Акира прижимает руку к оранжевой футболке. Под его пальцами должно стучать сердце.
Стучать! А не колотиться, как бешеное.
Тупой, нерациональный, плюющий на логику орган.
Потирает устало грудь и болящие, лишь недавно зажившие от переломов ребра.
Акира так устал, что стоит сомкнуть веки — и темнота настойчиво тянет в сон. И лишь сердце, будь оно проклято трижды,
сотню, чертову тысячу раз пульсирует, сорвав последние тормоза.
Акира так устал, что единственное, что он может делать — смотреть, как бетонный потолок окрашивается бледными мазками Тошимского солнца, что врывается в незашторенные пыльные окна и освещает комнату.
Он вглядываться в трещины и сколы, находя в них собственное отражение.
Внутри он точно такой же, разве что солнце не может проникнуть под кожу и разлиться холодным теплом.
Акира так устал, но то тут, то там в поле зрения мелькает Шики. Блещет прищуром кровавых глаз и черной челкой, контуры которой размываются, когда парень пытается сморгнуть сонную пелену.
— Что-то не устраивает? — не выдерживает и поднимается на локтях. Отрывает спину от такого чудного сейчас дивана.
— Да, — Шики кидает короткий взгляд из-под черного оперения ресниц, заглядывая в серые безразличные глаза. — Ты всегда что-то утаиваешь.
«Да, давай потрындим о том, что у меня из-за тебя в груди все перемыкает. Че уж там, тащи попкорн», — умалчивая об этом, Акира выдает рутинно-саркастичное:
— Если я захочу излить душу, то заведу дневник.
— Скрывать свои желания нехорошо, — карминовые глаза становятся ближе. На расстоянии вытянутой руки. И если ее и вправду вытянуть, то можно было бы зарыться пятерней в черные волосы.
Но Акира лежит неподвижно.
— Если бы я этого не делал, то спрыгнул с крыши, — щерится от этой близости, вжимается лопатками в подлокотник. — Или отравил бы тебя чем-то.
— Или отсосал бы мне, Мышка, — Шики ухмыляется, не скрывая азарта, и нависает над Акирой. — Ты постоянно себе лжешь.
Комментировать не имеет смысла, ведь парень бы
действительно отсосал ему, а потом бы
реально отравил, а потом бы
серьезно сбросился с крыши.
Акире вообще последнее время много чего хочется.
Начать кричать.
Застрелиться.
Нарисовать сказочный меловый круг, чтоб авось да прокатило.
Вот только Шики совсем не сказочно его за это выпорет.
Комментировать не имеет смысла, когда алые всполохи манят магнитом. И аристократические пальцы скользят по футболке — собирает нервную дрожь, игнорируя то, как сердце, ополоумев, делает в груди кульбиты.
Акира весь реагирует на эти блядские тонкие пальцы.
Глобально.
Тело у него реагирует
И пульс.
И зрачки, что пожирают ртуть.
И сердце,
блять-блять-блять.
И стоны уже застревают в глотке, когда Шики, полностью взобравшись на диван, на его, Акиры, колени, тащит ненужную оранжевую тряпку вверх.
Наваливается, зажимая руки, и лишь мечет ядовито-красные искры. Выискивает, куда бы вцепиться зубами, разрывая плоть.
Где бы оставить отметины.
Какой кусочек души ему будет позволено утащить сегодня.
Одежда давно отброшена. Акира сам выпутывался из рукавов и поднимал бедра, чтобы с него стащили джинсы.
Пускай раньше Акира думал, что его предавало тело.
И разум…
и сердце…
и ебанная вселенная.
То теперь склоняется к мысли, что он самолично сдался в плен, и лишь одна непристрелянная мысль ходит на задворках его сознания и скандирует: «Так неправильно. Шики ломал тебе кости и мешал с дерьмом. Ты же гордый — борись!»
Акира поначалу и вправду упирается ладонями в чужую черную водолазку, напрасно пытаясь оттащить от себя мечника.
Напрасно, потому что,
во-первых, Шики до невозможности силен.
Во-вторых, Акира и сам не хочет отстраняться.
Но с этим надо что-то делать, ведь блядское сердце срывается в тахикардию от взгляда карминовых глаз.
Блять-блять- блять.
Шики это лишь забавляет. Перехватив чужие ладони, он фиксирует их над головой, прижимая к подлокотнику, и с еще большим наслаждением смотрит, как парень вырывается, выгибая спину. Как дрожат мышцы пресса, как неистово-нервно кусаются губы. На последнем Шики задерживает взгляд дольше и хищно приникает к лицу Акиры, впиваясь в его рот, в эти губы, испивая хриплые вдохи и такую ненужную и фальшивую упрямость.
Целует жадно, мокро, вылизывая шершавым языком. Забирает крупицы воздуха до асфиксии и конвульсий жилистого тела под пальцами.
Шики знает грань и знает, как нравится Акире балансировать на этом лезвии, что нет-нет да вспорит рано или поздно ему грудь.
Шики знает…
но не догадывается, что грудная клетка у парня давно нараспашку. Бери, что хочешь. Давай, засунь руки по самые локти и играй на ребрах, как на ксилофоне.
Не догадывается, и Акира пытается утаить, как сладостные спазмы выкручивают тело. Как желание змеей скользит вниз, оцарапывая чешуей все внутреннее и такое ранимое.
С Шики всегда больно.
С Шики всегда до помешательства хорошо.
Акире действительно нравится ходить по краю. Заглядывать в темноту обрыва, в дьявольски-красные глаза, видеть то, как они буквально пожирают его бледную кожу, испещренную отметинами, которых с каждым разом все больше.
Акира вжимается в обшивку, стараясь слиться с ней.
Было бы неплохо исчезнуть, да вот только все естество уже загорается, ежесекундно перекидывая жар все дальше, захватывает каждую клеточку изможденного тела. Завязывает узел желания все крепче, все туже, все опаснее.
Смотрит ртутным взглядом, где волны бьются о скалы расширенных зениц.
У Акиры в паху все давно напряжено и тягуче ноет, а кожа — сплошная эрогенная зона.
Шики тоже неймется — торопливо подставляет пальцы к губам парня, надавливая на них. Ртуть встречается с венозной кровью в немой борьбе. Но лишь на секунду, а дальше расплавленным воском взгляд Акиры скользит ниже.
Шея.
Ключицы, обтянутые плотным воротом.
Руки с напряженными мышцами.
Кисти с этими пальцами, которые проникают в рот и оглаживают язык.
С этими пальцами, которые так удобно можно перехватить, покрывая слюной, наблюдая из-под опущенных ресниц, как оскал на мраморном лице становится шире.
Шики щурится и едва ли не урчит утробно.
Ведет пальцами по телу, надавливая на свежие кровоподтеки, на метки. Скользит к чувствительной внутренней стороне бедра и, не мешкая больше, проникает внутрь, растягивая тугие бархатные стенки.
Акира — натянутая струна из оголенных нервов, дрожит и выгибается, шире разводя ноги.
Акира стонет и кидает развязные взгляды сквозь светлые ресницы.
Моря в его глазах бушуют.
Тяжелые тучи разразятся громом.
Неконтролируемая ртуть льется из радужки.
И, когда пальцы внутри сгибаются, прицельно надавливая на комок нервов, парень вздрагивает, скулит и зажмуривает глаза, чувствуя, как среди обрушившейся темноты расползаются разноцветные пятна.
Чувствуя Шики, который вдавливает его в постель.
Чувствует, как он трется возбужденным членом меж ягодиц и, обжигая дыханием шею, вдруг шепчет, вкладывая весь азарт и колкость:
— Признавайся.
— Пожалуйста, — надсадно и хрипло, выдыхая в бледные губы, хватаясь за чужую одежду. —
я хочу тебя.
Говорить Акире эти слова подобно выстрелу.
Он задирает голову, встречаясь к красными омутами, в которых уже не черти пляшут.
А разворачивается демоническая оргия.
Видит, как ухмылка растягивается. Видит, как сжимаются чужие руки на его дрожащих бедрах, оставляя новые красные пятна.
Член перестает дразнить и тугим толчком проникает внутрь, заполняя и распространяя это саднящее чувство наполненности.
Акира наслаждается этой болью, извивается, дрожит, позвоночник вот-вот не выдержит и проткнет кожу осколками.
Радикальная мысль, что кричала о гордости, выпускает пулю себе в висок.
Шики так близко, и Акира лишь выдыхает проклятия в тонко очерченное лицо, потому что теперь его читают, как раскрытую книгу, рвут из него страницы и загинают уголки.
Акире даже страшно представить, как он выглядит в эту секунду.
Растрепанный, дышащий загнанно, через раз, с влажными искусанными губами и расцветающими на коже кровоподтеками.
И это Акира еще умалчивает, что в его задницу на огромной скорости врывается чужой член.
И Акире хорошо.
Так хорошо, что мир за пределами этих стен кажется сплошной пародией на настоящие, ведь жизнь разворачивается на этом пыльном диване, на спинку которого он закинул худую лодыжку.
И Шики над ним — центр его вселенной. Который идет вразрез всем правилам, который надо бы ненавидеть, проклинать и желать убить.
Надо бы…
Но Акира лишь, подавшись вперед, приникает к бледным губам, обводя языком кромку острых зубов, целуя глубоко, будто таким способом можно передать бразды правления своей душой. Хватается за обшивку дивана, за черную безрукавку, за волосы, чтобы сильнее приникнуть к змеиной ухмылке.
Шики отвечает ему, придавая капельку боли, закусывая нижнюю губу — иначе невозможно.
Это их мир.
Возможно не правильный, но их все устраивает.
И даже эти диалоги, которые в большинстве случаев лишь подводка к сексу, нравятся Акире, он держится за них и поглубже пихает их в горло, не давая другим предательским словам сорваться с языка.
Только стоны.
Только хрипы.
Только проклятия.
Иное в этом городе, в этом доме, на этом диване и под красноглазым мечником-маньяком — неуместно.
И Шики скорее вышвырнет его, чем примет весь тот внутренний пиздец, что творится в душе Акиры, в его дурацком сердце.
Поэтому Акира лишь стонет и подставляет шею под опаляющие укусы в изгиб плеча.
Узкий диван не дает такое пространство для маневра, и парня тянут выше. Меняя положение.
Шики откидывает голову на спинку и садит парня на свои бедра. Черная челка липнет к мраморной коже, и Акира сдвигает ее в сторону, попутно запуская пальцы в шелк чужих волос. Сжимает их в кулак. Впивается в эти губы, вновь не зная пощады и насыщения.
На его пятую точку приходится оглушающий шлепок и пострадавшую, красную ягодицу тотчас же сжимают стальные пальцы, заставляя двигаться.
Проникновения становятся глубже и под таким углом, что искры летят из глаз.
У него тремор бьет все тело и безумно болят ноги.
Шики скользит ногтями по влажной, выгнутой дугой спине и тихо, сквозь зубы рычит, от чего толпы мурашек с новой силой бегут под кожей куда-то вниз, и член начинает болезненно ныть от желания скорой разрядки.
Пот каплей скатывается по виску.
Железная бляшка ремня Шики с каждым толчком впивается в молочно-белую кожу. Внутренняя сторона бедра саднит, но боль теряется среди других импульсов. Шики решил не снимать с себя штаны. И безрукавку. Это слишком для него, но Акире позволено проникать под его одежду. И кожа под ней невероятно горячая и лишь малость влажная.
И Акире хочется рассыпаться чертовыми признаниями в чем-то необъяснимом, когда в очередной раз он нащупывает плотный, скрытый от глаз, шрам.
И Акире хочется разрыдаться от такого наплыва эмоций, и это наверняка предоргазменное и изнеможденное состояние, и никакое сердце тут ни при чем.
И Акире хочется спрыгнуть с крыши или застрелиться, и это уже хронические и записанное на переломах его костей.
Оргазм накрывает лавиной и сносит на своем пути все.
Внутри все струны-нервы рвутся — догола.
Акиру бьет крупной дрожью и он цепляется за черную безрукавку как за последний оплот.
Утыкается лбом в плечо и борется с тем, как сводит лицо. Ему так хочется кричать, но подреберный вой вырывается лишь тихими проклятиями сквозь сжатые челюсти.
И это наверняка послеоргазменное.
И то, что Акира так прижимается. И то, что сердце вот-вот прорвет грудную клетку.
И руки Шики, которые так сжимаются на его ребрах, что скоро может послышаться треск.
И то, что Акира больше не может дышать.
У всего этого наверняка есть разумное объяснение.
Радиация?
Опухоль мозга?
Любовь?
Нет-нет-нет, последнее уж точно нужно вычеркнуть как третье лишнее.
Любви не место в этом городе.
Не место в этой комнате.
Не место на этом диване.
Не место в их таких пиздец странных отношениях.
Но Шики проводит по влажной, дрожащей спине.
Путается в пепельных прядях.
Заглядывает в наполные плавящимся металлом глаза.
И Акире страшно представить, что он в них находит.
— Ты все так же прячешь свои желания.
Шики смотрит на него хмуро, будто все знает. И вероятно так и есть. Но пока Акира молчит, лишь чувствует, как стены позади рушатся и ранят осколками спину.
— Не лезь в мою душу, — сердце внутри свихнулось окончательно и сплевывает чувства тахикардией.
— Не надо…
Акира сползает с чужих колен и пытается не замечать, как много в собственных словах надлома. Надрывного отчаяния. Осколков тех самых стен.
Опускает голову на подлокотник, усталость вновь тяжелым грузом ложится на плечи.
Он игнорирует карминовый взгляд, что скользит по его нагому, ничем не защищенному, открытому телу.
Засыпает почти мгновенно, напоследок закинув на сидящего Шики по-хозяйски ноги.
— Тут слишком тесно, — бубнит себе под нос, уже погружаясь в сладкую дремоту с привычным послевкусием отчаяния.
***
Акира просыпается на кровати, одетый отчасти и укрытый бережно одеялом.
Шики нет. Но чувство тесноты не пропадает, лишь концентрируется в районе груди.
Акира прижимает руку к оранжевой футболке.
И там, помимо души,
помимо чувств, помимо любви (
нет-нет-нет, это радиация),
помимо чертей, в его тихом омуте.
помимо сердца,
тупого, плюющего на логику, органа, Акира находит надежду.
Блядскую надежду, место для которой, как и для любви, как и для всего другого — нет.
И не должно было быть.
Но надежда втиснулась меж ребер.
Блять. Блять. Блять.
И стены за его спиной рушатся с оглушающим грохотом.
