Мне уже двадцать...

-Мне уже давно исполнилось двадцать, я могу сам решать , чего хочу! -Но...но... - Владимир шокировано наблюдал за тем, как его друг яростно срывал с себя одежду, чуть не лоскутками. Он стоял в душе, и если Вадик хотел искупаться первым, мог бы так и сказать, а не лезть к нему в ванну. Но похоже намерения друга были серьезны. И когда ему оставалось сорвать с себя только белье, Дантес поспешно воскликнул: -Да ладно, чего ты завелся! Выхожу я! Но Владимир просчитался. Вадим с каким-то животным рыком войдя в душ, схватил брюнета за плечи и прижал к скользкому кафелю. -Вад... Вадим поцеловал его. От потрясения Вова даже среагировать не успел, да и сообразить тоже. Его лучший друг отстранился, чтобы прошептать на ухо: -Прости, будет немного боли... -Вадик, что ты делаешь, бл***! - заорал Дантес, пытаясь оттолкнуть спятившего приятеля. - Я же натурал, дебил, натурал!... -ДАНТЕС! Ты вообще здесь?! Вова очнулся и посмотрел на Могилевскую, которая тыкала ему в лицо каким-то листком. -Это...да, слушаю. -Я говорю, здесь расписаны ваши ближайшие два дня, из-за отмены концерта планы сдвинулись, так что будьте добры, действуйте по инструкции. И попробуй только мне еще раз заболеть! - предупредила продюсер. - На следующей неделе начнется подготовка к церемонии... Вова смотрел на график и не разбирал букв. И хотя Наташа приказала свериться с расписанием Олейника, он знал, что листы одинаковы - они ведь типа единое целое. Он фыркнул. Женщинам пофиг, как он себя чувствует на самом деле и чего ему конкретно хотелось бы. Ему стало лучше только вчера, за время ангины пришло с десяток писем от женщин, со словами: "Как жаль, что вы заболели, мы так хотим на ваш концерт!", "Как плохо, что вы больны, желаем выздоровления и еще большего рвения в творчестве" или "Сочувствуем, выздоравливайте и приезжайте к нам в Казань". А самое бесящее от команды: "Жаль, придется отменить фотосессию и кучу интервью". Истинная причина их сожаления была налицо. Все это было неискренне. Пусть звучит как детское нытье, но никто из этих женщин не пожелал ему, чтобы он просто хорошо себя чувствовал. Ну, кроме мамы. Она единственная беспокоится о том, что ему хреново. И еще Вадик. Вова вздохнул. Вадим придет с минуты на минуту, а он даже не знал, как смотреть ему в глаза. После того сна в бреду он никак не мог прийти в себя. Хорошо хоть вовремя проснулся. Но сон не забылся. Напротив, он будто клещ засел в памяти и не желал оттуда убираться. Помнилось каждое слово, каждая деталь, каждое ощущение. Его друг сразу заметил, что после болезни Дантес сам не свой. Немного отстраненный и непривычно задумчивый. В принципе, так оно и есть, Вова наверное за всю жизнь столько не философствовал, сколько за последние сутки. Да еще и шугался малейшего прикосновения, как параноик. Вадим один раз уже хихикал над его лихорадкой, и беспардонно пытался выяснить, кому же Вова так отчаянно пытался доказать, что является натуралом. Если бы он только знал правду. На подобные приставания Владимир лишь краснел и нес околесицу, на что Вадик, возведя глаза к небу, выносил вердикт с долей ехидства: -Ты либо чего-то недоговариваешь, либо откровенно врешь. На это ответить было нечего, но Вадик больше не приставал, словно чувствовал смятение друга. Но вот Могилевская наконец ретировалась, и эта суетливая рябь перед глазами поутихла. В студию пришел Вадим. Вова автоматически напрягся, приготовившись держаться невозмутимым, но усилий, слава Богу, не понадобилось. Вадим вел себя как обычно и не делал замечаний по поводу Вовиной депрессии, отчего тот понадеялся, что вся его неловкость останется позади, и все будет по старому. В последнее время Вова часто ошибается.