Октябрь 23, 2011
Моя дорогая Эмма, прежде всего — прости меня. Я нарушила данное тебе обещание. Я поехала к границе города в тот самый день, двадцать третьего октября две тысячи одиннадцатого года, и все повторилось с начала. Но я не могла иначе. Ты должна знать: я сделала это не потому, что потеряла веру. Не потому, что мне стало слишком душно и тошно в Сторибруке. Не потому, что устала ждать. Я сделала это не от отчаянья и не из-за гордости. Все было наоборот. Я верила тебе и знала, что ты приедешь. Приедешь, несмотря ни на что. Знала, что тебя ничто не остановит. Даже пророчество моей матери о гибели Спасителя, исполнившего свое предназначение. Да, Эмма, я узнала правду. Ты тоже не была со мной полностью честна, не так ли? И я понимаю, почему: ты хотела спасти меня. Так пойми и ты, почему я нарушила свое слово. Я сделала это по той же самой причине. Я должна была тебя уберечь. Ах, Эмма... Моя отважная, отчаянная, безрассудная Эмма, готовая пожертвовать собой ради падения проклятия... ради моего спасения. Я не могла позволить тебе совершить такую глупость. Как ты не понимаешь, что твоя жизнь — намного ценнее, чем все это? Ты молода, тебе всего двадцать восемь, а я — уже старуха, я отжила свое, и я не собираюсь выменивать у судьбы свою жизнь на твою! Это простая математика. Только цифры, и ничего больше. Цифры — и кое-что намного больше. Я хочу, чтобы ты знала, Эмма: я ждала тебя очень, очень долго. Но мой отец — не лучший хранитель секретов. От него я узнала о последнем кусочке мозаики, — вишенке на торте в проклятье моей матери, венце ее творения. Той капле смертельного яда, что уничтожило последнюю надежду. Мне жаль, Эмма. Я знаю, что причинила тебе боль. Знаю, что ты не согласишься со мной, что будешь злиться, спорить, заявлять, что ты — Спаситель, и это — твое предназначение. Все потому, что ты — самый добрый, самый верный, самый достойный человек из всех, кого мне довелось узнать. И, к сожалению, самый безрассудный. Я понимаю, почему Спасителем выбрали именно тебя. И я люблю тебя за это. ... ... ... Но, конечно, не только за это. Ты и Генри — самое лучшее, что со мной случилось. Ты дала мне так много... Подарила надежду, научила верить в собственные силы и никогда не сдаваться. Ты вернула меня к жизни, разрушила бетонные стены темницы, в которую я сама себя посадила, с корнем вырвала железные прутья. Я снова смогла дышать. Эмма, до конца моих дней ты была моим светом, моей путеводной звездой, моим Белым Рыцарем без страха и упрека. Можешь не сомневаться, Эмма, ты — выполнила свою миссию. Ты спасла меня. Спасла от самой себя, от моего гнева, от влияния Коры, которое та, хоть я о том и не ведала, по-прежнему на меня оказывала. Спасла от неведения. Ты открыла мне глаза на происходящее, показала мне, откуда я родом, кто мои предки, и какая история кроется за всем, что происходило и происходит в моей жизни. Ты — мой Спаситель, Эмма, и я всегда буду благодарна тебе за это. И никогда не перестану тебя любить. Судьба жестока, как и моя мать, перекрывшая нам все пути, все ходы и выходы. У нас никогда не было шанса... Но он есть у тебя. И я прошу, молю, заклинаю тебя, Эмма: воспользуйся им. Не кидайся на амбразуру, не пытайся спасти всех и каждого, начни ценить свою жизнь. Твоя судьба — в твоих руках, а ты сама — ее творец. Так вперед, не откладывай на потом, не оглядывайся назад, — твори! Поверь мне, — время слишком быстротечно. Еще недавно я была той самой Злой Королевой, какой считал меня Генри, — жесткой, черствой, загнанной в угол собственными демонами. Но появилась ты, — и мир изменился. Стало светлее, свободнее, свежее... Мне до сих пор кажется, что это было только вчера: твое первое письмо, которое так меня разозлило. А ведь прошло почти двадцать восемь лет... Я знаю, что тебе понадобится время, чтобы оплакать меня и то, что так и не случилось: наша встреча, рука в руке, будущее, о котором мы мечтали — все несбывшееся. Знаю, что поначалу тебе будет казаться, что мир рухнул, что твоя жизнь кончена, а все надежды на что-то хорошее разбиты. Но пройдет время, и боль утихнет. Станет легче. Ты снова сможешь дышать, мечтать, влюбляться. И это нормально. Я прошу тебя, Эмма, пообещай мне: когда это случится, не вини себя. Не пытайся отмахнуться от этого чувства. Я знаю, как это просто, — разрушить саму себя, быть погребенной под собственным чувством вины, недовольства собой, ярости за то, что ты не дотянула до собственной идеальной картинки, какую себе нарисовала. Я испытала все это на своей шкуре, пока не появилась ты и не спасла меня. И я хочу, чтобы ты избежала подобного. А иначе — кто спасет тебя? ... ... ... Что ж, как бы ни было тяжело, но, похоже, пришла пора прощаться. Эти письма, что передал тебе мой отец, — все до единого от тебя. Я не хотела, чтобы после моей смерти они попали к Генри или в чужие руки. Потому что эти письма — они принадлежат только нам. Тебе и мне. И сейчас, когда меня больше нет... Они — твои. Помни, Эмма: ты исполнила свое предназначение. Не вини себя, не наказывай, не оглядывайся назад. Живи. И будь счастливой. Это мое последнее слово, это — то, что я завещаю тебе. И прости меня.Вечно твоя Реджина
***
Она в оцепенении таращилась на письмо, которое крепко держала между пальцами. И только когда рука еще сильнее сдавила бумагу, слегка повреждая ее край, Эмма, наконец, разжала ладонь, и лист выпал ей на колени. Внезапно Свон резко подалась вперед, хватая с приборной панели сотовый телефон. Она не собиралась вот так просто сдаваться и верить на слово. Она должна была знать. Из-за того, что пальцы дрожали, Эмма едва попадала по кнопкам. Но, наконец, она набрала нужный номер и принялась ждать. После четвертого по счету длинного гудка ей ответили. — Эриксон на связи. — Курт, — начала Эмма, но ее голос срывался, и пришлось откашляться прежде, чем продолжить, — это Свон. Мне очень нужна твоя помощь. Срочно. Буду должна, конечно... — Эмма, — перебил ее мужчина, — заканчивай ты со своими долгами. Говори, чем помочь. — Помнишь, ты искал для меня данные о некой Реджине Миллс? — Которая мальчонку усыновила-то? Помню, конечно. Ты еще не стала меня слушать, а ведь я хотел тебе сказать, что с датами ты напутала. Усыновление было не девять лет назад, а намного раньше. И сама мисс Миллс, к сожалению, совсем недавно нас покинула. — Да, я уже в курсе, — сухо ответила Эмма. — Можешь еще раз мне ее пробить? Посмотри, правда ли она погибла. На другом конце повисла пауза. — Сестренка, ты в порядке? — осторожно спросил Курт. — Что значит «правда ли погибла»? Я же сказал тебе уже... — Курт, пожалуйста, — голос ее опять срывался, — просто проверь, хорошо? Прямо сейчас. Можешь? Пожалуйста? — Ладно-ладно, Боже... — Эмма услышала приглушенные шаги, скрип двери, а затем тихий шум включающегося компьютера. — Дай мне буквально минуту, — сказал Курт, и стал быстро набирать что-то на клавиатуре. Эмма ждала, съежившись на водительском месте. Телефон, который она держала у уха, стал совсем мокрым и скользким — так у нее вспотели ладони. Она жадно вслушивалась в звуки — они были ей хорошо знакомы, сколько раз Эмма сама пользовалась базами данных, узнавая все, что можно, про человека. Вот Курт загрузил программу, вот ввел имя и фамилию в строку, вот кликнул по кнопке «Поиск», и программа, коротко пискнув, выдала ему информацию. — Сожалею, Эмс, — сказал он тихо, и это прозвучало, как приговор. — Все как раньше, без изменений. Реджина Миллс мертва. Это конец, — стучало в висках, — это конец. — Да, спасибо тебе, — она отключилась, а в следующий миг телефон выскользнул из ладони, и Эмма зажала руками рот, заглушая резкий, болезненный крик.***
Она не знала, сколько просидела вот так, тупо уставившись перед собой. Постепенно солнце ушло за горизонт, и сразу заметно похолодало, небо заволокли низкие, тяжелые тучи. Быстро стало темно; где-то вдалеке послышался раскат грома. Время текло, убегая сквозь пальцы, и все, что могла чувствовать Эмма, — это пустота. Без Реджины она будто больше не существовала. Исчезло все: чувства, желания, мысли. Мир потерял краски. — Ты ошибалась, Реджина. Жестоко ошибалась. Я не могу выполнить то, что ты мне завещала, — не могу жить, надеяться, влюбляться. Потому что не бывает Спасителя без Королевы. Просто не бывает. Она выскочила из машины и побежала к лесу; с неба начали падать первые капли. — Знаешь, что? — закричала Эмма. — Ты не имела права! Никакого права не имела бросать меня тут одну! Густое темное полотно нависшего над землей неба рассекали яркие молнии; очередной раскат грома резко ударил по барабанным перепонкам. Дождь отчаянно набирал силу, и теперь бил хлесткими каплями по лицу, одежде, стекал вниз, маленькими ручейками бежал по дороге. — Ты обещала, Реджина, — Эмма уже почти ничего не видела из-за дождя и слез, — перед глазами стояла пелена. — Ты, мать твою, обещала мне не умирать! Она подбежала к первому попавшемуся дереву и что есть силы принялась молотить кулаками по его стволу. Ботинки скользили по жиже, в которую превратилась земля под ногами, с насквозь промокших длинных волос, противно липнувших к лицу, непрерывно стекала вниз вода, кожа на костяшках содралась и лопнула, они кровили, а Эмма все продолжала и продолжала исступленно врезать кулаки в жесткую и крепкую кору. — Где ты?! — кричала Свон, и резкие порывы ветра уносили ее слова глубже в лес, где они исчезали, растворялись в воздухе, оседая на гнущихся к земле ветвях деревьев, так и не достигнув того, до кого Эмма хотела докричаться. — Отзовись, Реджина! — она в последний раз треснула по стволу несчастного дерева и побежала вперед, туда, где должен был стоять Сторибрук. — Я знаю, что ты где-то там! Ты еще жива, ты, которая писала мне все эти письма! Ты еще там, и пусть... — она схватилась за ближайшую ветку, когда ноги, не слушаясь свою хозяйку, заскользили по мокрой земле, — пусть книга больше не работает, но ты — ты еще там! Яркие всполохи молний рассекали окутавшую лес темноту, и в этих ослепляющих вспышках, на секунду, только на одно мгновение, Эмма увидела Сторибрук, — его пустынные улицы и тусклые фонари по обе стороны от дороги, городскую площадь и башню с часами, и одинокую фигуру Голда, опирающегося на свою трость и взирающего на здание библиотеки с вечной, неизбывной тоской в глазах, и закусочную, рядом с которой стояла Рейчел (или это была Руби?) и, прислонившись к высокой колонне, о чем-то болтала с Мэри Маргарет, — он возник прямо тут, посреди леса, и Эмма была здесь, одной из них, этих жителей маленького сонного городка. Но видение исчезло через секунду, и уже в новой вспышке света вокруг Свон простирался лишь дикий лес, — не было ни дороги, ни фонарей, ни башни с застывшими часами. Только высокие, уходящие в небо деревья, которые сейчас, в это мгновение, подчиняясь свирепому ветру, гнулись ближе и ближе к земле. Некоторые из них, особенно могучие, стояли все так же неподвижно, но Эмма слышала хруст и треск ломающихся на них веток, а в вершинах их завывал ветер. Ошеломленная, Свон застыла на месте, часто моргая и оглядываясь по сторонам в надежде вновь увидеть дорогой сердцу город. — Нет! — снова закричала она, вскинув лицо к небу. Непрерывные струи воды стекали по щекам и лбу к подбородку, и Эмма ничего не видела, но ей было плевать. — Тебе не победить, ты, чертово проклятье! Ты не заставишь меня отступить, и не мечтай! Я гребаный Спаситель, и мне плевать, какой ценой я разрушу тебя, плевать, если я умру в тот же миг на месте, но с тобой будет покончено, и Реджина освободится! Слышишь, ты, ублюдок, грязное порождение чертовой злой ведьмы! Она развернулась и припустила к машине; мокрые ветви хлестали ее по лицу, рассекая кожу в кровь, которую тут же смывал дождь, но Эмма ничего не чувствовала. Она бежала, скользя и спотыкаясь, и однажды, не удержавшись, все-таки упала прямо в грязь; ладони тут же потонули в мокрой земле, и, вставая, она хваталась за деревья, пытаясь вернусь себе равновесие, и чувствовала, как дрожат колени. — Я обещала, что приеду к тебе,... — она задыхалась, — Реджина! Я... — рваный вдох, — обещала... — и вот она уже на дороге, по которой потоком бежит вода, ковыляет, прихрамывая, к автомобилю, распахивает дверцу, садится на водительское место. Руки дрожат, и Эмма никак не может попасть ключом зажигания в отверстие, и все продолжает что-то бормотать, выкрикивать обещания Реджине и угрозы — проклятью. Но вот ей удается, и машина заводится, и Эмма резко выкручивает руль, разворачивая «жучка» в сторону леса. Глаза горят огнем настоящего безумия, и она делает глубокий, затяжной вдох. Свон газует, и автомобиль срывается с места; прямо над ухом оглушающе грохочет гром, — природа беснуется, — дворники работают на полную мощь, но не справляются с непрерывными потоками воды, льющимися с такой свирепой, исступленной силой, что, кажется, небеса разверзлись и теперь проливаются дождем на грешную землю. Эмма почти ничего не видит, но чувствует, что асфальт кончился, и начался лес, и упрямо ведет машину вперед, — туда, где должен быть Сторибрук. Колеса слегка буксуют на мокрой земле, но Эмме еще хватает набранной на дороге скорости, и она лавирует между деревьями, но вот не успевает увернуться, и «жучок» врезается в какое-то дерево. В этот же миг молния бьет в то же место, куда пришелся удар капотом, дерево над Эммой трещит, кренится, и падает на крышу автомобиля, оглушая. Перед тем, как отключиться, Свон видит еще одну яркую вспышку прямо перед собой.