Детский лепет

      — Нет! Что вы натворили?! Почему вы меня не спросили?! Нет! — Лёнька со слезами на глазах бросился к стиральной машине и попытался ее, открыть.       Естественно, у него ничего не получилось, потому что машинка уже минут пятнадцать, как вовсю исправно выполняла свою работу — стирала бельё, в бессилии стукнул кулачком по стеклу, сел на пол и разрыдался.       — Леонид, что это? У вас истерика? — строго спросила Дарья Петровна, домработница, гувернантка и воспитательница в одном лице, а сегодня, как выяснилось, и домомучительница для Лёнечки. — Воспитанные дети так себя не ведут.       — А как себя ведут воспитанные? Как? — кричал ребенок, размазывая слезы по щекам. — Хватают чужие рубашки и запихивают их в стирку без спроса? Да? Так себя ведут воспитанные?       — Леонид Андреевич! — голос домомучительницы стал холоднее льда и тверже стали. — Извольте поднять свою задницу с пола, вытереть сопли и извиниться за свое хамство.       А вот это было уже серьезно. Если Дарья Петровна переходила на «вы» да еще с отчеством, значит об инциденте обязательно будет доложено родителям, а там и до наказания недалеко, и хорошо еще, если санкции будет вводить отец, потому что если воспитанием любимого чада займется мама, то санкции будут не только введены, но и обязательно выполнены.       И у Лёньки была единственная возможность отмазаться — немедленно встать с пола, высморкаться и извиниться, тогда никто никому бы на ребенка жаловаться и не подумал. Да вот беда, мальчику сейчас совершенно было наплевать и на жалобы на него родителям и на последствия этих жалоб, поэтому вместо извинений, Дарье Петровне довелось лицезреть такое, чего она не только не видела и не слышала за все шесть лет Лёнькиной жизни, но чего в самых страшных и смелых предположениях не могла бы даже вообразить.       Мальчишка не только не поднял с пола свою задницу, но еще и всем корпусом рухнул на пол и ногами замолотил, как поступали только самые невоспитанные дети в магазинах, когда родители не хотели или не могли им что-то купить. Мало того, Лёнька завопил на весь дом, нисколько не опасаясь, что его вопль достигнет родительской спальни:       — Я извиняться не буду! Это вы виноваты, вы! Вы мне всю жизнь разломали!       Ребенок плакал так отчаянно и горе его было так неподдельно, что Дарья Петровна растерялась, бросилась поднимать его с пола, попыталась утешить, совершенно не понимая, что случилось с Лёнечкой, всегда таким послушным, добрым и вежливым мальчиком, и абсолютно недоумевая, в чем же она провинилась, что сделала не так.       — Господи, мальчик мой, да что случилось? Ну, не плачь, детка, не нужно. Я ничего маме с папой не расскажу. Успокойся.       — Я сам все папе расскажу. Сам! И маме тоже! — с криком вырывался ребенок из рук Дарьи Петровны и никак не хотел успокаиваться.       Как и следовало ожидать, крик и плач достигли родительской спальни и мама не замедлила появиться на пороге технической подсобки, папа, как видно, был еще в пути.       — Лёнечка, Дарья Петровна, что случилось?       — Не знаю, Катерина Валерьевна. Я с утра затеяла стирку, прибежал Лёня и… Вот такая истерика. Не понимаю я, что случилось.       — Лёнька, ты чего буянишь? — раздался голос отца откуда-то из-за маминой спины. — Ты что не помнишь, что сегодня тебе никак нельзя опаздывать в детский сад? Пошли собираться.       Тут мальчишка зашелся в плаче и почти завизжал:       — Я не пойду сегодня в сад! Ни за что не пойду! Пусть она идет вместо меня! — ребенок стал рукой показывать на Дарью Петровну, что уж и вовсе было верхом неприличия.       — Лёнь, не красиво в присутствии человека говорить «она», — сделала замечание мама.       — А красиво мне жизнь ломать? Да? Красиво? — безутешно рыдал ребенок.       — Андрей, отнеси его в детскую, я хочу с ним поговорить, — шепнула Катя мужу.       — Сейчас.       Отец поднял ребенка на руки, прижал к себе, понес его, вырывающегося, в комнату, по дороге говоря ему какие-то слова утешения. Следом за ними и Катя зашла в детскую и тут же отослала Андрея принести воду.       — Лёнечка, если ты не хочешь идти сегодня в детский сад, то не надо плакать, просто скажи нам с папой об этом, и никто тебя заставлять не будет.       — Я хочу! — рыдал мальчик. — Я очень хочу. Но я не могу.       — Почему?       — Не могу! У Лилии День Рождения, понимаешь?       Нет, Катя не понимала! Она прекрасно знала, что Лилечка Малиновская ужасно нравится Лёньке, как знала и то, что еще вчера ребенок с папой выбрали ей подарок, и мальчишка был на седьмом небе от счастья, что девочка сама к нему подошла и сказала, что очень ждет его завтра, то есть сегодня.       — Тебе не нравится подарок, который вы с папой купили? Так еще не поздно купить что-то…       — Нравится!       — Лёнь, так в чем же дело?       — Мне не в чем идти в детский сад сегодня.       — О, Господи! Как это не в чем? У тебя шкаф ломится от одежды.       — Мамочка, ты ничего не понимаешь, — мальчишка упал на живот на кровать, зарылся лицом в подушку и продолжал горько плакать.       — А ты объясни мне, что случилось. Возможно, мы вместе придумаем, как помочь твоей беде.       — Мне уже никак не поможешь, — с полной безнадегой провыл ребенок, — машинку не открыть, и рубашка все равно мокрая.       Кажется, что-то начинало проясняться.       — Ты про какую рубашку говоришь? Про ту, что папа привез?       — Да.       — А разве нет у тебя других рубашек?       — Есть, много есть, но Лиля сказала, что хочет со мной дружить только когда я в этой рубашке пришел в сад. Понимаешь? А раньше она дружила с Юркой Воропаевым.       Рубаха, привезенная Андреем из Лондона, была и в самом деле хороша. Понизу зеленая трава, сверху небо в барашковых облачках, на одной стороне шелком вышит котенок, на другой — щенок, а когда поворачиваешься или просто чуть-чуть шевелишься, кажется что котенок со щенком тоже шевелятся, как живые.       — Лёнь, ты уверен, что дело именно в рубашке?       — Да, она очень красивая.       — Кто? Рубашка или Лилечка?       — Обе… оба… не знаю, как сказать…       — Поэтому ты ее носил не снимая три дня?       — Да. А сегодня… — Ленька снова зарыдал.       — Ты понимаешь, что рубашка была грязная, в пятнах, и дурно пахла, ты же бегал, потел?       — Зато она была! А теперь ее нет, понимаешь?       — Понимаю. Только знаешь что?       — Что?       — Лёнь, если ты Лиле нужен лишь в этой рубашке, значит, это не ты её друг, а твоя рубаха.       — Мамочка, и что же мне делать? Я же люблю Лилю.       — Давай-ка мы с тобой вот что сделаем. Ты сейчас пойдешь к Дарье Петровне, извинишься. Ты же понимаешь, что стирать — это ее работа.       — Не буду извиняться, она должна была у меня спросить, нужно ли стирать, а так она мне всю…       — Лёня! Это не обсуждается! — строго сказала мама. — А я, как только машина закончит стирку, сразу же высушу твою рубашку утюгом. Ты немного опоздаешь в садик, но зато придешь в своей любимой рубахе.       — Честно? — просиял ребенок.       — Честно-пречестно. Но ты на досуге подумай, стоит ли так убиваться по девочке, для которой одежда важнее человека.       — Стоит, мамочка, еще как стоит. Лиля, она знаешь какая? Она веселая, красивая и смеется, как колокольчик. — Лёнька вскочил с кровати и выбежал из комнаты. — Дарья Петровна, Дарья Петровна, — раздался в глубине дома его звонкий голос.       — Катька, тебе наш сын никого не напоминает?       — Напоминает одну дурнушку, которая так хотела понравиться своему шефу, что целый день ходила по офису попугаем с боевым раскрасом…