убежище слепых

      — Лин, скажи, пожалуйста, что непонятного в моих словах?       Мужской громкий голос разрывал тишину пустующего кабинета, в котором из мебели только стул, стол и несколько полок. А ещё один несчастный, покалеченный жизнью кактус, который стоял в самом углу и от корней пестрил своей синевой. Помощница решила его поливать втихаря, предположив, что босс таким делом не занимается, да и вообще у него времени не хватает на это. Теперь бедное растение мало того, что перекошено, ибо сломано прямо посредине из-за разбушевавшихся эмоций его владельца, так ещё и гниёт. И это настолько парадоксально и смешно, что у черноволосого мужчины просто не получается сдержать улыбки, когда он цепляется взглядом за этот уголок комнаты, в которой он проводит почти всю свою жизнь.       Когда в перерывах между работой появляется пара свободных минут, которые тратятся на отдых головного мозга, мужчина постоянно смотрит на этот цветок, не отводя взгляда. И думает… Много думает о том, что жизнь его похожа на этот кактус практически на восемьдесят процентов, если оставить остальные двадцать на хоть какое-то движение в пределах одной комнаты. Без этого же — идентично! Раздражает ужасно, особенно в такие вот моменты глубокой задумчивости, но выбросить не может, поскольку подарок. А подарки, вроде как, ценить нужно. Вот и смотрит на него (себя).       — Мистер Чон, тут… — секретарша врывается в кабинет с громкими воплями и быстро затихает, стоило увидеть телефон, приложенный к уху. — Извините…       И мгновенно убегает в сопровождении злого взгляда. Ей точно потом ещё достанется за такую вот вольность, тем более обсуждали они это уже не раз. Чтоб не врывалась вот так вот просто, как будто всё разрешено и дозволено; чтоб не кричала своим миленьким тонким деланным голоском, когда её об этом не просят. Пускай орёт в постели — там у неё это лучше получается.       Да-да, босс и секретарша — заезженная тема, но поделать нечего. В этом мире сложно жить, пока не встретишь своего соулмейта, да и неизвестно, а встретишь ли?       Инстинкты, сотканные природой, никто не отменял — они всегда внутри, хочешь ты того или нет. Приходится выкручиваться, ибо секс — вещь необходимая и незаменимая. Ну, а когда почти всё время тратится на ненужные бумажки, деловых партнеров и залипание в компьютере с решением супер-важных задач, то самым приближённым человеком становится секретарша. Одинокая милая миниатюрная секретарша, которой ещё нет даже двадцати трёх. У неё аккуратно уложенные тёмные волосы, большие глаза цвета каштана, а ещё очень аппетитные формы, которые оценил бы каждый нормальный парень.       Вот и Чонгук оценил, подумав, а почему бы и нет? Она одна, как и он… Пускай по-другому, не так мучительно, но это же не настолько важно, верно? Главное, чтобы не переоценивала свои возможности и старания и приберегла чувства для кого-то более важного, а то зачем тогда это всё…       — Повтори ещё раз, — голос из стали, нервам позавидует любой — так приучила жизнь. — Меня не устраивает это, Лин. Я позвоню тебе через два часа и услышу то, что должен был услышать уже давно, ты понял? Меня не устраивает такой расклад. Время уже на исходе, поджимает, поэтому сегодня вечером ты возьмёшь грёбанные деньги и выручишь меня ещё раз, ясно?       Пару секунд тишины, желваки ходят ходуном, а вязкое образование слюны жмёт глотку. Ему необходимо это позарез, потому что остались считанные дни, чтобы успеть повторить операцию, иначе… Он даже не хочет думать, что будет «иначе», потому что в любой вариации — это будет полное дерьмо. Его жизнь будет этим дерьмом, пускай даже сейчас её ароматы — отнюдь не цветы.       — Вот и отлично, — ком в горле наконец-то получилось протолкнуть внутрь себя.       Дыхание восстановилось, а воздух из лёгких с шумом вылетел наружу, оставляя после себя лёгкую прохладу. Вены уже не вжимаются в черепную коробку, а на лбу не проскальзывает холодная испарина. В этот раз всё тоже получится…       — Жду, — в динамике телефона наконец-то наступила тишина, что сменила все эти бессмысленные оправдания и какую-то чепуху про «риски». Ему это совершенно не важно. У Чонгука есть деньги, а у Лина товар — это единственное, что беспокоит черноволосого. На всё остальное плевать с высокой колокольни.       — Суин!       Девушка, как по щелчку, появляется на пороге, аккуратно закрывая дверь за собой, чтобы никто не услышал. А вдруг чего…       — Я не хотела, Чонг… — запинка, оплошность и неуверенное покашливание. — Мистер Чон.       У него взгляд раздражённый. Да и вообще он слишком устал, до чёртиков устал от всего, что его окружает. И от этой Суин тоже устал, потому что… Ну когда у неё уже появится этот идиотский соулмейт? Не может это тянуться слишком долго, а Чонгук так может и привыкнуть к тому, что всё в доступности. Это к хорошему не приведёт уж точно.       — Достала, — на выдохе с прикрытыми глазами. Откровенно говоря, заебался. — Какого х… Зачем ты заходила?       Она привыкла ко всему этому: мату, агрессии, нервам и выходкам. Возможно, дорожила работой, а, может быть, просто необходимо удержать заработок. Или же Чонгук просто слишком хорош был в постели, что это девчонка до сих пор не сбежала куда-то подальше, чтоб не найти и не пересечься с этим зверем.       Чонгук совершенно не понимал, что было внутри её головы, что она до сих пор оставалась по ту сторону стенки, не сменив работу на что-то более адекватное. Поэтому изо всех сил старался сдерживать себя, не срываться на секретарше, как бы того ни хотелось. Не только из-за того, что она позволяла ему вытворять с собой во время секса всё, что его душеньке, прогнившей полностью и безвозвратно, угодно, но и потому, что умело выполняла все свои прямые обязанности и появлялась всегда, когда это было необходимо. Она пример секретаршам всего этого жалкого мирка…       — Ваш брат пришёл, — уже более уверенно, с поднятой головой, потому что читает его как книгу за годы за стенкой. И не такого навидалась. — Он сейчас там…       И указывает своим пальцем тонким с длинным красным ногтем в сторону приёмной, где обычно сидят все гости, которых дожидаешься, да и нежданные тоже приходят. Обычно чаще, чем стоило. Да почти всегда. Одни партнёры деловые чего стоят, а ещё все эти идиоты, которые пытаются впарить всю эту чушь, которую они себе придумали.       «Инновационные разработки», — так они говорят, когда с натянутыми улыбками и полными надежды глазами стоят у порога, рьяно повествуя о своих гениальных идеях. Надеются, что встретит их дяденька «добрый директор», мило им улыбнётся и купит «идею», которая потом прославит их, ведь когда такая компания продвигает их, то это тебе не ерунда, а путь в светлую беззаботную жизнь, где у них счастливая семья, детишки и процент, капающий на банковский счёт.       Только вот у Чона бизнес хоть и направлен на улучшение семейной жизни соулмейтов, создания тепла и уюта в доме, а также улыбок на лицах, но сам он улыбался и не вспомнить, когда последний раз. Просто поддержание бизнеса на плаву, потому что обязывает долг. Отец ведь лет как пять ушёл в мир иной, оставив после себя ношу, которую он с гордостью в последнем слове назвал «делом всей своей жизни». Обрёк он этим всем Чонгука, а никак не старшего сына, потому что тот попросту слился, оставил всё на родных братских плечах, потому что: «У меня семья, Гуки. Давай лучше ты».       Ну что ж, спасибо, давай.       — Пусть заходит.       Ждёт очередное нравоучение, очередной сострадательный взгляд, направленный в его сторону. Без этого никогда не обходится. Не та ситуация…       — Братишка! — слишком громко. Уже успел надоесть, хотя только на пороге появился.       — И тебе привет, Хосок, — отмахиваясь от приближающихся распахнутых рук, что пытаются его заключить в никому ненужные объятия. Это уже давно перестало быть необходимостью. — Чего хотел?       — Просто зашёл повидаться. Нельзя, что ли? — с надутыми щеками и искренностью, которую только можно было из себя выдавить.       — Нельзя, — отрезает и тянется тонкими пальцами к клавиатуре ноутбука для его разблокировки. Дел ещё куча, а время поджимает. Ему нужно успеть всё сделать до определённого часа, чтобы потом не впопыхах и взглядом на наручных часах, а со спокойствием и уверенностью отправиться в то место, о котором предпочёл бы забыть.       — Какой ты всё-таки грубиян, Гуки, — опирается руками о столешницу и усаживается напротив, чтобы потом вальяжно закинуть ноги на соседний стул и схватить одну конфетку, блистающую своей обёрткой в свете заходящего солнца.       Настояла на этой идиотской пиале с леденцами, кстати, Суин, которой уже и след простыл. Всегда-то она знает о предстоящей буре, да и вообще весь офис притихает, работники умолкают, стоит только Хосоку появиться на горизонте. Прислушиваются, невзирая на звуконепроницаемые двери — интересно же. Почему бы и не развесить свои уши?       Потому что каждый диалог братьев заканчивается либо руганью, либо… руганью. Другого как-то и не дано, потому что Чон-старший сразу причитать начинает со своей улыбкой в тридцать два, а Чон-младший это ненавидит до скрежета зубов, ведь, ну правда, надоело уже отнекиваться, скрываться и юлить из разу в раз.       — Так что у вас всё-таки с Суин? — интересуется, посматривая своим вот этим вот взглядом, знаменующим: «Ну, что, свершилось чудо?»       Он всё ещё надеется, что у брата наконец-то появится соулмейт — какая-то милая пышногрудая барышня небольшого роста под стать его супруге, но почему-то всё нет и нет. А на носу-то уже двадцать пятый год, а там и следующий, и следующий, а так и до старости недалеко. Вдруг ещё чего-то подумают люди, а вдруг вообще глаза почернеют и в «Истоки» заберут, а ему компанию придётся на себя взять. Не хотелось бы.       — Что тебе нужно, Хосок? — на выдохе и с неприкрытой усталостью, что сочится сквозь поры и перетекает в синеву под глазами от вечного недосыпа.       Мало того, что на работе полнейший аврал двадцать четыре на семь, где куча договоров, сделок и поставок, а ещё клиентов и партнёров, так ещё и умудряется с секретаршей часами развлекаться, будто кролик какой-то. Но ни в коем случае не у себя дома. Исключительно отельные номера или же квартира Суин, у которой изредка получается всё-таки вырвать его из офиса и привезти на своей машине в другой конец города, хотя и противится он изрядно. Оно ему просто ни к чему. Не нужна эта вся близость и общение. И так хорошо, посему и в дом свой пускать не хочет. А уж в душу-то тем более. Ну его…       — Я разве не могу проведать брата? — с наигранным удивлением.       — Слушай, не говори ерунды. Ты приезжаешь ко мне на работу только когда тебе что-то нужно от меня, — рука тянется к верхнему ящику стола, в котором извечно пребывает необходимая пачка сигарет, а ещё пульт от вытяжки, которая уж который год исправно служит жильцам этого кабинета. Отец-то тоже любил курить прямо в кабинете, не открывая окон. Наследственность, мать её.       — Да потому что тебя нигде не выловишь. Застрял и сидишь тут. Ни личной жизни, ни семьи. Одна сплошная работа, — яркий фантик мельтешит перед глазами, пока Хосок активно жестикулирует. Чонгуку определённо нужно заставить Суин убрать эту ерунду с его стола. Раздражает.       — Началось…       К сигарете подносит яркий огонёк, что струится из чёрной металлической зажигалки, подаренной когда-то давно. Вместе с кактусом, кстати. Всё для спокойствия, всё для сбережения нервов. Так и брата послушать можно, а то без сигареты тут не обойтись. Слишком сложно для восприятия очередных бредовых переживаний.       — Да ничего не началось, переживаю я за тебя.       Цветастое шуршащее нечто наконец-то прицельно летит в мусорку напротив. Неужто у Чонгука сегодня счастливый день? Всё складывается практически идеально, не хватает только стакана с каким-то горючим. Но не в середине дня же буднего — не положено.       — Сколько тебе раз повторять, что мне нахрен не сдались твои переживания, брат? — и это вполне нормально, тут по-другому выражаться не получится. Ну, сколько можно быть таким дураком слепым-то, а?       — Ты как обычно. В общем, я не только из-за этого приехал.       — Я не удивлён, — фыркает, закатывая глаза и пародируя Тони Старка. Он это умеет.       — Да послушай ты сначала.       Слишком серьёзная интонация — особенно для Хосока. Это пугает обычно, но не сейчас. Сейчас уже как-то всё равно, потому что в голове мысли только о предстоящем вечере, а ещё о лимите, ограниченном времени, которое ему отведено. У Чонгука есть определённая черта, которую он ни в коем случае не должен переступать, иначе зачем он столько лет старался. Зря, что ли?       — Говори, но быстро. У меня ещё есть неотложные дела.       — Какие мы занятые, — кривляется с усмешкой старшего брата на лице — только они так улыбаются. — Послезавтра у матери день рождения. Ещё не забыл?       — Я помню, брат.       Хотя ничерта.       Ничего он уже не помнит с этой беготнёй извечной и нервными всплесками, что стихией бушуют в голове на постоянной основе. Об этом, пожалуй, должна была напомнить Суин. Она обычно заходит вечером перед днём «Х» в кабинет с приготовленным подарком, который выбирала с особой женской придирчивостью, выкладывает его на стол в аккуратном симпатичном пакетике и говорит о том, что завтра в определённое время он должен поехать к матери. Ещё и взгляд у девушки какой-то прям осуждающий. Из разряда: «Совсем уже обнаглел, даже о матери забыл». Но для этого Чонгук-то и взял Суин на работу. Или зачем она ему ещё нужна?       — Ага, конечно. Я уже заприметил под столом твоей секретарши очередной симпатичный пакетик. Интересно, что на этот раз «сынок» подарит маме, — и это уже не похоже на обыкновенную серьёзность переживающего и любящего старшего брата.       Тут уже самая настоящая претензия, что ударяет прямо в лоб по выточенному ровному курсу. Чонгук такого не любит. Даже от брата не потерпит, пусть он и единоутробный. Да и вообще, в семье у них всё как-то сложно уж очень, необычно. Чон-младший считает и в открытую говорит о том, что Хосоку невероятно повезло в его жизни, ибо пришёл на всё готовенькое. Ребёнок от первого брака, который изначально даже не нужен был своему отцу, потому что всё это произошло мимолётом, скорее всего, без защиты, ведь о папаше-то не слышно и не видно с самого рождения. Мать же отнекивается, молчит, как самый настоящий партизан. Ну и ладно, это уже не столько важно, потому что потом в жизни женщины появился новый мужчина. Не как в фильмах всё, но что-то из такого порядка.       Мама работала на износ, добивалась всего сама, да и сына растила, скажем так, как могла. Попала в эту компанию, а потом приглянулась директору — что-то он в ней нашёл такое странно-завораживающее. Оказались соулмейтами. Вот фортуна-то, а? Гуляли, работали вместе, а после и жить начали. Немного времени — на свет явился ребёнок. Маленький мальчик с чёрными-чёрными большими глазами и смоляными волосами, что рос в семье, служащей примером всему институту семьи в целом.       На первый взгляд… А внутри всё равно гнило как-то было, Чонгуку не по себе. Он рос и не понимал, почему всё так устроено? Почему обязательно с соулмейтом, обязательно дети и всё остальное, что принято во всём мире. Это как-то… безлико. Но, невзирая на свои взгляды нестандартные, выбивающиеся из общей массы, рос настоящим образцом ребёнка и наследника. Вот и унаследовал… ворох проблем, огромную компанию и завидующего брата, который пытается оторвать хоть кусочек тепла и любви себе, которых так сильно в детстве не хватило. Ведь в семье соулмейтов с подрастающим ребёнком чувство одиночества и отчуждённости от всего происходящего не покидало. Он был как будто лишним… ненужным. Маленьким мальчиком, который сидел в самом уголке и смотрел на три счастливые улыбки. Вот и остался им…       — В любом случае, — огонёк потух как-то быстро, не успев даже разжечься, как следует, — послезавтра вечером в шесть часов мы собираемся. Мать просила, чтобы ты пришёл. Говорит, какой-то серьёзный разговор у неё к нам.       — Не говорила, какой именно? — аж интересно стало. Вот удивительно.       — Ничего она не говорила, просто чтобы пришли, — он поднимается со своего места, напоследок хватая ещё одну конфету, но уже другого цвета. Всё ещё раздражает… — До встречи, Гуки.       — Ага…       Невпопад, да и вообще как-то не очень разговор получился. Впрочем, это дело не новое.       — Суин! — дверь не успела закрыться с обратной стороны, как боссу опять что-то нужно от своей секретарши. Вот же тиран.

***

***       Ступенька за ступенькой. Вверх по винтовой обшарпанной металлической лестнице на полусогнутых ногах, которые с каждой секундой отказываются слушаться. Состояние — критично, а голову туман обволакивает с каждый шагом всё сильнее. Просачивается сквозь кожу, впитывается в клетки и разум, укрывая призрачной дымкой. В глазах темнеет постепенно. Совершенно не похоже на обычное чувство, но не менее мучительно, ведь переживать это приходится каждый раз с завидной частотой. Обычно хватает на месяц, если всё будет хорошо, без стрессов и суматохи. Если же не везёт, а в жизни постоянно атакуют какие-то непонятные происшествия, что выбивают из колеи — недели две с половиной, а после уже беги и договаривайся снова.       Чонгуку все эти договоры уже изрядно надоели, но из года в год приходится мириться со своим положением и топать по известной дорожке вверх по лестнице. В этот раз он слишком затянул с этим. Теперь вот еле бредёт вверх, хватаясь руками за проржавевшие поручни, от которых на ладонях следы остаются коричневые. Противные… Он бы хотел больше никогда не появляться тут, забыть, будто страшным сном это всё было — ночью кошмар приснился. Но жизнью дорожит, попасть в лагерь не горит желанием, а средства ещё позволяют жить обычным человеком. Ему, в какой-то степени, тоже повезло. Есть деньги — есть право на жизнь. В его случае это работает именно так.       Остались несчастные пару ступенек, что отделяют молодого мужчину от двери, покрытой дешёвой зелёной краской. Цвет этот, почему-то, ни капли не успокаивает, а только раздраконивает ещё больше, ведь видит он его уж слишком часто. Чаще, чем хотелось бы, но делать нечего. Рука тянется к чёрной ручке, нажимает на неё, а Чонгук чуть ли не вваливается в небольшую комнату, но остаётся в вертикальном положении только благодаря Лину, что схватил его за плечи и держит.       — Чонгук… — и ведёт куда-то к креслу, чтобы опустить уставшее тело на него, а не на пол, где гуляет сквозняк, а ещё очень грязно. — Ты чего так долго?       — Так вышло, — со скрежетом на зубах и капельками пота, что скатываются градом по высокому лбу, к которому прилипает влажная чёлка.       Ему, и правда, очень жарко. Рубашка к телу вся прилипла, пиджак болтается на широком плече, как тряпка, которую бросили сушиться. Брюки стали резко неудобными, а красивые коричневые дорогущие ботинки превратились в сдерживающие кандалы.       Пошевелиться — огромный труд.       Держать глаза открытыми — непосильная задача.       — Уже начали сереть, — констатирует факт Лин, как будто Чонгук сам этого не понимает, будто не чувствуют всю эту тяжесть на себе, которая вдавливает его в поверхность.       Парень копошится вокруг кресла, что-то выискивает в бесформенном беспорядке, который и творческим-то не назвать — обычный кавардак. Да никому и не нужна эта идеальная чистота, а весь этот мусор и грязь присущи юным гениям, что осознанно тратят свою жизнь на новые открытия и безумные идеи. Лин был таким вот гением-затворником, что волею случая подвернулся на пути Чонгука именно в самый необходимый момент. У парня своя берлога, лаборатория, в которой он вершит свои экспериментальные делишки, выбирая себе подопытным кроликом именно Чонгука. Каждый раз что-то пробует новое, чтобы продлить эффект лекарства, но уже который год успехом это не венчается. Повсюду куча смесей, жидкостей в пробирках, формул, расписанных на стенах одним сплошным полотном, которое скрывается за обилием вырезанных статей из газет, припечатанных к стенам большими разноцветными кнопками. Он всё это собирает, пытается найти ответы на свои вопросы.       Чёрные глаза.       Вот что интересует человека, который так никогда и не повстречает своего соулмейта. Только из-за того, что не выходит никуда, обитает в одном месте — у потолка заброшенной часовой башни, куда с трудом можно пробраться обходными путями, которые известны исключительно узкому кругу людей, самым доверенным. У него есть свой дом, есть любящая семья, что готова в любой момент принять в родные пенаты, где спокойствие и уверенность в будущем, а не вот эта затворническая жизнь, где одна тусклая лампа на потолке, что свисает на прибитом проводе. Тут и не пахнет стерильностью примерной лаборатории, но не всё равно ли, когда жизнь висит на ниточке, когда готов быть подопытным, лишь бы не попасть в затхлое место, где сгниёшь до основания, а к этому с полнотой щедрости в глаза приложат руку такие же люди, ничем не отличающиеся.Разве что цветом глазного яблока.       Лин — один из двух людей, которые знают тайну Чонгука. Он может оценить всю сложность сложившейся ситуации и хоть как-то повлиять на неё. Исключительно в своих интересах и выгодах, но почему бы и нет? Ведь к тебе регулярно приходит человек, готовый испробовать всё, что угодно, лишь бы его глаза не темнели — самую ядрёную смесь залить себе в глазные яблоки, вколоть выжигающий раствор. Ещё и заплатить изрядно, финансировать все последующие эксперименты, потому что надежда ещё не потеряна. Теплится где-то внутри маленьким белым бутоном, что никак не хочется распускаться. Лишь живёт в своей мнимой спячке…       — Т-ты можешь побыстрей? — из последних сил, с выдохом тяжёлого сгустка из лёгких, который становится всё тяжелее с каждой секундой.       — Ещё бы позже пришёл, — с неким укором, иголочкой в самую сущность. — Я тебе говорил, что этот образец ещё не до конца доработан. У меня было слишком мало времени.       — У тебя было достаточно времени!       Надоело. Откровенно говоря, заебался до чёртиков со всеми этими походами. Надоело договариваться с Суин, чтобы она создавала мнимую атмосферу присутствия кого-то в офисе или у него дома, пока он в неожиданной «командировке» за город буквально на пару часов. Лишь бы ничего не заподозрили, не узнали и не вынюхали. Он наслышан о таком. Самых влиятельных людей, которые обходными путями скрывают свою сущность, свою «порчу», выволакивали из их квартир в наполовину мёртвом состоянии, потому что они умудрились где-то оступиться, кому-то не доплатить за молчание. Плата эта измеряется в миллионах и миллиардах, ведь жизнь дорога. Кому же она не нужна? А он так не хочет, ему бы ещё чуть-чуть времени, немножечко терпения и сил, и, может быть, случится чудо.       — Не кричи! Ты сам знаешь, что с каждым разом периоды стабильности всё меньше и меньше, а я всё ещё не нашёл ответа на вопрос! Тебе это так же важно, как и мне. А сейчас просто заткнись и открой правый глаз, — рука крепко хватает Чонгука за подбородок и удерживает его в выгодном для себя положении.       Ему остаётся лишь сцепить зубы от боли и повиноваться. Он никому не даёт возможности и права разговаривать так с собой, но тут уже он не адмирал данного войска, а лишь рядовой боец, которому срочно необходимо обезболивающее. Ему бы сильного антибиотика, да побольше, потому что ранение было тяжёлым и на всю жизнь.       — Коли уже…       То ли мольба, то ли отвращение. К лицу надвигается тонкая металлическая игла, на кончике которой свисает капля ещё одного образца. И пойми тут, будет ли он в этот раз удачнее предыдущего, потому что никогда не бывает.       Но надежда-то ещё теплится.       Да-да.