Любовь и Торчвуд

Бежать тяжело. Я несусь без оглядки по пересечённой местности, даже не зная, где оказался и сколько уже прошло времени с начала забега. Скоро начнёт темнеть — это заметно не только по положению солнца, но и удлинившимся теням, — и я страстно, всей душой желаю добраться хоть до какого-нибудь населённого пункта, чтобы было где спрятаться. Хотя какое, к чёрту, спрятаться, разве выйдет?! Я только что вырвался из очередного ада, меня непонятно как умудрились похитить среди бела дня, пытали, что-то желая выведать, и мне до зубовного скрежета страшно снова попасть к ним в руки. Да, капитану Джеку Харкнессу тоже бывает страшно. Но боюсь я не боли, пыток и допросов... пугает больше всего, что воспоминания о моём жутком плене практически стёрты. Не как после реткона, нет — каким-то другим способом. Я смутно помню боль, помню, что мне пытались что-то внушать и я отчаянно сопротивлялся действиям, похожим на гипноз... но совершенно не помню, кто эти твари, как они выглядят, что хотели. И — здравая мысль! — если я им снова понадоблюсь, они достанут меня откуда угодно. Не имеет значения, заночую ли я в лесу или в чьём-нибудь доме. Но, несмотря на это, животный страх гонит вперёд и только вперёд, я слишком запоздало соображаю, что даже не помню, как сбежал — или они отпустили меня? Справа виднеется нечто подозрительно похожее на дома, и я опрометью кидаюсь в ту сторону, сердце стучит как бешеное, ноги подкашиваются, но я не останавливаюсь, пока не добегаю до первого здания (действительно, жилой дом!) и не начинаю неистово стучать в дверь. Молодая вдова с двумя детишками после моего торопливого объяснения пускает внутрь и разрешает остаться на ночь (разве можно быть такой доверчивой? Но сейчас мне это на руку). Она вряд ли что-то поняла из сумбурного рассказа-легенды, что я умудрился придумать на бегу, и пустила лишь из сострадания к моему загнанному виду и полному ужаса взгляду. Я решительно отказываюсь от еды, выпивая только чашку чая, наскоро обмываюсь в душе и, наконец, прячусь в гостевой спальне, пытаясь хоть немного отдышаться и прийти в себя. Со слов вдовы, я нахожусь в Шотландии. Значит, соображаю я, похитители вряд ли уволокли меня дальше Британских островов. Завтра на общественном транспорте доберусь до Эдинбурга и там переночую в гостинице... нет, к чёрту гостиницу — я поеду сразу в Кардифф. Хоть ночным рейсом, хоть на перекладных, но мне жизненно необходимо как можно быстрее туда добраться. Манипулятор страшно использовать — в голову приходит мысль о похитителях, которые могут отследить его сигнал и снова поймать меня. Пару месяцев придётся не высовываться, сидеть тише воды ниже травы, но сейчас это не кажется слишком большой платой за возвращение домой. Домой... я тихонько стону, вспоминая то, что ощущаю своим домом. Хаб и команда Торчвуда-3. Они, наверное, с ног сбились, ища меня всё это время... даже я с трудом помню, сколько находился в плену, недели три или четыре... даже не спросил у добросердечной хозяйки, какое сегодня число... но это неважно. Завтра, уже завтра я увижу их всех. И Янто. Моего любимого, верного, доброго кофе-мальчика, мысли о котором не раз спасали рассудок во время плена. Я закрываю глаза, но сон не идёт. Я ворочаюсь до утра, шепча в подушку любимое имя, и с каждым бессонным часом всё отчётливее понимаю, что больше не выдержу. Плевать на осторожность. Больше не позволю себя схватить и пытать. Я должен увидеть Янто Джонса как можно скорее. Обнять его и наконец-то сказать, как я люблю его, насладиться каждым моментом нашей с ним жизни, пока он у меня есть, пока есть мы... Дождаться утра в доме меня заставляет только благодарность к гостеприимной хозяйке. Испытывая моё терпение, она провожает до остановки, заботливо спрашивает, пришёл ли я в норму, и мне приходится с натянутой улыбкой отвечать ей, что всё замечательно, чтобы не быть уж слишком откровенной свиньёй в ответ на гостеприимство. И всё же я не могу сдержать вздоха облегчения, когда она скрывается из виду — и активирую манипулятор, хоть мне до сих пор страшно. Нет, никаких автобусов. Я просто не вынесу больше ожидания. Пусть попытаются поймать, если им так хочется. Не дамся. Когда наконец-то открываю глаза, передо мной площадь центра “Миллениум”, водонапорная башня, и ноздри щекочет слабый запах соли. Я дома. Дома. Один вид вывесок со странным набором букв уже радует глаз. Валлийский язык. Теперь я хочу слышать валлийские гласные и целовать валлийские губы — столько, сколько потребуется, чтобы прийти в себя окончательно. Последний раз я это делал перед самым пленом — не выпуская Янто из объятий всю ночь, после истории с беднягой инопланетным китом. Янто был тогда на прицеле. Он мог пострадать... Шумно выдыхаю сквозь зубы. Нет, больше подобного не повторится. Я вернулся для этого. Запоздало соображаю, что так и не спросил у приютившей меня вдовы, какое сегодня число. Ну ничего, сначала только увижу его — их! — и потом обязательно выясню всё остальное. В туристической лавке никого нет, и, спускаясь вниз, я краем глаза успеваю заметить, что в ней успели сделать небольшой ремонт. Странно, совсем недавно же меняли панели на стенах. Хотя, зная Торчвуд, вполне могу предположить, что очередная инопланетная тварь могла ворваться и сюда и всё здесь порушить. А если учитывать, что это конспиративное место — личная зона аккуратиста Янто, оставить здесь бардак они тем более не могли. Сердце внезапно больно ухает о грудную клетку: а что, если это были они? Что, если на остальных членов команды напали те же, кто пленил меня? Не увижу ли я Хаб в полном запустении, найду ли там хоть кого-нибудь, а если найду — то живого ли? О, нет! Впрочем, из-за двери-шестерёнки, кажется, доносятся голоса, и тугой ком в груди немного ослабевает. С воем сирены захожу под своды родного Хаба и чувствую, что не могу не улыбаться. Сердцебиение ускоряется, пока я взбегаю по лестнице, ведущей наверх, в нашу главную комнату. В тот же миг к моей радости примешивается лёгкое беспокойство и чувство неправильности, абсурдности происходящего. Что-то не так, но я не могу понять, что именно. На меня не мигая смотрят все разом, как на буйного уивела... а я — на них, пытаясь понять, что меня так смущает. Тош явно прибавила в груди и бёдрах, волосы подстрижены под неожиданно короткое каре, линзы её очков ещё толще, чем раньше. Оуэн в белом халате сильно полысел, бороздки на лбу стали заметнее. У Гвен поседели виски, и она беременна, месяце этак на шестом — но как это возможно? Когда я... пропал — ещё даже намёка не было! Рис (почему Рис на базе, за компьютером, как будто работает?) совершенно седой, лицо его покрыто тончайшей паутиной морщинок. А с ним рядом какой-то незнакомый мужчина, он стоит вполоборота, и я не могу разглядеть его лица из-за курчавых волос, доходящих до плеч, ниспадающих на лоб, и из-за его щетины. Незнакомец широк в плечах, крепко сколочен, одет в тёмный костюм официального стиля, но к нему нет галстука, верхние пуговицы рубашки расстёгнуты, и я могу разглядеть ожерелье из деревянных бусин, обхватившее мощную шею... Только тут до меня доходит, что чувство неправильности — не ложное. Не могут люди так поменяться за неполный месяц. Что-то не так. Пауза затягивается, как в последней сцене “Ревизора”. Первой оживает, как и следовало ожидать, Гвен. — Джек! — шокированно выдыхает она, и я вижу, как блестят в её глазах невыплаканные слёзы. — Привет, — выдаю я немного хрипло. Мне совершенно не по себе от происходящего. Честно, я даже не понимаю, что именно происходит. И где Янто? Молчание команды превращается в лёд, и меня уже откровенно знобит. Тош с притворным спокойствием — это заметно по напряжённой фигуре и чуть подрагивающим пальцам — поворачивается обратно к компьютеру и заканчивает то, что начала говорить до моего прихода: — Так, Рис, перевожу следящее устройство на твой компьютер, пароль стандартный. Нам нужен список всех, кого засечёт эта камера. — Что происходит? — вырывается у меня помимо воли. — Никто не хочет объяснить мне? — А ты нам ничего не хочешь объяснить? — взрывается Оуэн. Он уже хочет спуститься в прозекторскую, но возвращается обратно на две ступеньки вверх, чтобы пробуравить меня презрительным взглядом. Незнакомый мужчина, стоящий теперь рядом с Харпером, всё ещё подчёркнуто не смотрит на меня. — Оуэн, погоди... — Гвен подходит ко мне ближе, но я не ощущаю облегчения от её сочувствия. — Джек, ты серьёзно? Ты правда не понимаешь, что происходит? Командой теперь руковожу я. Тебя не было восемь лет. — Нет! — восклицаю в ужасе и делаю резкий шаг по направлению к команде. Купер невольно отшатывается. Нет, она точно так же не рада меня видеть, как и все остальные. — А он что здесь делает? Я киваю на Риса, который тихонько фыркает, уставившись в компьютер, как будто знает, что речь идёт именно о нём. — Ты хоть понимаешь, что происходит с нами, когда ты пропадаешь?! — взрывается наконец валлийка. Это так по-гвеновски. — Твоя производительность в среднем равна троим обычным людям. Мы не выдержали бы долго работать вчетвером, и Рис был единственным, кому мы могли доверять после той истории с мясом! Мы тут пахали, пока ты шлялся неизвестно где и с кем, а ты возвращаешься и сразу же высказываешь недовольство тем, что тут есть кто-то ещё! Раз теперь командой руковожу я, то и кадры подбираю тоже я. Пока ты всё ещё мнишь себя незаменимым и всесильным, Джек Харкнесс, кто-то за тебя выполняет грязную работу! — Держу пари, тебе это даже нравится, что мы подставляем свои задницы, пока ты развлекаешься, — говорит тихо незнакомый мужчина, но его тихий голос и ровный тон бьёт по ушам и сердцу сильнее, чем надрывный крик Гвен. Он поворачивается ко мне, и я падаю в омут его серо-голубых полупрозрачных глаз. — Да что с ним разговаривать? — ядовито откликается Оуэн. — Всё уже и так давно понятно. Янто, ты обещал мне помочь каталогизировать внутренние органы того красавчика... Они уже готовы вновь исчезнуть в медотсеке, когда я надрывно, совершенно не свойственным мне тоном зову: — Янто! — только сейчас соображая, что этот мужчина и есть мой Янто Джонс, хрупкий валлийский мальчик. Но он даже не оборачивается на мой окрик. О небеса, этого просто не может быть... — Янто, пожалуйста!!! Не могло пройти восемь лет, это невозможно! — Но тем не менее это так, — не отрываясь от экрана, холодно говорит Сато с какой-то незнакомой мне интонацией. В её голосе — стержень, которого не было никогда раньше. — Не наша вина, что ты не следил за временем и отсутствовал немного дольше, чем хотел. Я стою как вкопанный в совершенно чужом Хабе с совершенно чужими людьми и не знаю, что мне делать дальше.