Любовь и Торчвуд

       Янто, нет! Мой милый Янто… Только не... Как же... В голове хаос. Думать не получается, в мозгу беспорядочно мечутся мысли, сердце заходится как бешеное, перед глазами мельтешат цветные пятна, и впервые в жизни кажется, что я как никогда близок к помешательству... Что же это... — Ч-ч-что происходит? — задаю вопрос немеющими губами. Только это сейчас и важно... Лишь бы всё было в порядке, лишь бы... — Застрелили драмера, судя по всему, последнего оставшегося на Земле, и взяли Малькольма, вколов ему транквилизатор, — рапортует Тош, чуть задыхаясь. — Оуэн, что у вас? — Вормс, я его прикончил, но он успел... — голос Харпера слишком спокоен и деловит, и я понимаю, что им задействован "режим врача", а это... НЕТ! — подкрасться к Янто и что-то вколоть ему в шею… Наверняка что-то из их экспериментальных "зелий"… Эй, Янто, друг, слышишь меня?!. оставайся в сознании... что бы ни... чёрт! — кажется, сердце вот-вот остановится. — Джонс без сознания. Надо как можно скорее попасть на базу, — снова переключается на разговор с нами Оуэн. У меня подкашиваются ноги, и я снова без зазрения совести влезаю в эфир: — Оуэн, с ним всё будет в порядке?! Скажи мне, что с ним всё будет в порядке!!! — из груди рвётся то ли рык, то ли вой. Нет. Нет. Нет. Нет. Этого просто не может быть. Это невозможно. — Янто!!! Янто!!! — Не беси меня, Джек! — тут же огрызается Харпер, и я чувствую, что он тоже ужасно напуган происходящим. — Я делаю, что могу, а ты отвлекаешь! Тош, Рис, слышите меня? Малькольма в наручники и бегом в машину. Я настрою взрывчатку и буду через полминуты! — Поняли! — напряжённо выдыхает Рис, и в эфире снова воцаряется тревожная, сводящая с ума тишина. Гвен смотрит на меня затравленно-виноватым взглядом. Наверное, у меня страшное или даже безумное выражение лица, потому что она невольно подаётся назад, когда я в ответ заглядываю ей в глаза. — У нас собрана почти вся база их наработок, — бормочет валлийка, отводя взгляд. — Оуэн нашёл антидоты к большинству из них… Всё будет хорошо, Джек. Но я не верю ни единому её слову — страх потерять Янто, когда я только обрёл его, настолько велик, что мне почти физически больно. Только не он, не мой валлиец… Его жизнь настолько дорога, что хочется отдать свою, да я мечтаю поменяться сейчас с ним! Я ругаю себя последними словами, что не поехал со всеми, что послушался и остался в Хабе. Я мог бы... я защитил бы... я... Но уже ничего не переиграешь — остаётся только ждать и кусать губы в кровь от неизвестности и беспомощности. Между тем Лиз вырывается из моих объятий, несётся в медотсек и возвращается оттуда уже с Натой и Тимми. Дети с сосредоточенными, хоть и бледными лицами, усаживаются на диван, держась за руки, и замирают, точно маленькие статуи, глядя в одну точку. Моему изумлению нет предела (удивляет только, что я могу вообще ещё на что-то реагировать в такой момент), и Гвен поясняет шёпотом, всё ещё стараясь не смотреть мне в глаза: — Каждый раз, когда кто-то из нас в опасности, они поступают так. Садятся и… не знаю, что они делают, молятся или… но я каждый раз почему-то верю, что именно это и помогает выбраться из любой передряги, хоть даже из самой бездны. Выбраться... или вытащить. — Едем в Хаб, будем через пятнадцать минут! — прерывает наши перешёптывания Харпер, и я вздрагиваю от резкости его голоса. Значит, дела идут не так радужно, как хотелось бы. Сердце делает ещё один кульбит и начинает биться где-то в горле. — Или даже раньше, — голос Тош твёрд и уверен, и я поражаюсь, насколько же она стала сильнее в моё отсутствие. — Рис решил побить все рекорды Джека по опасному вождению. — Только не убейтесь там, — отзывается Гвен со слабой улыбкой, реагируя на желание азиатки разрядить обстановку. Да и мне почему-то становится чуть легче. — Осторожнее, милый, — это уже Рису. — Не боись, не подведу, — хмыкает Рис и тут же рапортует дальше: — Взрывчатка сработала. Теперь на месте их здания безвредная горстка пыли. — Гвен, операционный стол готов? — снова вмешивается в разговор Харпер, и я напрягаюсь. — Как всегда, — отзывается Уильямс, стараясь, чтобы её голос звучал твёрдо. Я перевожу взгляд с Гвен на детей и вдруг, поддавшись внезапному порыву, сажусь на диван рядом с ними, бережно сжимая руку Наты, и погружаюсь в свои отчаянные мысли: "Пожалуйста, только не Янто, только не его, только не сегодня, не сейчас! Помогите, кто-нибудь, что-нибудь, спасите мою любовь, отца моего сына, мою душу!.." Любовь наших детей, нашего сына спасёт нас — не может быть иначе, потому что в противном случае незачем жить и любить. Я хочу в это верить. Я готов поверить даже в исцеление святой водой, если это поможет спасти Джонса. Минуты ожидания кажутся вечностью, и я с облегчением выдыхаю сквозь стиснутые зубы, когда команда появляется на пороге. Оуэн тащит безжизненное тело Янто, как куль картошки, и я быстро отнимаю у врача своего любимого, подхватывая его, словно невесту, нежно прижимаю тяжёлую голову к своей груди, поглаживая длинные отросшие пряди волос, и сам несу в медотсек... Опускаю на стол, но не могу от него оторваться, не могу не прикасаться к нему, как будто если я перестану чувствовать Янто хоть на секунду, порвётся какая-то призрачная нить, ещё удерживающая Джонса в этом мире. — Янто, Янто, не уходи от меня, не смей, слышишь? — шепчу ему дрожащим голосом. — Держись, милый, я рядом, здесь, с тобой. — Всё, вали отсюда, — резко говорит Оуэн, появляясь в прозекторской, и грубо оттаскивает меня от Янто. — Эй, кто-нибудь, помогите мне убрать его отсюда! Слышь, папаша, потом будешь страдать, сейчас каждая секунда на счету, чёрт возьми! Ты будешь мешать, Джек! Чьи-то мягкие и в то же время удивительно сильные руки уводят меня прочь, и я, не глядя, утыкаюсь в плечо, запоздало понимая, что это Тош. Она тихонько всхлипывает, но не позволяет панике взять над собой верх. Сильная девочка Тошико Сато, когда-то я тебя вытащил из беспросветной тьмы, а теперь ты повзрослела и сама утешаешь меня, чтобы уже я туда не скатился. Моя душа расшатана настолько, что я не могу держать себя в руках, просто не имею сил. Меня восемь лет пытали, я не знал, что у меня есть сын, я отвергнут по возвращении любимым человеком, который, возможно, теперь умрёт до того, как мы помиримся… нет, это выше моих сил. Я не робот и не просто ходячая бочка с тестостероном, я живой человек, который умеет любить, который любит — и который может сломаться. Гвен и Рис увели детей на кухню — у них по расписанию обед, и как бы то ни было — жизнь продолжается, и взрослые берут себя в руки ради детей, пока я рыдаю на плече у Тош. Видимо, я действительно плохой родитель, неспособный забыть о своей боли ради своего сына. Не знаю, сколько времени проходит для меня в тягостном забытьи в утешающих объятиях; по крайней мере, дети всё ещё внизу, под присмотром Уильямсов, когда Оуэн, уставший и буквально постаревший на пару лет, поднимается к нам. Я вскидываю голову, пытаясь задать вопрос, но из горла рвётся только нечленораздельное бульканье. — Я сделал всё, что мог. Это был антриморлокс, — Тош понимающе кивает мужу, мне же это слово ничего не говорит. — Я вколол Янто антидот, и лекарство действует… Вроде бы хорошая новость — но я слишком хорошо знаю Харпера даже несмотря на моё многолетнее отсутствие. Что-то в его голосе меня настораживает. — Всё... будет в порядке? — тихо переспрашиваю и получаю от Харпера сочувствующий взгляд. Оуэн качает головой, и мои внутренности скручивает невидимым жгутом. Янто... — Янто без сознания. Яд уже успел распространиться по организму к тому моменту, как я ввёл антидот… так что теперь всё зависит только от его иммунной системы, как она справится с отравлением, или же… — Или?.. — вместо голоса один хрип. — Ну или он останется овощем… мы можем только ждать, — торчвудский врач необычайно серьёзен, даже его язвительность куда-то испаряется, и это пугает меня сильнее всего. — Лучше переместить Янто в его спальню, — продолжает Оуэн. — Я после поставлю укрепляющую капельницу… Но это всё, что я ещё могу сделать. Спустившись в прозекторскую, я снова бережно поднимаю любимого на руки. Меня ужасает его бледность, и я целую его лоб дрожащими губами, прежде чем начать продвигаться в сторону жилого этажа. Харпер уже снял с Янто пиджак, и теперь на нём только белая тонкая рубашка с коротким рукавом. Мой нежный валлиец… что я буду делать без тебя, если ты так и не очнёшься? Смогу ли отпустить, позволить Торчвуду гуманно усыпить тебя? И я понимаю, что — нет, никогда, хоть это может быть и в крайней степени эгоистично. Я кладу Янто на кровать и тут же сажусь рядом на колени. Ни за что не сдвинусь отсюда, пока он не очнётся. Целую его ладонь, запястье, нежную кожицу на сгибе локтя, потом кладу голову на непривычно широкую грудь и всхлипываю, вцепившись в ткань рубашки. — Я люблю тебя, — снова и снова повторяю, как загипнотизированный. — Не позволяй мне потерять тебя. Не уходи… С огромным усилием отрываюсь, чтобы избавить Янто от одежды, аккуратно сложив её на тумбочку, и в этот момент на пороге спальни появляются Оуэн и Рис: первый несёт капельницу, а второй почему-то кресло. Пока врач вводит в вену моего возлюбленного катетер, Уильямс помогает мне подняться на ослабевшие ноги и усаживает в принесённое кресло (только сейчас до меня доходит, зачем оно), а я всё не могу оторваться от своего Джонса и едва соображаю пробормотать: «Спасибо, Рис», прежде чем нас оставляют наедине с моим беспамятным валлийцем. Я никогда ещё ничего подобного не чувствовал… передо мной проносятся картины нашего общего прошлого. Вспоминаю его недовольный изгиб бровей, когда я довольно жёстко отказал Янто Джонсу в работе. О да, мой сильный мальчик, теперь уже мужчина, ты никогда не пасовал перед трудностями, а я, кажется, уже тогда продал свою душу за эти брови и глубину твоих пронзительных глаз. Я вспоминаю первые наши разы, ещё до того, как узнал о твоём обмане и о киберподружке в подвале. Уже тогда я был сам не свой: обычно после двух, максимум трёх ночей любовники мне надоедали и я искал новых приключений, но ты… Янто, я с каждым разом только глубже погружался в это восторженное желание быть с тобой, чувствовать тебя, уже тогда меня снедала такая неистовая жажда по всему, что с тобой связано, что я просто не мог не насторожиться — почему… теперь я понимаю, что просто полюбил тебя — и люблю до сих пор. Но чтобы я смог осознать это, пришлось трижды пройти через ад: пытки Мастера, неизвестные похитители, а потом и твоё отчуждение. Ты лежишь, пугающе мертвенно-бледный, вроде длинноволосый и возмужавший, но мне кажешься сейчас таким хрупким и беззащитным. — Янто, не уходи, слышишь меня? Здесь тебя ждут. Ты нужен мне, ты нужен нашему замечательному сыну, Элизиуму и Торчвуду. Я клянусь, больше не буду, не позволю себе игнорировать тебя, я подарю тебе всю мою любовь, только возвращайся, родной… Пару раз к нам заглядывает Оуэн — сменить капельницу, да Гвен, интересуясь, не хочу ли я кофе или поесть. Я вежливо отказываюсь. Правда, я ничего не хочу и способен думать лишь о Янто, о том, чтобы он очнулся. Когда Хаб переводят в ночной режим, в дверь молчаливо проскальзывает Лиз. С секунду он нерешительно топчется на пороге, но я его подзываю рукой к себе, и сын, по-прежнему ничего не говоря, привычным движением забирается на колени, обвивает руками за шею и кладёт голову на моё плечо. Я неспешно глажу его по спине, и Элизиум засыпает прямо так, сидя в кресле, явно уставший от дневных переживаний. К концу ночи у меня заканчиваются слёзы, почти заканчивается надежда. Я словно тону в полумраке комнаты, пропитанном грустью и тягостным ожиданием, и потому не сразу осознаю, что происходит, когда Джонс спокойно открывает глаза и какое-то время пытается проморгаться. Только секунд через пятнадцать моё сердце начинает отплясывать победный танец, но я продолжаю сидеть неподвижно, чтобы не потревожить маленькое чудо, дремлющее в моих объятиях. — Эй, — негромко произносит Янто, глядя на нашу с Лизом композицию. По губам моего валлийца гуляет тень усталой, но очень искренней улыбки. — Эй, — отзываюсь я робко, пытаясь улыбнуться. Не получается — губы дрожат. Янто смотрит на меня так открыто, так… с любовью? Как будто и не было между нами той пропасти из горечи и обид… — Что это вы тут делаете? — шёпотом спрашивает Джонс, но чуткий сын всё равно просыпается от звуков его голоса. — Ждём, когда ты очнёшься, — честно отвечаю я, позволяя наконец-то радости вырваться наружу. Нет, не радости — ликованию, что прорывается сумасшедшей счастливой улыбкой облегчения и любви. — Папа Янто! — сонно восклицает Лиз, сползая с меня, и первым делом подбегает к отцу, чтобы обнять его. Но, видимо, жизнь в Хабе научила Лиза быстро брать себя в руки, потому что он почти что сразу становится серьёзным и отходит от постели. — Я пойду позову дядю Оуэна, скажу, что ты проснулся. И ребёнок, ещё чуть пошатываясь спросонья, торопливо выбегает за дверь. — Какой он у тебя золотой, — шепчу с восторгом, опускаясь на колени перед кроватью и целуя Янто в губы. Мне не удаётся скрыть свою боль, но я и не пытаюсь: пусть мой валлиец видит, как мне было плохо, как я ждал его. — Не у меня, а у нас, — невозмутимо поправляет он меня, когда я отрываюсь от его рта. — Лизу нужна полноценная семья, и я… давай оставим всё в прошлом? Пора двигаться дальше… — О Боже, Янто… — Да. Да, ты всё правильно понял. А теперь иди сюда, — Янто улыбается, ласково притягивая меня к себе ещё довольно слабой рукой для нового поцелуя. Я наслаждаюсь вкусом этих губ, их мягкостью и напористостью — ровно в той пропорции, которая идеальна для меня, его горячим дыханием, которое лучше всего напоминает: он жив, жив, выкарабкался и теперь здесь, со мной, любовь моя… Нас прерывает Оуэн, тоже заспанный, но счастливый. Правда, выражает он это счастье специфически — весьма красноречивым взглядом. — С возвращением, — вдруг неожиданно тепло говорит Харпер, проверяя состояние Янто, после чего вынимает иглу и туго перевязывает. — Наслаждайся жизнью. Лиза я отправил спать, и вы, ребятки, отдыхайте. Джек, серьёзно, потерпи до завтра, организму выздоравливающего нужен отдых. Последнюю фразу он произносит перед уходом, глядя на мою широкую улыбку. Но даже без предупреждения я бы не стал делать ничего такого. Мне достаточно того, что Янто жив, что он рядом — а остальное может и подождать. Надеюсь, у нас ещё будет время на это. — Можно я лягу с тобой? — спрашиваю, невесомо касаясь губами колючей щеки. Янто лишь усмехается и кивает в ответ. Мне так хочется спросить его, не мерещится ли то, что он действительно простил меня — но я решаю оставить этот разговор на потом. Мой валлиец устал, он только-только выбрался из объятий смерти (от этой мысли меня вновь передёргивает, пока я раздеваюсь и складываю свою одежду поверх стопочки Янто) — так что не время для серьёзных разговоров. Достаточно того, что я могу лечь рядом с ним и уснуть практически сразу же, утопая в тепле и запахе любимого тела. Этого и так — слишком много. Это — даже больше, чем то, на что я мог совсем недавно ещё только надеяться.