Не так уж подло и не так уж просто...

Чтобы доехать до дворца, трём спутникам пришлось заехать в город со стороны наиболее тихого квартала, а для пути выбирать самые укромные переулки. На их счастье, такая тактика сработала, поэтому до пункта назначения они добрались без всяких помех. Столица была довольно немалых размеров, и непосредственно до королевского дворца восстание пока не докатилось, хотя крики и шум доносились уже и сюда. Такое бездействие насторожило заговорщиков. Стражники, стоявшие у дворцовой ограды, своего поста не покидали, но заметно нервничали. Появлению у ворот двух первых министров и дочери одного из них они очень удивились, но при их виде по привычке не стали скрещивать алебарды. — Отворяйте! — велел им Нушрок. — Нам надо во дворец. Срочно. — А что происходит в городе, господин Нушрок? — поинтересовался один стражник, распахивая ворота. — Бунт! — ответил вместо товарища Абаж. — Зовите на подмогу остальных. Если на дворец нападут, дайте мятежникам самый решительный отпор. Привратники, всегда беспрекословно повиновавшиеся Абажу и Нушроку, согласно отсалютовали им алебардами. Оба министра и Анидаг проехали ко крыльцу, где почти одновременно спешились и едва ли не бегом двинулись в глубь дворца. Встречавшиеся им по пути придворные несколько раз пробовали спросить, куда они так торопятся, но фирменный взгляд Нушрока и не отстававшей от него Анидаг пресекал все излишние расспросы на корню. В тронном зале, куда и лежал путь заговорщиков, было удивительно тихо: Топсед, вместо того чтобы предпринять какие-то действия по подавлению мятежа, восседал на троне в позе мыслителя и задумчиво вертел в пальцах перо, держа на коленях исписанный лист бумаги. Штук двадцать таких же листов, испещрённых различными вычислениями, валялись в беспорядке у трона. За столом неподалёку сидел полусонный церемониймейстер, в обязанности которого входило время от времени менять бумагу или подливать чернил в чернильницу, а у трона переминались с ноги на ногу два пажа и втихомолку перешёптывались между собой. И тут в зал ворвались до крайности взбудораженные Абаж, Нушрок и Анидаг. Их шаги потревожили общую тишину, и Топсед недовольно поднял голову. — Н-Нушрок? Абаж? — пролепетал он, от неожиданности не обратив внимания на дочь главного министра. — А… что вы тут делаете? Что происходит? — Мятеж! Мятеж в городе, вот что происходит! — грубо выкрикнул Нушрок без всяких приветствий. — Скоро это и до дворца доберётся! А вам разве не докладывали, ваше величество? Иначе почему гвардия до сих пор бездействует? — Усмирить бунтовщиков — вот что сейчас нужно! — поддержала отца Анидаг, недовольная тем, что король даже не заметил её. — И поскорее! — Мятеж… — простонал Топсед бессмысленно. Ноги его стали ватными, во рту пересохло, глаза закатились — и он сполз по трону на пол, будто тряпичная кукла. — Трус! — презрительно скривился Нушрок и тут же обернулся к своим сотоварищам: — Ну, по крайней мере, от него мы избавились — не будет путаться под ногами. Сейчас надо решить, что делать дальше. Вы, Анидаг, — обратился он к дочери, — остаётесь за главную. Постарайтесь не допустить среди придворных излишнего беспокойства. Вы, Абаж, велите привести этого, — он указал подбородком на обморочного короля, — в чувство и во всём помогайте Анидаг. А я пойду в казармы: надо поднять гвардейцев как можно быстрее. Получив от дочери и друга согласные кивки, главный министр двинулся было к выходу из зала, но был приостановлен Абажем: — Погодите, Нушрок!.. Возьмите себе в помощники моего сына. Он — гвардейский ротмистр и может оказать вам немалое содействие. — Спасибо, я учту, — коротко ответил Нушрок и исчез за дверью. Очутившись в практически пустом коридоре, он, невзирая на этикет, побежал вниз по лестнице. Достичь казарм, расположенных поблизости от дворца, нужно было в самый короткий срок. В самих казармах — что очень обрадовало Нушрока — было неспокойно: гвардейцы уже слышали и понимали, что в городе творятся беспорядки, но без непосредственного на то приказа и чьего-нибудь руководства они не могли ничего предпринять. Когда же в дверях выросла высокая худощавая фигура главного министра, некогда вышедшего в отставку генералом, это вызвало у солдат бурю воодушевления. С ними Нушрок обращался всегда строго, но справедливо и даже великодушно, а поскольку он при этом был отличный военачальник, то пользовался среди гвардии большим уважением. При виде его все солдаты моментально умолкли и отдали честь — все, кроме ротмистра лет двадцати, который смело подошёл к главному министру. — Господин Нушрок, вы пришли возглавить подавление мятежа? «Сообразительный парень», — усмехнулся тот. Этот юнец был не кто иной, как Кичензук — сын Абажа, который в скором времени должен был стать зятем самого Нушрока. Сказать по правде, такая идея была отнюдь не противна последнему: Кичензук, друг детства Анидаг, пылко любил её и вдобавок был очень хорош собой. От своей покойной матери он взял шелковистые светлые волосы и чуть пухлые губы, а от отца ему достались зелёные глаза, хладнокровный разум и вспыльчивый характер. Кичензуку было всего двадцать лет, но умом и храбростью он превосходил многих сверстников, за что и получил звание ротмистра всего через два года после поступления в гвардию. (Правда, и службу, как сын министра, он начинал не простым солдатом.) В полку его любили за простоту и учтивость. — Да, именно за этим я и пришёл, — ответил ему Нушрок. — Вас, Кичензук, я назначаю моим личным помощником. Распорядитесь собрать два отряда: один возглавлю я, а командование над другим поручается вам. Сын Абажа поспешил исполнить приказание. Из всех солдат, бывших на то время в казарме, в скором времени были отобраны самые сильные, расторопные и дисциплинированные. Таких оказалось сто сорок человек: по семидесяти в каждом отряде. Нушрок полагал, что такого количества гвардейцев вполне хватит, чтобы разгромить плохо вооружённых, разрозненных бунтовщиков. Погода стояла ясная, и сразу же после сборов был отдан приказ отправляться в город. Линии гвардейцев вначале растянулись: на каждые десять-двадцать шагов приходилось по человеку. Отряд Кичензука двигался к главной городской площади, но отряд Нушрока направился к эпицентру восстания — зеркальным мастерским. Все солдаты старались шуметь как можно больше, громко переговаривались и то и дело стреляли на поражение. Наконец отовсюду стали выбегать мятежники. Некоторые бросились на гвардейцев, но были встречены градом пуль, прикончивших двадцать человек и ранивших десятка полтора. Изредка то один, то другой проскакивал мимо и спасался, но таких было немного. Облава сметала повстанцев в кучу, словно метла. Скоро они уже кишели едва не за каждым домом. Когда солдаты прочесали весь город — на что потребовалось около трёх часов, — Нушрок приказал смыкать оба крыла. Солдаты постарались держаться друг друга, и уже вся облава двинулась к главной площади. Все мятежники очутились в западне. Гвардейцы прибавили шагу. И прежде чем жертвы окончательно были втиснуты на площадь, её оцепленное пространство представляло собой сплошную толпу вопящих, мечущихся людей. Они защищались с жестокостью отчаяния, потому что спасения им всё равно уже не было. И гибли один за другим под копьями и шпагами гвардейцев. Все самые непримиримые участники мятежа были беспощадно истреблены. Нушрок пощадил только тех из них, кто вовремя успел укрыться в каком-нибудь доме или добровольно сдался солдатам. А Гурд — что делал он во время этого побоища? Облава смела его вместе с остальными, но ему одним из первых посчастливилось укрыться живым и относительно невредимым. Наконец столица затихла. Почти повсюду царила разруха, догорали пожарища. Битва заняла добрых полдня: солнце постепенно начинало клониться к закату. Но гвардейцы всё равно ликовали: — Победа! победа! Нушрок, слыша эти крики, только сейчас осознал в полной мере своё торжество. Победа! Мятеж задушен в корне, королевство устояло. Победа! Победа! Убитых бунтовщиков на площади и улицах остались десятки. Из гвардейцев же погибло немногим более двадцати воинов. Их товарищи похоронили с почестями, а их семьи Нушрок впоследствии приказал освободить от всех налогов. Пусть знают, что главный министр умеет ценить преданность и храбрость своих воинов и не оставляет без помощи их родных.

***

Столица понемногу начинала зализывать раны. По примеру Нушрока Кичензук разрешил своему отряду уйти в казарму на отдых, предварительно отконвоировав зачинщиков бунта к Башне смерти. Мирные жители, не участвовавшие в этой заварухе, осмелились выйти из домов и убрать трупы, а потом приступили к разборке завалов, возникших из-за буйства мятежников. Конечно, Олкетс теперь нуждался в кардинальной перестройке, но главная проблема была уже ликвидирована. Оставшись на площади, Нушрок спешился с усталого коня и напоил его водой из фонтана, после чего немного отпил сам. Вода была прохладная и довольно приятная на вкус. Рядом умывался Кичензук: споласкивал вспотевшее лицо и мыл руки. Главный министр окликнул его: — Поздравляю с первой битвой, дорогой Кичензук! Вы сражались очень достойно. — Приятно это слышать, особенно от вас, господин Нушрок, — улыбнулся юноша. — Но я хотел кое о чём спросить… Вы не знаете, где мой отец? — Там, — Нушрок махнул куда-то рукой, — во дворце. За него я спокоен. Кичензук обрадованно кивнул: — Это хорошо. Как думаете, нам уже пора отзывать солдат и возвращаться? — Да, пора, — согласился главный министр. Скоро как раз вернулись гвардейцы. Получив от них все сведения о результатах боевой операции, Нушрок великодушно предоставил им внеочередной отпуск и с тем отпустил их. Оставалось лишь вернуться во дворец. С собой министр взял одного Кичензука, попутно сообщив тому, что его ждёт радостная весть. Дворец встретил Нушрока и его помощника не прежней тишиной, а взволнованным гулом. Многие придворные наблюдали из окон за сражением, которое отлично просматривалось с такой высоты. До самого дворца мятежники тоже добрались, однако дело, по счастью, ограничилось только несколькими выбитыми стёклами. Это изрядно всех встревожило, хотя всеобщая паника не воцарилась: Абаж и Анидаг, оставленные Нушроком «за старших», весьма недурно справились со своей задачей. Как только Нушрок зашёл в тронный зал, Анидаг вскочила со стула, на котором сидела до этого, и порывисто бросилась к нему: — Отец! Вы живы, вы вернулись!.. Я так боялась за вас!.. — Конечно, жив, если вернулся, — согласился министр, обнимая дочь. — Ну, успокойся, моя принцесса… Я рядом, теперь уж точно рядом, и больше нас ничто не разлучит… Встреча Кичензука с отцом была не столь трогательна, но не менее проникновенна. Абаж обнял сына и поцеловал в макушку, шепнув при этом: «Я горжусь вами, дитя моё». Услышать такое было для Кичензука большой редкостью, а потому он обрадовался едва ли не больше, чем Анидаг, которую он в первую секунду даже не заметил. Только разомкнув объятия, дети обоих министров наконец разглядели друг друга. При виде своего давнего приятеля Анидаг неожиданно вся вспыхнула и побледнела. Эти перемены были так быстры, что глаз едва мог за ними следовать. Кичензук приблизился к ней и, не скрывая удивления, поздоровался, как полагалось по этикету: — Здравствуйте, сударыня. — Здравствуйте, господин Кичензук, — в тон ему ответила девушка и послала отцу вопросительный взгляд. Нушрок верно истолковал его, а потому обратился к сыну Абажа: — Помните, я недавно сказал, что во дворце вас ожидает радостная весть? Так вот, по сути, она стоит перед вами. Мы скоро породнимся, Кичензук: моя дочь — ваша невеста. Ваш отец согласился, чтобы вы женились на ней. — Это… это правда, отец? — ошеломлённый юноша посмотрел на Абажа; он искал слов — и не находил их. Абаж мог только кивнуть. Анидаг же стояла залившаяся краской, как маков цвет: она сама втайне хотела замуж за Кичензука, но в присутствии отца и будущего свёкра так стеснялась, что едва могла двинуться. Её жених, не зная также, что делать, целовал ей руку и в этих ласках старался укрыть себя от двух наблюдательных взоров, обращённых к нему. Наконец Нушрок, желая разрядить обстановку как можно естественнее, спросил у Абажа: — А что с Топседом? Неужели он оправился от обморока? — Какое там!.. — ответила вместо Абажа Анидаг, чем заставила Кичензука отпустить её и распрямиться. — Церемониймейстер пробовал привести его в чувство — бесполезно. Мы приказали перенести его в королевскую опочивальню. — Ну, пойдём посмотрим: может, теперь-то он пришёл в себя, — предложил Кичензук, и все четверо направились прямиком в опочивальню. Картина, которую они там застали, представляла собой удручающее зрелище: Топсед Седьмой лежал в кровати с жалким видом и так неподвижно, что можно было счесть его мёртвым, если бы не слабое дыхание, практически не слышное за звуками из приоткрытого окна. Войдя в комнату, заговорщики инстинктивно продвинулись немногим дальше порога. — Нушрок… — Абаж тронул товарища за рукав. — Проверь: он спит или уже умер? Главный министр подошёл к кровати. Король, судя по всему, спал, но с виду дествительно напоминал умирающего. — Да вроде бы спит, — негромко пояснил Нушрок своим спутникам. — Только, как мне кажется, уже дышит на ладан. Едва он договорил, как Топсед со стоном приоткрыл глаза. Это было роковым действием: его полусонный взгляд натолкнулся на взгляд Нушрока — грозный, пронизывающий, как и всегда. А Топсед всегда до жути боялся смотреть в глаза главному министру. И сейчас он, ослабевший от пережитого потрясения, будучи ещё не в силах даже что-то сказать, не выдержал: издал короткий задушенный хрип и испустил дух. Увидев это, Нушрок сперва не поверил, но, когда Топсед в течение целой минуты не сделал ни одного движения, а дыхания его было не ощутить, стало понятно, что король на самом деле умер. — Отец… он мёртв? — в волнении спросила Анидаг. Нушрок утвердительно тряхнул головой. На его лице, равно как и у Абажа, распозлась улыбка облегчения. Всё сделалось как нельзя лучше — даже ещё лучше, чем они могли себе представить. Топсед умер сам, своей смертью, и теперь не придётся ни вырывать у него отречение, ни заключать его в темницу. Анидаг и Кичензук тоже не могли скрыть нечаянной радости от смерти бесполезного и глупого короля. — Вы понимаете, что это означает, дорогая дочь? — намекнул Нушрок. Девушка кивнула ему в ответ, а Кичензук только пробормотал: — А что означает-то? Теперь придётся выбирать нового короля… Династия Топседа всё равно себя изжила. И тут Абаж взял инициативу в свои руки: — Да, придётся выбирать нового короля. Но этот выбор гораздо проще, чем вы думаете, сын мой. Всё элементарно: вы с Анидаг женитесь и становитесь новыми королём и королевой! А мы с господином Нушроком остаёмся министрами, только уже не в качестве серых кардиналов. Анидаг выжидательно посмотрела на жениха. Какое-то время Кичензук колебался, но вдруг вспомнил разруху, царящую на улицах Олкетса после окончания мятежа. Вспомнил, как его товарищи-гвардейцы жаловались на заведённые в королевстве порядки и говорили, что давно пора бы встать у кормила государства новому, настоящему королю, а не марионетке на троне. И наконец решился. — Хорошо, — проговорил он, — я согласен. Но сначала нужно пойти и сообщить всем придворным о смерти короля, а потом более-менее законным порядком ввести всех в курс этого плана. Не думаю, что они предложат более выгодную альтернативу. — Правильно. Объявление о передаче власти я беру на себя, — добавил Нушрок. Абажу и Анидаг оставалось только согласиться со всем этим. Делать в опочивальне покойного короля было больше нечего, и заговорщики один за другим покинули комнату.