая ведьмачью скорость регенерации; для меня — предмет научных изысканий. Разумеется, я могу тебя заверить, что твоя кровь пойдет исключительно на благое дело, — продолжил Лео, и лицо его отчего-то стало непроницаемым, а тон — холодным. Элиот задумчиво посмотрел на свои ладони, жесткие от рукояток мечей. Он, конечно, знал, что таинственная «магия крови» — бред, пошедший от недалеких кметов, у которых в природе заложено бояться всех, кто, в отличие от них, вообще умеет читать. Но... это была кровь. И, пусть отрегенерировать жалкие две сотни миллилитров для него и правда было раз плюнуть, само естество Элиота противилось подобному. — А каковы гарантии, — наконец, медленно произнес он, — что ты и правда не сделаешь на основе моей крови яд? Он вновь вдохнул запах мирта, который был в доме повсюду. Это... успокаивало, и тревога Элиота немножечко уменьшилась, а Лео едва слышно цокнул языком. — Никаких. Только мое слово, Элиот, ведьмак из Соддена.

***

Глемен был маленьким городком в самом сердце земель, что раньше были Реданией. Даже спустя годы после войны народ так и не приспособился называть их иначе, да и сами имперцы-завоеватели не меняли привычек: надо же было как-то именовать территории, на которые теперь тоже упали лучи Великого Солнца. Люди же тут, в Редании, несмотря на прошедшую по их земле огненными колесами Третью Северную Войну, все равно в душе оставались патриотами. Ванесса предпочитала, правда, слово «идиоты». — Нильфок не жалуем, — смерил ее презрительным взглядом бородач-вышибала, что стоял на крыльце корчмы. — Я не... — начала было объяснять Ванесса, но ее, конечно, не стали слушать. — Катись отсюдова подобру-поздорову, покуда местные мужики хребет не переломали, — угрожающе рявкнул вышибала. Сплюнул под ноги и захлопнул дверь, а Ванесса так и осталась стоять под дождем. Лило в Глемене нещадно; слова «как из ведра» и вполовину не описывали того ужаса, что происходил на грязных улицах городка. Это было еще одной весомой причиной, почему Ванесса была готова заплатить сколько угодно и кому угодно, лишь бы ей дали ночлег — сегодня; завтра бы она хорошенько припомнила всем обидчиками и невеждам, что бывает с теми, кто непочтительно ведет себя с чародейками. Это была уже третья корчма, где ей отказали. Злило это невероятно, но пришлось взять себя в руки и, наконец, обратить взор на то место, где при иных обстоятельствах Ванесса предпочла бы не оказываться никогда. Храм Мелитэле стоял в самом центре города. Не слишком большой — Ванесса видала и побольше — скромный, но все равно величественный; видно, что местные жители даже под гнетом южных захватчиков почитали трехликую богиню. И, как бы Ванессе ни претил опиум для народа, сейчас ей очень и очень повезло, что в культе Мелитэле не принято отказывать страждущим. Тяжелую дубовую дверь ей открыла жрица, не слишком старая, но и недостаточно юная, чтобы называться девушкой. На вид ей было около тридцати пяти-сорока; волосы — светлые, пышные — ниспадали на скромную мантию, а взгляд зеленых глаз излучал невинность и доброту. Ванесса даже дрогнула; обычно храмами Мелитэле руководили не слишком молодые, а потому мудрые жрицы, которые враз могли пронзить любые намерения человека, даже не прибегая к чтению мыслей. Эта была не такой. — Чем могу помочь? — спокойно, но звонко спросила жрица, и Ванесса, стуча зубами, ответила: — Ночлег. Пожалуйста. Я заплачу, — и чуть задрала нос, развела плечи пошире, чтобы казаться представительнее; на жрицу это, правда, никакого впечатления не произвело. — Ах, не стоит, — вздохнула жрица, отворяя дверь пошире, и Ванесса проскользнула в теплое помещение, — мы не берем платы за помощь. Впрочем, если захотите, можете потом сделать пожертвование — в этом году у нас слишком много сирот, поэтому мы будем благодарны. — Сирот? — переспросила Ванесса, едва заметно оглядываясь. В проходе между двумя дверьми — внутренней храмовой и внешней, ведущей на улицу, было довольно темно. — Да, — ответила ей из темноты жрица и прошла мимо, едва заметно задев Ванессу плечом, — наша настоятельница держит при храме приют. Большинство детей становятся послушниками, но, конечно, но все... — Очаровательно, — бросила Ванесса. Жрица отворила внутреннюю дверь; Ванесса зажмурилась на миг от яркого света, и лишь спустя несколько мгновений пришла в себя. Моргнула пару раз; осторожно зашла внутрь, ступая по каменным плитам храмового пола. Эхо от ее шагов тут же взвилось к высокому потолку, и Ванесса прижала ладонь к мокрой груди. В храме пахло ладаном и целебными травами. Культ Мелитэле взращивал многих лекарей; наверное, для сирот и правда лучше места было не найти. Выбирая между голодной смертью на улице и каким-никаким, но долгом врачевания, Ванесса тоже бы остановилась на врачевании. Ей, впрочем, по жизни повезло ничуть не лучше. В славной семье герцога Найтрей никому не нужна была уродливая горбунья с коленками, вывернутыми назад. Ванессе пришлось выбирать между Аретузой, академией волшбы для девочек, и ядом, который ей бы предложили свои же родственники. Годы в Аретузе, наверное, были самым счастливым временем ее жизни. Когда она стала красивой, познала силу и могущество чародейства, завела каких-никаких, но подруг, а потом... А потом она выпустилась. Внутри храма и правда были дети. Человек десять-двенадцать, почти все — девочки; они сидели на шкурках, постеленных на каменный пол, и увлеченно собирали длинные ветви в плети, из которых вязали что-то вроде человеческих фигур. — Скоро Саовина, — будто прочитав ее мысли, вдруг заговорила жрица и сложила тонкие руки на своей объемной груди. — Потому мы делаем чучела Фальки. В городе будет три костра, а на улице дождь — не можем же мы чучела вязать под ливнем... Вот дети и развлекаются, — нежно, мягко улыбнулась она. — Мы надеемся, что хотя бы к Саовине дождь кончится, и праздник все же состоится. — Все дожди когда-нибудь кончаются, — процедила Ванесса. Мимо нее пробежала девочка в не слишком красивой, но чистой и аккуратной одежде; Ванесса тут же подхватила подол платья, чтобы никто из детей не наступил на дорогую ткань. Смерила жрицу внимательным взглядом. — Могу я поговорить с настоятельницей? Главной жрицей? Ответом ей был тихий смешок, добрый и бархатный. — Наша главная жрица ненадолго отлучилась. Сейчас ее обязанности выполняю я. Меня зовут Ада, — чуть склонила голову она, представляясь, и немного присела. Ванесса лишь расправила плечи и выпрямилась, становясь еще выше. — Ванесса Найтрей, — сказала она так холодно, как только могла, и в голосе ее просквозила сталь. — Ох. Ваше имя не слишком нильфгаардское, — спокойно подметила жрица Ада. — Впрочем, в храме Мелитэле мы принимаем всех нуждающихся... — Я не нильфгаардка, — нервно сжала ткань своего платья Ванесса, — я из Нижнего Соддена. Когда я родилась, мы считались северянами. А мой акцент — лишь остатки былого соседства с империей. — Ныне там все равно Нильфгаард, как и везде сейчас, — с улыбкой ответила ей Ада, — что не мешает людям делить территории вовсе не так, как угодно императору. Сложно выкорчевать из людского сознания память о четырех великих северных королевствах... Особенно имея перед собой пример свободной Темерии. Но вы знаете об этом, как никто иной, верно? Если мне не изменяет память, Аретуза находится на западе Темерии, а от вас идет столь сильный аромат гламарии, что не уловить вашу суть просто невозможно, госпожа чародейка. Ада улыбалась мягко, добро и невинно, что было так... странно для женщины подобных лет. Это столь же умиляло, сколь и раздражало Ванессу, которая давно уже не видела в жизни ни добра, ни чего-либо иного хорошего. Наивность, как и умение удивляться банальнейшим вещам, обычно была присуща детям, бедным рыцарям и недоумкам. Не более. По крайней мере, так считала Ванесса. За витражными окнами храма Мелитэле дождь лил стеной, и больше пойти ей было некуда.