пожалуйста, не умирай, или мне придётся тоже.
— тренировка давно закончилась, Саш. Федя посмотрел на Сашу, который в свою очередь пробежал очередной круг, не отрывая взгляда от зелёного газона под ногами. было очевидно, что Головин тянет время, чтобы никуда не идти, не видеть в лишний раз наглую моську Дениса. даже при одной мысли о нём Саша рефлекторно то ли морщился, то ли чуть скалился, обнажая клыки, потому что нельзя было думать о Черышеве в хоть чуточку позитивном свете. особенно Головину, который наворачивал ещё одну дистанцию по полю. но он не мог бегать вечность, рано или поздно его опасения, которые, как ему казалось раньше, уже давно пережили себя, а сейчас заиграли с новой силой, устроив в голове парня самый что ни на есть, бал Сатаны, как у Булгакова в «Мастере и Маргарите», воплотятся в реальность. он так не хотел видеть Черышева, его глаза, которые были настолько противны, что по коже проходили мурашки. глаза, которые некогда переполняла нежность, и, как ему казалось тогда, бесконечная любовь, сейчас не вызывали ничего кроме жуткого отвращения, пронизывающего холодной нитью вдоль позвоночника, обвивая все двенадцать пар рёбер, забираясь в грудную клетку. — Саш. Головин поднимает глаза на Федю, в глазах которого ясно читается беспокойство. он не хочет останавливаться. не хочет подходить к Чалову, который продолжает окликать его по имени. не хочет ничего. в мыслях только одно — провалиться сквозь землю, прямо через зелёное покрытие, исчезнуть, закрыть глаза и не открывать их никогда, чтобы больше не видеть Дениса, не видеть его глаза, улыбку. воспоминания накрывают с головой, заставляя забыть про всё. они окутывают его полностью, запирают в клетке собственной сладости. заставляют вновь погрузиться под лёд надежд и мечт, которые он закапывал глубоко внутри, пропитанные бесконечной болью и разочарованием. те, которые рвали его душу на кусочки, заставляя кричать, царапать свои же руки, и безостановочно плакать, до крови кусая костяшки пальцев. но сейчас это всё вызывало у него лишь отвращение и ненависть. к самому себе в основном. — Головин, что с тобой? Саша чувствует, что его встряхивают за плечи. он пытается открыть глаза, пока не понимает, что они открыты. парень пытается фокусировать все органы чувств на Феде, который со страхом оглядывает его, пытается изучить остекленевающий взгляд, пустые глаза. — Головин, я сейчас врачей позову. — не надо врачей, Федь. я просто немного устал. сейчас переоденусь и пойдём. старший окидывает Сашу недоверчивым взглядом, и невесомо подталкивает к подтрибунному помещению. Головин уже не слышит то, что говорит ему Чалов. не хочет утрачивать эту нить своих мыслей, которая должна вести к какому-то логическому завершению. где-то обрывками под тоннами собственных размышлений были слышны отголоски слов Феди. — я тогда сейчас к себе сгоняю, хорошо? минут двадцать подождёте с Денисом? при имени Черышева Саша опять оскалился, и еле заметно кивнул, не давая себе вернуться в реальность. он цеплялся за свои мысли, не позволяя самому себе вновь чувствовать. ватные ноги сами несли его в раздевалку. Федя уже пропал из вида, но Сашу это не сильно волновало. вернее не волновало совсем. единственным желанием сейчас было просто распластаться на ледяном полу, вбирать каждым миллиметром кожи такой обжигающий холод плитки. хотелось уткнуться взглядом в потолок, разбирая кипы собственных чувств и воспоминаний. он врал самому себе. только в бессилии опустившись на скамейку, он ощутил, насколько же устали ноги. насколько устал мозг от бесконечной, болезненной работы. Головин не помнил, сколько накинул себе кругов по полю, но знал одно — много. Саша откинул голову назад, пытаясь успокоить разбушевавшееся сознание. как же не хватало внутренней пустоты, когда думать просто не о чем. парень неохотно поднялся на ноги, удручённо размышляя над тем, сколько сил потребуется на то, чтобы сходить в душевую, всерьёз подумывая над альтернативой вылезти через окно. Саша повернулся лицом к стене, всё ещё сверля пустым взглядом всё, что находилось дальше его носа. нехотя стягивая с себя мокрую футболку, он резко обернулся на дверь. — Головин, я к тебе. захлопывая дверь, Черышев мило улыбался. ну как мило. раньше Саша считал эту улыбку самой прекрасной из всех возможных, сейчас же ничего, кроме отвращения она не вызывала. — ну и нахуя ты припёрся? голос резкий, монотонный. — знаешь. никогда не подумал бы, но ничто не подчёркивает красоту глаз, как безразличие во взгляде. — замечательно. из раздевалки выйди. но Денис всё ещё улыбается. всё ещё мягкой поступью приближается к Саше. мгновение, и над плечом Головина оказывается мощная рука, прижимает к ледяной стене. опять это преимущество в росте. младший пытается проморгаться. надеется, что это всё сон, глупые галлюцинации уставшего мозга. но нет. — Саш, ты не представляешь, как я скучал. Денис облизывает пересохшие губы, уперевшись глазами в лицо мальчишки. тот молчит, поджав губы. как же Черышев обожал эту детскую обиду. обожал. когда-то. — а ещё знаешь. я ведь всё ещё тебя люблю. горячее дыхание опаляет шею Головина, заставляя и так до безумия уставшие ноги подкоситься. — ничего не могу понять, полный рот хуёв, выплюни, пожалуйста. — ух ты, какие мы стали. с характером... Черышев проводит грубыми пальцами по груди мальчишки, переходя на торс, оглаживая идеальные кубики пресса, чуть слышно рыча от удовольствия. слишком долго он этого ждал. неодижанно ледяные пальцы охватывают запястье старшего, резко убирают руку от тела. — слушай, ты, уёбок. коряги свои не тяни куда не надо. ледяной голос Саши подрагивает от заполняющих его грудную клетку эмоций. нетнетнет. это не должно ему нравится. нет. — а ты не перестаёшь удивлять, маленький. какой стал.. тихий голос старшего хрипит, выдавая и так ясные намерения Черышева с головой. Денис заглядывает в изумрудные, затуманенные то ли ненавистью, то ли возбуждением глаза младшего, довольно ухмыляясь, и скидывает чужие пальцы со своей руки, снова перемещая её на грудь Головина. и касается, и касается, и касается. Саша дёргается, пытается вырваться из цепких рук старшего, но лишь извивается под умелыми пальцами Дениса. тот снова проводит по талии, царапает ногтями загривок. припадает губами к шее младшего, выцеловывает какие-то понятные ему одному узоры, прикусывает кожу, то и дело облизывая губы, а потом проводя языком по выступающему кадыку. сверху слышится тихий, сдавенный стон. мальчишка резко закрывает рот рукой, кусает щёки изнутри, и, уже наплевав на все приличия, неслышно шипит. — ну нет, солнышко. ну нет. Черышев отводит ладонь ото рта Саши, и впивается в чужие горячие губы своими, настойчиво стараясь проникнуть языком в приоткрытый рот. холодные подушечки пальцев скользят по животу, переходя на солнечное сплетение, вычерчивая какие-то линии. Денис царапает нежную кожу, оставляя саднящие следы, и заставляя Головина недовольно мычать в поцелуй. Черышев отстраняется, облизывается, и не может оторвать взгляда. вот он. мокрый, тихо постанывающий, с подрагивающими веками, прикрывающие глаза. — Д-денис. прекрати. наивный маленький Саша. думает, что он теперь остановится. наивный маленький Саша. Черышев всё ещё не отпускает юное тело, зацеловывая каждый его миллиметр. опускается ниже, прикусывая кожу внизу живота. Головин уже стонет, не стесняясь ничего, вернее никого. вернее Дениса. — Саш, ты там как? густую, вязкую тишину, наполненную лишь чуть слышными стонами, разрезает голос Чалова и стук в дверь. — сейчас, Федь. сейчас выйду. младший отпихивает ногой сидящего на коленках Черышева, и с явным презрением, почти что по буквам, сплёвывает: — я сказал руки не тяни, сучонок.ты, конечно, сразу в рай, а я не думаю, что тоже.