Покохала, мабуть, карма, першого на все життя. Ой, дівчата, знаю, дарма, що сказати — сліпе дитя.
«Раз-два-три-четыре» — Рони тяжело дышит, в тысячный раз повторяя упражнение. Целеустремлённости, с которой она пытается загнать себя каждый день (в то время как могла бы вообще ничего не делать), завидуют многие в команде. Она упорно работает над собой, занимается до ночи, удивляя даже собственных подруг, знающих её как фанатку своего дела, умницу и красавицу, добившуюся жизни, полной развлечений и путешествий, своим трудом, а не в силу родства с человеком, который всё это может обеспечить. Они знают об этом, завидуют и восхищаются, жалеют и упрекают, но никому даже в голову не приходит, что в её сердце две страсти — танцы и собственный брат, и обеим она не в силах отказать. Обеим она отдаётся без остатка, душой и телом, и именно с ними она ощущает себя по-настоящему живой, целой, неиспорченной. Парни, естественно, обращают на неё внимание. Рони никак на это не реагирует, порой даже не замечая их, или понимая, что кто-то пытался добиться большего, чем дружеское расположение, лишь когда Витя с усмешкой отпускает какое-нибудь ехидное замечание. Каждый подобный раз ознаменовывается её маленькой женской победой. Она заливисто смеётся, целуя брата, успокаивая его тщательно скрываемую тревогу-ревность. Приятно всё-таки. Это она раньше должна была ждать его возвращения домой, она злилась и нервничала, когда он задерживался, она гадала, что же он делает на очередном свидании; но времена меняются, она взрослеет, и вот теперь это он должен волноваться, как бы она не сочла его слишком обыденным, а их связь — однообразной и скучной. Впрочем, они оба знают, что всё это — пустые глупости, потому что они были вместе всегда, и не имело значения, делили ли они постель или выданные на двоих карманные деньги. Они были братом и сестрой, самыми близкими друг для друга, а остальное и вовсе не было важно. Он был с ней рядом с самого детства. Был её первым воспоминанием, первыми слезами и первой радостью. Первые шаги её были к нему, первая обида — на него, первый танец — с ним. Рони улыбается. Он не умел танцевать, но брал её на руки и кружил, а она обнимала его за шею и чувствовала себя так защищённо, как не чувствовала даже в руках отца, которого они оба безмерно любили. Отец был большим и сильным, а Витя… Витя просто был. Но отец должен был ходить на работу, помогать матери, а брат, казалось, не отходил от неё никогда. Она знает, что это невозможно, но не может вспомнить ни минуты из детства, которую прожила бы без него. Вот он усаживает её на карусель-лошадку, а сам забирается сзади, обнимая со спины, и она весело смеётся. Волосы развеваются, ей кажется, что они мчатся с невероятной скоростью. Вот он кормит её с ложечки, она отчаянно сопротивляется, а у него каким-то чудом получается убедить её поесть. Да, он всегда мог найти к ней подход. С ним она никогда не капризничала, но он и не заставлял её ничего делать и ни разу в жизни даже голоса не повысил. Она сидела на скамейке возле площадки и восхищённо смотрела, как он играет, и ей казалось, что он управляется с мячом круче, эффектнее всех. А когда тренировка заканчивалась, он первым делом, едва их отпускали, бежал к ней, игнорируя насмешки мальчишек-сокомандников, и подхватывал на руки. После они вместе шли в корпус, чтобы он переоделся. Он был весь в пыли, на майке оставались следы травы и грязи, от него пахло потом, он тяжело дышал, но он был с ней, нёс её на руках и рассказывал об игре, о том, что было сегодня хорошо, а что — плохо. Иногда он бывал расстроен или зол, но всё так же прижимал её к себе и говорил, что в следующий раз непременно получится лучше. Они шли домой через парк, он крепко держал её за руку и покупал ей мороженое, а Рони думала, что, наверное, все девчонки из их двора должны завидовать ей. Ведь ни у кого из них не было такого брата. Всё изменилось, когда случилась эта кошмарная вещь. Академия. Она росла рядом с ним, он был константой, тем, без чего мир просто не мог существовать, и в один момент всё вдруг рухнуло. Она помнит, как мать собирала вещи, как он был рад, как гордился отец. Помнит и старается забыть собственное неприглядное поведение, свои слёзы и мольбы не оставлять её. Он тогда пришёл в ужас, всю ночь провёл с ней, прижимая к себе и обещая, что обязательно будет приезжать, часто-часто, что он будет звонить ей, что она даже не успеет соскучиться. Это было неправдой. Она скучала по нему с той самой минуты, как поняла, что он уезжает. Одним прохладным августовским утром они проводили их с матерью на поезд. Они с папой оставались одни ненадолго, мать должна была вернуться через пару дней, но Рони вдруг почувствовала бесконечное, беспросветное одиночество. Странно было засыпать без его поцелуя на ночь. Странно было идти в школу, не держа в руке его руку, странно было самой нести свой рюкзак и приходить в пустую квартиру. Однажды она даже не выдержала и совершила свой маленький побег, который ей припоминают и по сей день. Просто однажды она проснулась и поняла, что больше не может, что ей жизненно необходимо его увидеть, прикоснуться, хотя бы мельком, хотя бы схватить за край рукава и снова увидеть родной и любимый взгляд таких похожих на её глаз. Рони не пошла в школу. Выйдя из дома, она напрямую отправилась к автовокзалу, и уже через полчаса тряслась в старом междугороднем автобусе, а сердце замирало от страха и предвкушения. Как она решилась на это, как сумела без приключений добраться до Киева и не заблудиться в огромном городе, она теперь объяснить не в силах. Тогда ею движело лишь желание как можно скорее увидеть его. Он изменился с их последней встречи, и, хотя прошло всего пару месяцев, она вдруг увидела не мальчишку, который смеялся и носился с ней по парку, а красивого молодого парня, взрослеющего мужчину, как не воспринимала брата до этой минуты. Она помнит его изумлённое лицо сквозь решётчатую ограду. Он выскочил на задворки сразу же после звонка, его руки, накрывшие её ладони; он постоянно твердил: «Рони, ну зачем, Рони, не надо», говорил, что позвонит родителям, чтобы её забрали, что это опасно, что Винница не край света, что он и так скоро приедет, но при этом светился счастьем не меньше неё. Он радовался встрече с ней точно так же, как она — с ним. А остальное было не важно. Им даже не были нужны слова. Он нёс какую-то чушь, а она просто смотрела на него, молясь, чтобы этот момент продлился как можно дольше, чтобы он как можно дольше не выпускал её ладоней из своих, чтобы так и смотрел на неё с этим бесконечным обожанием и заботой. И именно в тот день он протянул руку сквозь прутья решётки и погладил её по щеке. Он делал это бесчисленное множество раз, но именно тогда это стало чем-то настоящим. Именно тогда она впервые ощутила, что так рисковала, сбежала, проехала сотни километров ради человека, которого любила сверх всякой меры. Раньше это казалось ей совершенно естественным, но в этот момент она почему-то испытала иррациональный стыд и сомнение: «А вдруг так не делают? Вдруг так нельзя?». Эти ощущения лишь усугубились, когда к ним подбежал какой-то парнишка, и, смеясь, позвал его на ужин, многозначительно глядя на стоящую с другой стороны ограды Рони. Она помнит его вспыхнувшие разом щёки и яростное возмущение: «Это моя сестра!». Невольный свидетель их встречи вполне удовлетворился этим объяснением, тем более что они и впрямь были похожи, и быстро ушёл, но они оба чувствовали, что что-то пошло не так, и распрощались довольно сухо и скомкано. Разумеется, тогда ничего такого не произошло, но он не поцеловал её на прощание, как обычно, что её необычайно расстроило. Позже он признался, что она добавила ему тогда тем для эротических фантазий, которые он считал запретными и постыдными. Для неё ничего постыдного в этом не было. Секс между ними был лишь ещё одним проявлением любви, одним из множества. А что могло быть плохого в любви? Любовь — прекрасное чувство, она не может и не должна иметь никаких границ. В отличие от брата, Рони никогда в этом не сомневалась. Он был для неё всем, он слушал её первые слова, дарил ей первые объятия. Ей не казалось это странным, они ведь были вместе всегда, сколько она себя помнила. Он носил её на руках и называл своей принцессой, а она смеялась и цеплялась маленькими ручонками за его шею. Он носит её на руках и называет своей принцессой, а она по-прежнему обнимает его и смеётся. С ним был её первый поцелуй, и это было прекрасно; он стал её первым мужчиной, и это было так естественно, что она не понимала, за что он корит себя, и злилась на него за это. Они лежали рядом, обнажённые и уставшие, а он волновался, что сделал ошибку. Рони просто не могла не обижаться на него. Ей не хотелось быть ошибкой, она вообще не понимала, что было не так. «Инцест», «кровосмешение» и прочие страшные слова ничего ей не говорят, они ведь совсем не отражают своей сути. Это всё не про них, это про каких-то жутких извращенцев из порнофильмов, которые готовы делать что угодно, лишь бы общество это осуждало, а богатые и чокнутые инвесторы возбуждались. Они абсолютно нормальные, у них абсолютно нормальные понятия о родстве, они любят своих маму и папу, у них есть абсолютно нормальные друзья, они — обычные брат и сестра, которые любят друг друга. В этом нет ничего грязного, ничего пошлого, он всегда берёт её так бережно, словно от этого зависит её жизнь, всегда спрашивает: «Не больно?», а она смеётся в ответ. Она не верит, что он вообще может сделать ей больно. Это же он, её родной брат, её жизнь, её любовь. Они живут как муж и жена с полного согласия родителей, и вот это точно благословение. Если бы они только знали. Она учится, он играет, она готовит ужин по вечерам, а он приходит и целует её легонько в плечо, сообщая, как же соскучился. Мать с отцом приезжают пару раз в месяц и остаются довольны такими самостоятельными детьми — обоих нельзя упрекнуть в прожигании жизни. Мама с гордостью осматривает кристально чистую комнату, отец в очередной раз хвалит за недавний матч, родители совершенно счастливы за них, таких идеальных брата и сестру. Оставшись наедине, они обнимаются и заползают под плед пересматривать «Звёздные войны», под которые она засыпает, а он прижимает её к себе ещё крепче. Рони счастлива. Витя влюблён.Вбий, але цілуй гарячу шию, де пульсує жилка. Вір, а ще цінуй, прокинулась за дівчинкою жінка. В бій, любов — війна, з моєї книги вирвана сторінка. Це моя ціна — кохати тебе, кохати тебе.