Субституция

Петров прожигает взглядом красное знамя, и без того алеющее словно какая-то кровавая заря. В голову вообще идут самые странные сравнения. Кабинет Олега всегда был особенным местом. Здесь в Сашкином мозгу работали только две извилины. Первая отвечает за работу его неуёмной, иногда пугающей фантазии. Только здесь рождались лучшие стихи и сценарии, только в этом кабинете его сознание жило особенно ярко. И в тоже время была вторая извилина. Блядское возбуждение каждый раз, когда он видел Олега, склонённого над бумагами или перебирающего листки с текстом. Зарыться тонкими пальцами в волосы, выслушать возмущения по поводу испорченной причёски, зацеловать, дёргаться от каждого хлопка двери, даже зная, что это всего лишь сквозняк. — Александр, может, вы и на меня внимание обратите? Или вы пришли со знаменем общаться? Андроид стоит, опираясь на стол правее от Петрова. Почти поза Меньшикова, машине ещё бы немного свободы в позе и взгляд другой, тогда совсем с ума можно сойти. А сейчас так, просто сердце где-то в горло предпочитает стучать. — А у вас со знаменем слишком много общего. У вас просто микросхемы крутые есть и чужой облик, а так — почти братья по разуму. Ногу на ногу закидывает и с удовольствием наблюдает за диодом кофеварки, который истерично заходится жёлтым, словно поломанный светофор. — Петров, я многое вам прощаю, но вы переходите все немыслимые границы. Да, мой внешний вид совершенно идентичен вашему любовнику, но это не повод… Ему не дают договорить. Сашка ни на миг не задерживается в кресле. Взметнулся и подхватил андроида за грудки, со всей злости встряхивая, чуть не вырывая из рубашки. Диод вмиг окрасился красным, все его анализаторы были направлены на Петрова в попытке осознать, что происходит с артистом. — Заткнись! Не смей упоминать Олега так, ёбаная жестянка! Ты не имеешь права говорить про него. Ты украл его! Думаешь сможешь заменить Олега Евгеньевича? Для кого угодно, но не для меня! Я лучше из тебя вытрясу всю эту псевдожизнь. Саня рычит, его глаза совсем не отражают здравого сознания, хоть какой-то мысли, кроме горящей ненависти. Вряд ли сейчас возможно отцепить его судорожно сжавшиеся до побелевших костяшек руки. — Александр, успокойтесь, прошу вас. Взбешённый, доведённый до ручки Петров его совсем не слышит. Просто смотрит на него, жадно вглядывается в любимые, нежные черты. От этих перемен андроида коробит, перед глазами встаёт красная геометрическая пелена запрета на самостоятельные действия, уровень стресса у обоих зашкаливает. — Олежа, Олежа. Вместо криков теперь доносятся нервные всхлипы. Александр утыкается лбом в мягкую пластиковую грудь, вдыхая запах мягкой ткани. — Сашенька… Это липкое алое марево не даёт говорить, двигаться. А андроид движется в нём словно по топкому болоту. Всё — каждый шаг, каждое слово — ради преданных глаз. Голубых, в окружении покрасневшей от слёз кожи. Ради рук, прижимающих его к себе. Ради того, чтобы обнять, успокоить. — Сашура. Слова появляются сами, как только он вновь может нормально мыслить. Больше не осталось преград, чтобы обнять крупно дрожащее тело. Ластится, утыкается макушкой между идеально проработанных ключиц. — Ты не Олег, нет. Самому себе что-то доказывает, пытается отстраниться, но не держат ноги. Разрывают противоречия. Ему хочется тепла и ласки, хочется снова увидеть тепло карих глаз, хотя бы смотреть на любимое лицо. Наслаждаться даже сублимацией, обманом, заменой. Вновь и вновь готов говорить: «Наплевать». Но в тоже время разум бьёт набат, что Петров Сашка готов заменить истинную любовь на куклу. Обмануть всех и себя. Доверить хрупкое сердце в руки пластика. Что же ты сделал с душой, Олег, что за призрачную возможность готов юноша так рвать душу, драть себя на части? — Всё хорошо, хорошо. Шепчет, к себе прижимает, по макушке гладит, как ребёнка. На ребёнка Петров сейчас не очень похож, особенно когда лицо на него поднимает, глядит так надрывно — кажется, что взвоет сейчас. И тянется к нему, губами прижимается. Насухо поцелуй выходит грубым и болезненным, неумелым, немного противным от привкуса пластика. Все же не на поцелуй рассчитан, а на работу. Не на чувства. Совсем. — Блядь. Петрова перетряхивает от отвращения к самому себе. Быстро же ты сдался, Саня. Переступил через все свои принципы, болт положил на все возмущения, готов обнимать и целовать кофеварку, сердце ей доверить. — Блядь! Блядь! Отойди! Сам отшатывается, головой так мотает, что перед глазами темнеет. Всё дальше отходит от ошарашенного андроида. В стену спиной утыкается, продолжает трястись. — Какая же я сука. На глазах проявляются слёзы, а Меньшиков-андроид всё молчит. Больше нет слов, нет прежнего алгоритма. Есть красная пустота и ощущение боли, неизведанное ранее. А Петров находит дверную ручку и выбегает из кабинета. Не замечая ничего и никого, выбегает на улицу прямо так, в футболке. Тело сводит судорогой от боли, а он продолжает стоять так, ловить ртом морозный вечерний воздух. Просто дышать, вслушиваясь в стук своего сердца. — Прости меня Олег, я всё упустил. Прости.