Ты хуже, чем никотин.

Бакугоу делает последнюю затяжку и быстрее обычного выпускает дым, освобождая лёгкие. Он мимолётно представляет, как с этим серым облаком смешиваются его собственные мысли, а после быстротечно выходят наружу, выпуская из цепкого плена его пыльную голову. Пару секунд спустя кажется, будто отпустило, но чужая ухмылка на шрамированном самодовольном лице вновь просачивается через стенки памяти, заставляя злобно скалиться, скрипеть зубами и тянуться за новой сигаретой. Бакугоу ненавидит свою жизнь. Точнее говоря, Бакугоу ненавидит себя за то, что сделал с ней. Если вас когда-нибудь убивал собственный образ жизни, то это значит, что вы были не с тем человеком. Или не тем человеком. Возможно, одновременно совместимы и оба случая, но это только, если вы чертовски запутались абсолютно во всём и ничего не хотите принимать для устранения хотя бы одной вариации. Все мотивирующие к какой-либо динамике побудители сказали тебе «нет, иди к чёрту». Все перспективы, которые могли бы открыться перед тобой после действия мотивирующих побудителей, сказали тебе «нет, иди к чёрту». Каждый раз, когда ты собираешься перестать убивать себя собственным образом жизни, что-то обязательно скажет тебе «нет, иди к чёрту». И ты идёшь. Бакугоу не замечает, как опустошает недавно купленную пачку сигарет. Если бы не это, то он точно смог бы весь вечер просидеть на балконе, позабыв, что сейчас у него есть возможность обо всём поговорить с Очако. Однако пачка пуста, а Бакугоу ощущает давление этой возможности, будто она как-то физически начинает воздействовать на него, но всё это через мгновение проходит. К чёрту. Чужая ухмылка на шрамированном самодовольном лице вновь просачивается через стенки памяти, заставляя сильнее обычного хлопнуть дверью балкона и, игнорируя взволнованный взгляд карих глаз, как будто между делом спросить: — Уже говорила с Яойорозу…точнее, с Тодороки… о пополнении её семьи? Режущая горло фамилия мешает закончить фразу так, будто на всё сказанное ровным счётом плевать. Очако явно удивлена тем, что Кацуки интересуется подобным, но не акцентирует на этом должного внимания. С лёгкой улыбкой на лице она говорит: — Конечно, это же замечательная новость! Верно? У Очако очень большие искренние и добрые глаза. Бакугоу смог бы влюбиться в них, если бы уже не испытывал подобное чувство к другим. Гетерохромным и равнодушным. Бакугоу представляет именно эти глаза в моменты взаимодействия с Очако, возможно, поэтому она до сих пор ещё ничего не поняла. Бакугоу решает не реагировать на поступающий вопрос, после чего недолго над чем-то размышляет и твёрдо спрашивает: — Как скоро ты готова пойти на такой же шаг? У Очако очень большие искренние и добрые глаза, которые всегда смотрят на других с долей любопытства, удивления или восхищения. Сейчас все эти эмоции были в одном взгляде. В это же время Бакугоу мысленно продолжает себя ненавидеть за то, что опять не может вовремя остановиться (хотя бы притормозить), когда всё доходит до принятия решений, которые могут сломать чью-то жизнь. Например, его собственную жизнь. — Кацуки, — ей всё ещё непривычно обращаться к нему по имени. — С тобой я готова на всё. В любой момент. Ей всё ещё непривычно осознавать, что он, Бакугоу Кацуки, её муж. Её муж, который с каждым днём хочет от неё большей отдачи, понимания, одобрения каких-либо действий. И она готова всё это дать ему. Если чего-то не хватает, то она не будет с этим мириться, и точно что-то предпримет, лишь бы Бакугоу мог улыбаться вот так, как он это делает сейчас. В то же время Бакугоу мысленно продолжает себя ненавидеть за то, что незаметно причиняет ей боль. Точнее говоря, продолжает себя ненавидеть за то, что ему нравится это делать, несмотря на всю направленную в его адрес безысходность ныне сложившихся событий. Всё это происходит, потому что Бакугоу просто хочет отомстить. Себе, Очако, ублюдку Тодороки или кому-либо ещё. Из-за того, что Бакугоу просто не может остановиться в моменты принятия ненужных ему решений и сдвинуться с мёртвой точки, когда затрагиваются его истинные намерения. Бакугоу действительно заблудился, но, замечая выход где-то вдалеке, он всё равно сворачивает в противоположную сторону. — Ты серьёзно сейчас? Ахринеть, Очако, — Кацуки буквально подлетает к радостной девушке, крепко обнимая за талию. — Тогда захреначу первый романтический ужин в своей жизни! Возможно, он тебе даже понравится.

***

Тодороки Шото ненавидит это больше всего на свете. Он ненавидит принимать спонтанные решения, которые влекут за собой потребность в твёрдой уверенности и запредельной собственной ответственности. Тодороки Шото обязательно взвесит все «за» и «против». Даже если этих «за» практически не существует, то он их самолично найдёт. Потратит кучу времени, терпения и других ценных средств, но плюсы текущей ситуации будут у него в руках, чтобы продолжать дальше достойно делать вид, будто он не облажался. — Шото, я понимаю, что мы планировали первое время жить без детей, поэтому я готова пойти на аборт. Момо серьёзна и прямолинейна. Она всегда становится такой, когда замечает, с каким видом Шото решает, что делать дальше. Момо снисходительна и одновременно настойчива. Она готова пойти на всё, лишь бы Тодороки меньше загонялся из-за их личной жизни. Она пойдёт до конца. Тодороки хочет ответить, что-то вроде того, что уже любит этого ребёнка, но его резко останавливает холодный взгляд серых глаз напротив. Кажется, он передумал врать. Не в этот раз. — Ты думаешь, что Бакугоу может зайти настолько же далеко? Момо, наклонив голову вбок и слегка прищурив глаза, говорит: — Точнее, ты просто уверен, что он не отступит, и очень боишься этого, да, Шото? Тодороки Шото ненавидит это больше всего на свете. Он ненавидит то, что даже сейчас любое его слово — это заведомое решение. И вдруг, ощущая на себе чужой прожигающий взгляд, он понимает, что это не самое ужасное в данный момент. — Момо. Ты знаешь. — Ещё со времён академии, Шото. Момо понимает, что мозаика в голове Тодороки не собирается складываться, поэтому она продолжает: — Мы с тобой — жертвы токсичных родителей. Связывать свои судьбы с теми, кто нам не нужен, это наше наказание. И всё же я себя несчастной не считаю. Мне удалось разглядеть в тебе кого-то большего, чем носителя одобренной семьёй причуды. Однако этого не скажешь о тебе. Момо подходит к ошарашенному Тодороки, мешая своим слишком понимающим выражением лица подбирать какие-либо уместные слова. Тодороки разочарованно повторяет: — Ты всё знала. — О том, что вы периодически проявляете свою любовь в уединённых местах, пытаясь максимально скрыть это, или о том, почему ты до сих пор со мной, а не с ним? Девушка осторожно обнимает Тодороки за плечи и почти шёпотом произносит: — Не нужно так удивляться моему отношению. Я тебя понимаю. Несмотря на всё, ты сильный, Шото. Ты со всем справишься. И я тебе помогу. Только реши, хочешь ли ты осчастливить Старателя сейчас или же чуть позже. Может быть, ты подобного варианта вообще не рассматривал, но я надеюсь, что ты понимаешь, что Старатель вскоре начнёт требовать от тебя то, что у него в планах с момента твоего рождения. Девушка сильнее сжимает в объятиях чужие плечи и в ответ получает ожидаемое молчание. Она ловит себя на мысли, что, если бы уверенность имела физическую форму, то она давно уже создала бы её для Шото. Именно в этот момент. Разочарованно понимая, что её помощь может заключаться лишь в словах, она добавляет: — Никто и никогда не узнает о тебе и Бакугоу, пока ты сам об этом не заявишь. Доверься мне. Доверься и прими мою поддержку. Я готова пойти на аборт или оставить ребёнка, пусть и зная, что ты не желаешь его в любом случае. — Момо, остановись. Тодороки прикрывает ладонью рот девушки. Он не способен сейчас здраво анализировать все слова, которые сказала и ещё хочет сказать Момо. Он не способен принять то, что она со всем смирилась, но он точно понял, что не хочет оставлять её без какого-либо завершения этого откровенного разговора. Доверяясь собственной палитре чувств и эмоций, которые Шото испытывал к Момо на данный момент он говорит: — Ты родишь этого ребёнка. Тодороки Шото ненавидит это больше всего на свете. Он ненавидит то, что даже сейчас любое его слово — это заведомое решение. Однако после того, что он услышал от Момо, каждое слово стало даваться намного легче. — И ты родишь его не для Старателя, — растерянность в гетерохромных глазах уже успела раствориться в прибывшей заинтересованности. — Ты родишь его для меня.