Любовь и Торчвуд

— Папа Джек! — заговорщически-радостно дёргает меня Лиз, и я тут же подхватываю его на руки. Лиз удобно усаживается на сгиб моего локтя (какой он всё-таки лёгкий!), и я осторожно несу его в свою “берложку” под кабинетом. Когда я сажусь на постель, он ловко запрыгивает ко мне на колени настолько привычным движением, будто всегда так делал, а не лишь сегодня увидел меня впервые, и это наполняет моё сердце безграничным счастьем. Мой сын здесь, со мной, и его глаза наконец-то по-детски радостно сияют. — Сынок, — и я не могу не улыбнуться ему в ответ. Я никогда ещё так не относился к детям. Раньше я принимал тех немногочисленных отпрысков, которые сейчас живут на Земле, либо как должное (как в школе: был секс — будет ребёнок, точка), либо как недоразумение. Но я не помню, любил ли когда-нибудь так сильно, как сейчас. Когда без любимого человека ты действительно всего лишь половинка? Когда лучшая половина всей твоей жизни не в тебе, а рядом, в другом теле, в другой душе... и присутствие Лиза действует на меня сейчас, как целебный бальзам. Глядя на уменьшенную копию своего любимого, так тепло устроившуюся в моих руках, я чувствую себя по-настоящему счастливым. Боль проходит сама собой, и сердце начинает верить, что всё ещё будет хорошо. — Лиз, какой же ты замечательный! — Хочешь, я расскажу тебе секрет? — сын обвивает мою шею, прижимаясь теснее, и моё сердце щемит от доверия, которое чувствуется в его голосе, каждом его движении и улыбке. — Ну, если ты мне расскажешь, это же уже будет не секрет, верно? Никому нельзя передавать чьи-то тайны, — в шутку морализаторствую я. На самом деле я не думаю, что ребёнок сейчас выдаст какую-то военную тайну, а узнать хоть что-нибудь о времени, когда тебя не было рядом — это подобно небольшому чуду. — Тебе можно. Ты же мой папа. Глаза жжёт. И чем я заслужил такое к себе отношение? Я заглядываю в его личико и не могу налюбоваться. Я был плохим родителем, я только-только вернулся из ниоткуда, а Лиз вот так доверяет мне. — Я хотел рассказать тебе про папу Янто. Тебе можно, я знаю, — и Элизиум гордо выпячивает грудь, а у меня в ту же секунду зашкаливает пульс. — На самом деле он очень хотел, чтобы ты вернулся. Он плакал без тебя. Большие тоже иногда плачут, как маленькие, когда их не видят. Я крепко вцепляюсь в острые плечики Лиза и прячу лицо в складках его футболки, даже не пытаясь притвориться, что мне не страшно, всё равно ведь не поверит. Мой проницательный сын абсолютно точно знает, что я хочу услышать и чего боюсь. — А на ночь папа Янто часто рассказывал мне о сказочном супергерое папе Джеке, который обязательно вернётся однажды, чтобы увидеть, какой Лиз вырос большой и умный. А ещё папа Янто всегда говорит, что любит папу Джека. — Я тоже очень, очень люблю папу Янто, — еле слышно отзываюсь я, всё ещё пряча лицо и горько усмехаясь. — И я очень скучал по нему... по вам обоим. Но теперь... Я хочу сказать, что вернулся — и навсегда останусь с ними, и нам больше никогда не придётся скучать друг по другу, — но не успеваю. В комнате в два прыжка появляется “папа Янто” собственной персоной. — Общаетесь? — усмехается он уголком рта, глядя на наши тесные объятия. Я встаю, аккуратно спуская Элизиума на пол, и радостно улыбаюсь вошедшему: я действительно рад его видеть, но Янто никак не реагирует на меня. — Лиз, уже поздно. Я думал, ты лёг спать вместе со всеми, зашёл пожелать спокойной ночи, а тебя нет. — Папа Джек, я пойду спать, — оборачивается Лиз ко мне, всё ещё сияя, как начищенная монета. — Дядя Оуэн говорит, что мы с Натой и Тимми будущие герои, и мы должны вовремя ложиться. Спокойной ночи, папа Джек, папа Янто. С этими словами сын проворно выбирается из моей “норы”, а я усмехаюсь ему вслед и тут же перевожу взгляд на Янто. С секунду мы стоим друг напротив друга в неловком молчании. Свет в Хабе приглушён, и на лицо моего любимого валлийца падают матовые отблески... полумрак всегда делал его ещё более прекрасным, и я ловлю себя на мысли, что любуюсь им. Да, мой Джонс изменился, но даже такой, непривычный, он мне дорог и он... безумно меня возбуждает. Я как зачарованный гляжу на него, бессознательно преодолевая расстояние, разделяющее нас. Янто стоит, недвижим и спокоен, как скала, но теперь, после их разговора с Гвен, который я нечаянно подслушал, после слов Элизиума — я окончательно убеждаюсь, что это только маска. Провожу кончиками пальцев по его лицу, едва касаясь, пристально заглядываю в любимые глаза и шепчу: — Возьми меня. Янто не шевелится, и я, не выдержав, умоляюще целую его в губы — и моя собственная покорность заводит меня ещё сильнее. Я мягко ласкаю его рот языком, подаюсь ему навстречу, раскрываюсь... я хочу разбить этот его ледяной щит. Беру его ладони, кладу себе на ягодицы, сам легонько потираюсь о бедро Янто пахом, демонстрируя своё желание. — Ну же, Янто... — прошу я, и звук его имени почти перетекает в несдержанный стон. — Владей мной, властвуй, подчини меня себе, я хочу тебя внутри... пожалуйста-а-а... Он отвечает так внезапно, что я тут же перестаю соображать. Глубокий, собственнический поцелуй сминает мои губы, не оставляя больше шансов контролировать ситуацию. Я позволяю Янто раздеть нас обоих и опрокинуть на кровать, продолжая терзать мой рот, практически кусаясь. Я выгибаюсь под горячими руками. Неужели у меня не было никого целых восемь лет? А у него? Такое ощущение, что всё это время Янто и вправду хранил мне верность — иначе как объяснить его жажду, его голодную, всепоглощающую, почти слепую страсть, с которой Джонс вжимает меня в постель? Я стону под ним, как подросток из дешёвого порно — я никогда не думал, что мне может быть так хорошо, когда мною владеют и подчиняют своему ритму. Своей страсти. “Я полностью доверяю тебе, Янто”, — вот что я хочу показать ему, позволяя делать со мной всё что заблагорассудится. И пусть сейчас он немного груб и жёсток — мне это даже нравится. Хочется поскорее смыть это болезненное ощущение ожидания, одиночества, пустоты, забыть своё сомнамбулическое состояние в плену, разорвать в клочья любые препятствия, которые стоят между мной и Янто. Эти восемь лет — ничто перед лицом нашей любви. Мы справимся. Наконец-то я верю в это всей душой. Мой валлиец покрывает моё тело засосами и укусами, которые завтра припухнут и будут ярко алеть — я очень, очень хочу, чтобы регенерационные способности не помешали этим отметинам остаться на коже. Хочу чувствовать их, смотреть на них. Хочу, чтобы они напоминали, что случившееся — не сон. Я хочу принадлежать Янто целиком и полностью. — Да-а... вот так, Янто, ещё... я твой, только твой, — то кричу, то шепчу я, затуманенным взором наблюдая, как его проворный язык заявляет права на мой стоящий колом член. И утробно стону, когда он берёт меня в рот полностью и почти сразу отпускает, возвращаясь к не менее жаждущим губам. Я покрываю жадными поцелуями его щёки и подбородок, заросшие щетиной — и это ощущение шершавости на языке мне даже нравится. Сознание меркнет: я тону в запахе его возбуждения, в его темнеющих глазах, в требовательных прикосновениях... прядь его отросших волос падает мне на лицо, и я, как умалишённый, беру её в рот и начинаю сосать. Мне хочется вспомнить его полностью, отдаться ему без остатка. Янто растягивает меня и входит сразу почти на всю длину. К волнам жаркого удовольствия примешивается толика боли — у меня действительно давно никого не было, и я рычу, хватая Янто за бёдра. Однако сегодня мой валлиец придумывает правила — я сам позволил ему это. Мои руки оказываются над головой, прижатыми к подушке, а сам Джонс тяжело дышит и дрожит от едва сдерживаемого возбуждения. Я чувствую что-то мокрое на своём лице и не могу понять, это пот или слёзы — а Янто смотрит на меня, не отрываясь и даже не моргая. Наверное, я сейчас жалок перед ним — и весь в его власти. Мы продолжаем неотрывно смотреть друг другу в глаза, когда он начинает двигать бёдрами. Я задыхаюсь, теряясь в ощущениях... Янто... как же ты горяч сегодня, я вижу, как ты хочешь меня и точно так же, как и я сам, теряешь голову от нашей близости. Внезапно я понимаю: он скучал! Что бы он ни говорил и ни делал сегодня за порогом этой комнаты, только здесь наконец-то я вижу его настоящего. Ждал. Был верен. Родил и воспитал нашего сына... Небеса, как же хорошо! Янто всё ещё удерживает мои руки, которые уже затекают, двигаясь всё быстрее, — а мне и этого невыносимо мало. Из последних сил приподнимаюсь, чтобы поцеловать моего любимого валлийца, кричу ему в рот от бешеного удовольствия, затопившего меня — и от бесконечной, всепоглощающей любви. Я ещё никогда так не любил, ещё никогда и никому так не отдавался... и как только Янто свободной рукой проводит по моему члену — меня с головой накрывает волной неистового и горячего блаженства. Не удивлюсь, если протяжный крик удовольствия слышно на весь Хаб. Мой любимый следует за мной почти в ту же секунду, вжимая моё тело в постель с такой силой, что мне больно и хорошо одновременно. Любимый наконец отпускает мои запястья, и я тут же обвиваю его руками и ногами, словно осьминог, не давая отстраниться ни на дюйм, не давая даже выйти из меня. Янто сдаётся и обессиленно падает на меня всем весом, и я с радостью растекаюсь по простыням, укрытый приятной тяжестью родного тела. Проходит какое-то время, прежде чем я слышу его приглушённый голос: — Джек, отпусти меня. Но в ответ только ещё крепче вцепляюсь в него. Нет, я знаю, сейчас он осознает, что мы только что делали, и снова начнёт закрываться от меня. Я знаю его упрямство и не хочу, чтобы он делал это. — Я люблю тебя, — шепчу ему на ухо, всё-таки позволяя Янто соскользнуть с меня и улечься рядом. Даже в полутьме я вижу, как он хмурится и пытается встать, чтобы покинуть мою комнату. Не даю, укладывая его обратно между собой и стеной, отрезая путь к побегу. — Ты лучшее, что со мной когда-либо случалось, Янто. — Джек, мы это уже обсуждали. Ты любишь не меня. Ты любишь другого Янто Джонса — того, кем я был восемь лет назад. Я не он, — пытается протестовать мой любимый валлиец, но в его голосе нет той каменной убеждённости и холодности, которую я слышал ещё днём. — Нет, тебя, — подтверждаю это нежным поцелуем в губы. — Я изменился. — Да, — киваю с тяжёлым вздохом. Знал бы ты, как хочу вернуть всё назад и прожить все эти годы с тобой! — Но ты — это всё ещё ты. Все мы меняемся, но всё равно в каждом из нас всегда остаётся что-то, что делает нас именно нами и никем другим. Ты всё ещё варишь лучший кофе во Вселенной. У тебя самая неповторимая улыбка, перед которой невозможно устоять. И валлийский акцент, который я готов слушать вечно. Ты пунктуален, ты тактичен, ты всё ещё пробуждаешь во мне самые лучшие чувства... — мой голос падает до шёпота с придыханием, когда я говорю следующую фразу. — Ты всё ещё возбуждаешь меня сильнее любого наркотика во Вселенной, Янто... и ты всё ещё любишь меня. А я люблю тебя, и это тоже никогда не изменится. Повисает пауза. Я закрываю глаза, пытаясь справиться с волнением, охватившим меня, но мой любимый всё равно наверняка чувствует, как ускоряется моё сердцебиение. — Позволь мне узнать нового тебя... — продолжаю, не дождавшись ответа. — Дай мне шанс, любимый. Дай шанс нашему сыну на полноценную семью. — Джек, не пойми меня неправильно, но... — Янто перекатывается на спину и прикрывает глаза ладонью, словно усиленно размышляя. Я отнимаю руку от его лица, склоняюсь над ним и целую, куда придётся. Мне так его не хватало... с усилием отстранившись, любуюсь каждой чёрточкой дорогого лица, и Джонс тушуется под моим ненасытным взглядом. — Джек, это не любовь, если ты в любой момент можешь вот так взять и отправиться в путешествие... и отсутствовать, сколько захочется или сколько придётся. Я устал. Ты, может, скажешь, что я старею, но мне хочется постоянства. Какой-то стабильности, предсказуемости. — Я не путешествовал, Янто... — как же мне больно... — Я всё равно тебе не верю. По крайней мере пока. Извини, Джек. — Давай перешагнём через это. Давай начнём всё сначала. Я постараюсь больше не вести себя как бесчувственная сволочь. Янто молчит довольно долго, что не способствует моему спокойствию. Наконец, он произносит с некоторым усилием: — Ладно... я подумаю. Мне нужно немного времени... это непросто. И ты тоже подумай ещё раз. Взвесь всё хорошенько... Без дураков, Джек! — возмущённо восклицает он, когда я против своей воли начинаю счастливо улыбаться, хотя ещё ничего не решено. — Я не хочу снова ждать, если тебе вдруг взбредёт в голову улететь. Не хочу ограничивать тебя. И не хочу мешать твоим отношениям с другими. — Господи, Янто, с кем... с кем, кроме тебя?! Да мне никто больше не нужен, только ты... и Лиз. Кстати, я хотел сказать тебе спасибо. У нашего сына такое замечательное имя. Это ты придумал? — “Элизиум” — это место, куда попадают души праведников после смерти в греческой мифологии. То есть рай. После твоего исчезновения наш сын стал единственным, что напоминало мне о тебе. Наш сын стал для меня смыслом жизни. Моим раем, если ты понимаешь. И ещё это напоминание об одном хорошем человеке со сломанной судьбой. — О Лизе, — догадываюсь я, невесомо целуя своего благородного валлийца. Странно, но я совершенно не испытываю ревности или неприязни. Только сострадание. Бедный мой, сколько тебе уже пришлось пережить за свои тридцать лет. — Да, о ней. Мы какое-то время ещё лежим в тишине, раздумывая каждый о своём и в то же время — об одном и том же. — Янто... — зову, подвигаясь вплотную, и снова чувствую, как тело наливается жаром. — Сделай так ещё раз... — Как? — он недоумённо поднимает на меня взгляд, но тут же всё понимает, когда я накрываю его губы своими и целую так глубоко, как только возможно. Мы занимаемся любовью почти всю ночь, не имея сил насытиться друг другом, желая вспомнить друг друга по-настоящему. Я верю, что ещё смогу убедить его в том, что он нужен. Показать, как сильно он мне дорог. Я буду стараться так, как никогда ещё в своей жизни не старался. Клянусь.