***
Бакугоу был слишком доволен собой, но стоило ему хотя бы на пару секунд погрузиться в свои мысли и немного покопаться в себе, то он сразу же начинал себя ненавидеть. Однако была одна мысль, которая немного его успокаивала, возвращала в расколотую реальность. Это не он является первоначальной трещиной. На него надавили. Немного покопались внутри, но этого хватило, чтобы задеть самое слабое. Просто тот, кто копался, знал, где именно это нужно было делать. Ещё со времён академии Бакугоу постоянно всех окружающих предупреждал, что он не захочет взорвать кому-нибудь нутро, если его не начать провоцировать. Упоминать о масштабах провокаций не приходилось. И всё же, зная Тодороки, его нужно было осведомить. Зная, что между ними произошло, нужно было изначально прочертить границы и доступно показать, что в случаях доебательства со стороны Тодороки когда-нибудь его шрамированная рожа и двуличная жизнь пострадают. Агрессивная и моментально действующая сторона Бакугоу сразу же захотела причинить как можно больше физической боли самодовольному ублюдку. Однако слабые отголоски рациональности напомнили, что Тодороки действовал иначе. И от его действий Бакугоу чувствовал себя настолько омерзительно, что никакая бойня по собственному телу не смогла бы довести Бакугоу до подобного состояния. Это не он является первоначальной трещиной. Значит, всё просто замечательно. Бакугоу всегда хотел быть единственным лидером, но в этот раз он пожертвует данной ролью ради достижения своей цели. Бакугоу действительно ненавидит Тодороки и всё, что с ним связано. Он хочет растоптать его. Или сделать ещё что-то более ужасное, если это вообще возможно. И даже, если Тодороки начнёт наступать на него первым, Бакугоу найдёт в себе силы, чтобы подняться и продемонстрировать своё ответное подавление. Бакугоу не первоначальная трещина. Он отличное продолжение этой трещины, которое намного глубже, чем кажется на первый взгляд. Единственное, что не учитывал Бакугоу — это то, что даже растоптанное, пыльное и на вид ненужное порой может стать началом чего-то нового.***
На свадьбе Бакугоу Кацуки нет ничего лишнего. Просторный зал без столов с закусками и алкоголем. Без воздушных шаров, украшений и цветов. Без напряжённой и в то же время торжественной атмосферы. На свадьбе Бакугоу Кацуки нет никого лишнего. Просторный зал без гостей, официантов и назойливой тамады. Без близких друзей, родителей и детей, которые, затаив дыхание, ждали бы красивых новобрачных. На свадьбе Бакугоу Кацуки всё происходит быстро и так, как он хотел. Жених с невестой расписались и направились к выходу. У обоих родители с головой погрязли в бизнес. Им не до личной жизни своих детей, которые далеко не единственные в кругу семьи. Замуж выходишь? Поздравляю. А он богатый? Жениться захотел? Неплохо. А какой компанией руководит её семья? Обоих такой расклад устраивал. Очако получила долгожданное кольцо и парня своей мечты, который в итоге стал её мужем. Она до сих пор не может понять, как так всё вышло, но это уже неважно, когда он крепко держит её за руку или слегка треплет волосы. Бакугоу, чувствуя, что дышит Тодороки в затылок, очень правдоподобно играет роль любящего мужа, не задумываясь о каких-либо последствиях. Главное, что сейчас хреново не только ему одному, а на остальное плевать он хотел. Мысль о том, что Тодороки похер на всё это, просто не допускается. — Кацуки, — огромные карие глаза пристально заглядывали чуть ли не в самую душу. — Кацуки, может быть, устроим девичник. И мальчишник. Как тебе? — Это, кажется, до свадьбы делается, — Бакугоу обнимает Очако за талию, будто он действительно этого хочет. — А мы сделаем после! Какая разница, верно? Такая уверенная, но не до конца. Счастливая, но ненадолго. — Позовёшь Киришиму, Деку, своих приятелей с работы, — продолжала она. — Обязательно позови Тодороки, потому что я позову Момо. Бакугоу соглашается с Очако так, будто действительно этого хочет. На самом деле ему бы хватило и одного Тодороки на своём мальчишнике.***
У Бакугоу Кацуки есть две вредные привычки: это сигареты и чёртов Тодороки Шото. Когда он ими злоупотребляет одновременно, то всё спокойствие, которое было в жизни Кацуки до появления шрамированного лица и едкого сигаретного дыма, ускользает от него. Ускользает и инстинкт самосохранения, прозрачная уравновешенность и контроль за собственной задницей. — Да как же, блять, так вышло-то, — Кацуки шипит сквозь зубы, когда его припечатывают лбом к оконному стеклу. Он выпил не так много, чтобы сейчас стоять раком перед окном с голой задницей. Он выпил не так много, чтобы сейчас позволять чужой холодной руке сжимать его шею так, будто его хотят не трахнуть, а задушить. Он выпил не так много, но всё равно это происходит. Сейчас. С ним. И с мудачьём Тодороки. — Не поверишь, но я тоже самое спросил, когда прочитал твоё сообщение, — голос Тодороки спокойный, несмотря на то, что одна его рука с немалой силой сжимала горло Бакугоу, а другая пристраивала член к бледной упругой заднице, предварительно, позволив Кацуки выпрямиться и упереться в стекло уже не только лбом, но и грудью. — Поздравляю, Бакугоу, принимай подарок. Тодороки, не церемонясь, вошёл в Бакугоу почти во всю длину и посильнее сжал ему горло, чтобы вместо мата услышать кашель и хриплый стон. Не дожидаясь каких-либо дополнительных реакций, Шото начал сразу же с размашистого темпа, не забывая удерживать одной рукой за чужое горло. Свободная же рука переместилась на подоконник, на котором лежали сигареты и зажигалка. Не обращая внимания на чужой болевой стон, Тодороки, чувствуя тепло внутри Бакугоу, не может сдержать собственного. Рука с сигаретой переместилась к полуоткрытому рту, но задержалась возле губ: — Слушай, — немного сбавив темп и расслабив хватку на горле, Тодороки говорит так, будто всё это сейчас уместно. — Ты же не против, если я покурю твои сигареты? Чертовски захотелось. А Бакугоу хочется развернуться и врезать по шрамированной морде, но кончить хочется ещё больше. — Да мне плевать, главное, не останавливайся, ублюдок! Тодороки делает удовлетворительный кивок, из-за которого начинает немного кружиться голова, напомнив о выпитом роме, а после этого, не забывая насаживать задницу Бакугоу на собственный член, перемещает руку с горла к сигарете и быстро поджигает её пламенем из указательного пальца. — Как же хорошо, а тебе? — Тодороки выпустил первое облако дыма в напряжённую спину Бакугоу и, ухватившись одной рукой за его талию, прижал к себе горячее тело ближе, тем самым оказываясь в нём глубже. Бакугоу реагирует мгновенным глухим стоном, прикусывая собственное предплечье. Он почти шёпотом произносит, несмотря на то, что Тодороки даже не думает замедляться: — Главное, чтобы ты моей заднице больше внимания уделял, а не сигаретам, двумордый. Тодороки отвечает так, будто всё это сейчас уместно. Выпустив завершающее облако дыма, он говорит: — Слушай, — он снова растягивает движения, а его свободная рука слишком неожиданно перемещается с талии на пах Кацуки, начиная мастурбировать. — Здесь нет пепельницы, Бакугоу. А это тебе за то, что решил жениться именно на Урараке.***
Когда Тодороки и Бакугоу вернулись к тем, кто заявился на мальчишник, то почти все заметили их неожиданное появление и потрёпанный вид Кацуки, который не убирал собственную руку с поясницы. Или его рука была чуть ниже. На этом присутствующие особо не стали заострять внимание. — А вот и наш пропащий! — завопил в адрес Бакугоу весьма пьяный Киришима, недовольно щурясь в сторону флегматичного Тодороки. — Кацуки, тут ребята с Мидорией тебя хотят поздравить или посочувствовать, я не понял нихрена, если честно. — Мне нахрен не сдалось их поздравление, давайте бухать! — Бакугоу оттолкнул всех, кто стоял у него на пути, и направился к выпивке. — Тогда вы можете поздравить меня, — сдержанный голос как назло услышали абсолютно все, несмотря на всеобщий гул. К Тодороки повернулся даже Киришима. — С чем же?! Тодороки, ты что, второй раз женишься? Шото, немного подождав, посмотрел в сторону Бакугоу, который даже не думал разворачиваться. Держа в руке пустой стакан, он застыл на месте, рядом с бутылками. Кажется, почти не шевелился. — Я стану отцом. Бакугоу, пропуская мимо себя одобрительные свисты и восторженные выкрики, медленно развернулся, сжимая в руках стакан, на стенках которого уже виднелась трещина. Он говорит: — Да как же, блять, так вышло-то, — совсем тихо. Его точно никто не слышал. Абсолютно точно никто ничего не слышал. Но Тодороки почему-то всё равно отвечает, с вызовом глядя прямо ему в глаза: — Как-то совершенно случайно. 2:1.