Ты хуже, чем никотин.

Я ненавижу влюблённые парочки. По моему мнению, они омерзительно невыносимые. Гадко нелепые и нестерпимо гнусные. Эти тщетные попытки что-то скрыть от других. Эти безмолвные беглые взгляды, от которых хочется закатывать собственные глаза в моменты, когда замечаешь их. Эти едва ощутимые касания, которые заставляют тебя кривить рожу после реакции обоих. Я ненавижу влюблённые парочки. По моему мнению, они частят непостоянностью. Они недолговечны. Из-за них напрашиваются вопросы о том, как скоро они перестанут мило улыбаться и начнут интенсивно трахать мозги друг другу. Они всегда провоцируют меня на взгляд «весь грёбаный ад впереди, мне почти жаль вас». Я ненавижу влюблённые парочки, потому что сегодня они хотят сдохнуть в один день, а завтра — просто сдохнуть. Сегодня он добавляет в её хлопья нужную порцию молока, а завтра эти самые хлопья он смывает со своего лица. Знаете, хочется создать пульт управления чёртовыми влюблёнными парочками и перемотать на момент, когда они оба уже ненавидят друг друга. Перемотать и сказать: — Вот с этого и надо приступать к отношениям, тупые суки. Вот с этого и начинается настоящая любовь. Я абсолютно точно это всё ненавижу, но, оказывается, что притворяться одним из немалого числа влюблённых мудаков я ненавижу ещё больше. Я не сталкивался ни с чем из вышеперечисленного. Даже когда меня и чёртового Тодороки что-то похожее (назовём это дерьмо так) связывало, то я с уверенностью могу сказать, что это с самого начала происходило на почве искренней взаимной ненависти, которую окружающие всегда сочетали с ярким чувством соперничества. Никто не знал и не мог даже подумать о том, что на самом деле происходило между нами, когда мы оставались наедине после какого-нибудь тупорылого турнира или спарринга.

***

— Ты грёбаный кусок дерьма, Тодороки! Бакугоу чувствует, что ещё немного, и весь окружающий спортивный инвентарь превратится в ненужную кучу хлама. Бакугоу чувствует, что ещё немного, и он точно подорвёт что-нибудь. Кого-нибудь. Бакугоу чувствует, что ещё немного. — Я, блять, ненавижу, когда всякие мудилы вроде тебя сначала показывают свою ебучую крутость, а потом оказывается, что на деле они все… все куски дерьма! В Тодороки летит стул, направляя свою железную ногу прямо в безразличное шрамированное лицо. Шото уворачивается, но позволяет задеть своё плечо, чтобы Бакугоу стало немного легче. Или наоборот. — Чёрт! Чёрт! Чёрт!!! Я хочу, чтобы ты понял, что мне не похрен! Не похрен на то, что я победил ничтожного слабака! В Тодороки летит кулер с водой, но в этот раз нет необходимости даже сдвигаться с места. Он пролетает абсолютно в другую сторону, ударяясь о деревянные двери шкафа. Если он слабак, то Бакугоу — ярый любитель показухи. — Бакугоу… — Шото удачно выбирает момент, когда рот Кацуки ненадолго прекращает орать благим матом. — Что именно ты хочешь от меня, Бакугоу? Тодороки ощущает чужую ярость, будто та его собственная. Он знает, в какой момент нужно надавить на Бакугоу, чтобы тот слетел с катушек окончательно. — Что я должен сделать для тебя, Бакугоу?! Скоропостижный и эффективный разнос и без того хилой нервной системы. Бакугоу буквально рвёт горло в попытке донести ключевую мысль до грёбаного Тодороки куска дерьма Шото. — Проиграй мне достойно, ублюдок! Он мгновенно активизирует причуду и добавляет: — И, может быть, тогда я стану ненавидеть твою тупую рожу чуть меньше!

***

— Восточное крыло учебного здания можно считать руинами. Некоторые занятия многих классов приостановлены. И всё это из-за вас, — Айзава кидает уставший взгляд на дуэт собственных учеников, которых уже вся академия обходила стороной. — Хорошо, что никто не пострадал из-за ваших необдуманных асоциальных действий. Бакугоу, не чувствуя ни капли вины, сразу же находит, что ответить: — На самом деле, сенсей, я очень хотел, чтобы пострадал один человек, а разгром классов и коридоров академии в моих планы не входил, поэтому… Его тут же перебивает Тодороки, загородив спиной самодовольное лицо Бакугоу, тем самым концентрируя внимание учителя на себе: — Мы искренне просим прощения за наши действия, но даже тупому Бакугоу должно быть понятно, что этого мало. Я готов покрыть все финансовые растраты, и сделать что-то ещё во благо Юэй. Айзава, недолго думая, кивает, но тут же добавляет: — А что насчёт тебя, Бакугоу? Тодороки отходит в сторону, переставая прикрывать недовольное лицо названного, но всё равно не даёт тому сказать и слова, повышенным тоном вновь отвечая классному руководителю: — Он разделяет мою инициативу! Мы готовы приступить уже сегодня. После занятий. И не сомневайтесь в моих словах только лишь из-за его враждебного вида. Это нормальное выражение лица Бакугоу.

***

— Нахрена ты это сделал, двумордый?! Теперь нам пахать семьдесят два часа здесь! Бакугоу стал упорно возражать ещё в кабинете Айзавы, но тот уже загорелся идеей об общественных работах на территории школы, и никакие уговоры со стороны Кацуки не переубедили поменять его решение. Точнее, решение Тодороки. — Посмотри на это с другой стороны. Семьдесят два часа наедине. Ты и я. — И вонючие душевые, которые мы должны драить после каждой тренировки! Сука! Просто заебись! Бакугоу замахивается ногой, чтобы пнуть стоящее рядом мусорное ведро, но тут же теряет нужный объект из виду, сильно ударяясь спиной о кафельную влажную стену. Теперь перед ним бледное чужое лицо и гетерохромные глаза, которые одним подавляющем взглядом вынуждают заткнуться. Ненадолго. — Семьдесят два часа, Бакугоу. У тебя есть ровно семьдесят два часа, чтобы во всём признаться. Чтобы прекратить всё это. — Что за дерьмо? Убери свои руки от меня, ублюдок! В чём признаться? Кому? Блять! Тодороки прижимает сопротивляющееся тело ещё сильнее и укрепляет доминирующую позицию тем, что сжимает через брюки всей ладонью уже заметно возбуждённый член Бакугоу, с нескрываемым удовольствием принимая чужое шипение вперемешку с тихим стоном. — Себе, Бакугоу. И тем, кому ты там ещё в уши заливаешь. Хочешь от меня честного боя? Тогда будь честен для начала с самим собой. — Ты… грёбаный…сдохни…сука. — Ты так хрипишь, что я плохо разбираю твои слова. Повтори, что я должен сделать, Бакугоу?! Тодороки расстёгивает пуговицу и ширинку на школьных брюках. Кацуки в тот же момент чувствует, как дрожь и слабость начинают заполнять его тело. Он чувствует, как чужая холодная ладонь касается его горячей плоти, и прикусывает губы, лишь бы не заорать о том, как он ненавидит это место. Как он ненавидит всё, что поспособствовало их встрече. Как он хочет, чтобы Тодороки позволил ему сделать то же самое. — Семьдесят два часа, Бакугоу. Найди причину, чтобы принять честный бой.

***

Бакугоу просыпается из-за ощущения собственной боли. Каждый раз, когда ему снится Тодороки из прошлого, Бакугоу чувствует себя паршиво внутри. Сегодня хреново и снаружи. В такие моменты хочется либо покурить, либо кого-нибудь избить. Бакугоу медленно приподнимается с постели и направляется к балкону. По пути встречается взглядом с Очако, которая после их последней ночи постоянно краснеет и закрывает лицо собственными прядями волос. Это весьма приятная реакция, но Бакугоу плевать. Точно так же ему плевать на то, что она говорит про кровь на его губах. И что-то про ребёнка. Бакугоу закрывает за собой дверь балкона, ограждая себя от этого ненужного мира. От этого обволакивающего уныния и отсутствия каких-либо серьёзных намерений. Он достаёт зажигалку и мгновенно успокаивается, когда вспыхивает размеренное маленькое жёлто-красное пламя, которое после сменяется серо-белым облаком дыма. Всё, что окружает Бакугоу, каким-то образом связано с Тодороки Шото. Всё так похоже на него. Именно из-за этого он продолжает ему снится. Прошлое, которое так отчаянно пытается убить Бакугоу, воскресает ночью, в его снах. Оно либо пытается прикончить в ответ, либо желает помочь. В любом случае Бакугоу остаётся только принять его. Он выпускает очередное облако дыма, а после вдыхает его обратно через нос. Семьдесят два часа, Бакугоу. Семьдесят два часа.