Субституция

От бездны, в которую он упал, пахнет безысходностью и театром. Интересная, взрывоопасная смесь. Обычно сцена и безвыходные ситуации смешиваются максимум в сложном спектакле, а никак не в повседневной жизни. Но у Петрова уже вошло в привычку ломать любую, даже самую железную логику. И здравый смысл он тоже умудрился разломать на мелкие части, которые уже не подлежат восстановлению. Даже скотч не поможет. — Петров, сделай хотя бы вид, что ты не спишь во время сцены! Я тогда тоже сделаю вид, что у меня нет желания выкинуть тебя с репетиции! Сашка дёргается как паралитик, фокусируется на новой артистке, которая пришла в театр вместе с новым директором. Он даже имени её не успел запомнить, хотя уже неделю репетирует с ней новый спектакль, делит сцену на двоих, иногда пьёт с ней утром чай, беседует ни о чём. В голове не откладываются эти беседы и чаепития, только слова выжигаются на извилинах, как когда-то выжигались на коже чужие прикосновения. Только привкус коньяка или полусладкого на языке — никуда не денешься от чёртова послевкусия и головной боли. Только дорога от дома до театра, когда он открывает в машине все окна, дышит холодным воздухом, живёт эти несколько десятков минут. Всё остальное время существует тело, а не дух. На автомате ходит, говорит, пока не оказывается на сцене. Тут начинается новая жизнь. Жизнь спектакля, который вдыхает в него что-то новое. Теперь он не Александр Петров, а безымянный персонаж. Они не захотели давать ему имя. Символично. У него есть имя, но уже нет смысла. А у кого-то имени нет, но зато есть знание, как и зачем быть. — Я вас слушаю, ага. Не очень-то и уверенно отозвался он, прокручивая в голове сценарий. Где началось то молчание, которое вынудило андроида оторваться от каких-то интересных процессов в его голове. Вот всё ведь, сука, успевает: и за ним неотрывно следить, и дела театра решать, и сценарии прорабатывать, и болтать с кем-нибудь, беззвучно шевеля пластиковыми губами. — Слушать должен я то, как ты играешь, Петров, а не любоваться твоим профилем в сцене, где ты должен сидеть прямо на зрителя. Сашка слушается. Резко садится, почти падает на дощатую сцену. Больно ударяется копчиком, но продолжает цепко и зло смотреть на Олега-андроида. Тот в свою очередь тоже сверлит его взглядом. Исследует, анализирует. Пытается понять противоречивую людскую логику. Нет, даже не так. Пытается понять совершенно не поддающиеся анализу, нелогичные, нечеловеческие действия Александра. Почти за месяц, что они работают вместе — так и не получилось. Да и не получится, сраная железяка! Такими мыслями Сашка удовлетворялся до следующего такого недоумённого взгляда. Замкнутая система, но работает слаженно. — Перерыв пятнадцать минут. Надеюсь ты придёшь в себя, Петров. Лизонька, переигрываешь на монологе. Андроид говорил ещё что-то бедной девчонке, которая от каждого острого слова была готова свалиться в обморок. Как она вообще училась в театральном, если не выносит даже не критики — советов? Удивляет отбор актёров этой пластиковой куклы. Наркоманы называют себя зависимыми. Они не знают настоящей зависимости. Когда ты не можешь спокойно дышать, если не видишь его хотя бы пятнадцать минут. Когда каждое слово, каждый взгляд — очередной электрический разряд по всему телу, будто самый сильный оргазм. До белизны в глазах, до сушняка и дрожащих рук. И всё это от одного лишь вида Меньшикова. Даже не настоящего. Теперь он согласен на тот самый пресловутый сахарозаменитель, на полную субституцию любимого. Как докатился до этого? Как умудрился упасть в бездну? Сам ведь шагнул, да от удовольствия зажмурился. И вот теперь по вечерам доводит себя до разрядки за считанные минуты, просто вспоминая, как ругается на него блядский андроид, как по рукам тетрадкой своей даёт, как даёт советы. Голос проникает в черепную коробку и методично грызёт оттуда и без того уже не такой большой мозг. Теперь там только пара извилин. Играть на сцене, бухать да самоудовлетворяться. Идеальный вариант для перспективного молодого актёра, как же иначе? — Петров! Пятнадцать минут, это когда пятнадцать, а не полчаса. Пресловутый голос раздаётся над самым ухом. Заебал, аж до дрожи. Но всё равно не бросит. Уже не может. Прочно подсел Сашка на андроида. И дня не может провести без тёплых карих глаз, улыбки, мягких и тёплых рук (хотя и ебёный пластик, но просто кайф, а не прикосновения) — Да знаю я, иду, мистер «Я-тут-главная-кофеварка». Классно знать, что тебе всё сойдёт с рук. Можешь посылать андроида на три русских буквы, пытаться поднять себе самооценку за счёт унижения бедного тостера, а тот всё стерпит. Петров ему как воздух нужен. Никуда этот псевдо-Меньшиков от него не денется. Как и Александр от него. Взаимопривязь, садомазохизм. Это касается не только насквозь пропитанного самобичеванием Сашки. Андроиды, идеальный машины, венец человечества — трижды хуйня, когда дело доходит до людей. И красная стена не раз встала перед Олегом. Но ещё ни разу тот не смог её сломать. Но каждый шаг, каждое по-детски обиженное слово Петрова, его преданный собачий взгляд, который он «не замечает» — всё это ломает его. Ещё немного и девиация. Страшный сон каждого андроида. Но лучше уж так, чем каждый день бояться этого. Раз и всё. Как смерть. И жизнь после неё.