La Tortura

Lady Gaga. Angel down

— Тебя не хватятся дома? Время позднее. Никита его почти не слышал. Они оба только что преодолели барьер под названием касса, за которым торчал больным зубом его личный раздражитель. Для Жени не было новостью, что кто-то провожает Львовича, но Никиту в такой роли представить было нелегко. Тем более, парень елейно улыбался, безбожно корча из себя заботливого внучка, лично перекладывал покупки в пакет, придерживал того за локоть во время рискованного поворота возле шкафчиков. — Спасибо! — чопорно обронил он Евгению, словно они и не знакомы вовсе. А Женя безмерно устал от его выкрутасов и даже разозлиться теперь толком не смог. — Пожалуйста, приходите ещё! — дежурная фраза, автоматически сорвавшаяся с языка покоробила его самого. Женя совсем не то хотел сказать. «Подожди полчасика, поговорим, пройдёмся. Пива попьём. Обсудим, что происходит.» Он уже готов был, в принципе, выслушать весь бред Никиты. Не принять и согласиться, а хотя бы понять, в чём дело. Ошибка? Недоразумение? Он так скучал по их общению, долгим разговорам ни о чём, посиделкам на лавочках и жениной кухне… И почему Никита такой идиот? А Никиту это «приходите ещё» выбесило в секунду до белых глаз. Как будто этими словами Женя окончательно отгородился от него. Отказался раз и навсегда от любой близости во всех видах. Он прикусил щёку изнутри и быстро засеменил за Львовичем в распахнутую дверь. «Ну я тебе покажу, приходите ещё! Я тебе устрою!» Кольнула мыслишка где-то внутри, что это так по-детски, так глупо и неразумно. Да и что, собственно, он делать-то собирается? — Я тебя спрашиваю, тебе домой не нужно? Мама переживать не будет? «Ещё один, блядь! Заботливый, сука!» — А я не маленький, чтоб у мамки отпрашиваться! — огрызнулся Никита. Вдохнул с удовольствием вечерний тёплый воздух и попытался перевести дух. Николай Львович посмотрел на своего невольного спутника с ухмылкой и промолчал. Они медленно брели вдоль дороги. Жёлтый свет фонаря делал тёмно-бордовые, резные листья клещевины почти чёрными, далёкий лай собак и мерное урчание проезжающих машин наполняли наступление ночи обыденными городскими звуками. Низкие тучи уползли за горизонт, словно сдав смену, и первые звёзды приветливо засияли на ясном, нежно-лиловом небе. Упругая долька месяца и тёплый ветерок с ароматом мёда и дыма обещали совсем скорое, головокружительно жаркое лето. — Какое прекрасное время! — в тему произнёс Николай Львович, приостановившись возле подъезда. — Лето наступает, всё расцветает, распускается и начинает жить! Ты со мной согласен? Никита был сейчас настолько далёк от любования пейзажами, что уставился на деда, как на ненормального. — Ну… прикольно, чё! Тепло будет. Львович в замешательстве поправил шляпу, кашлянул и внезапно рассмеялся в голос. — О времена, о нравы! Ты ещё скажи, трусы быстрее на балконе сохнуть будут! — И носки тоже, — сконфузился парень. Николай Львович, не прошло и полчаса, уже раз пять поддел его так ловко, что обычно языкастому Никите и сказать в ответ было нечего. Взрослые ведь так себя не ведут. Учителя в школе держат всех за малолетних недоумков, без конца воспитывая и одёргивая, даже его вроде адекватная, лёгкая в общении мама периодически впадает в я-ж-тебя-вырастила-выкормила. Остальные, ребят помоложе да и постарше, вообще в расчёт не берут. Дети и дети. Ну их на фиг. А этот мужик, успешно выдающий себя за благообразного дедушку, подрезает его, как опытный гонщик на трассе после каждой неудачной фразы-поворота. Словно держит за равного. — Зайдёшь? — Львович махнул тростью в сторону двери. — Ага, я пить хочу. В горле действительно пересохло, виски начинало поджимать от суматошного дня без полноценного отдыха и от нелепой нервотрёпки в конце. Николай Львович поднимался по лестнице впереди него, уже без причитаний и притворного кряхтенья. Устал, наверное, тоже. Бесконечное враньё кого хочешь утомит. — Проходи. Заставлю разуваться тебя, как хочешь! — Львович включил свет, устроил палочку возле узкого шкафа и ногой подвинул Никите тряпочные шлёпки. Из малюсенькой прихожей, с непрактичным светлым ковриком на полу, вели две двери — налево в единственную комнату и направо на кухню. Не ставя пакет на пол, Никита попрыгал на одной ноге, стягивая узкие туфли с пяток, сунул ноги в предложенную обувь и двинулся направо. У Львовича царили чистота и порядок, почти невообразимые в реальной жизни. Ни крошки на коричневом линолеуме пола, ни морщинки на синем покрывале кухонного уголка и столешницу не украшали разводы и лишняя посуда. Никита огляделся и плюхнул сумку на диванчик. С другой стороны, кому тут мусорить-то? Никакой зверушки даже не наблюдалось в этой словно кукольной квартирке. — Кипяток вон там, — хозяин образцово-показательного помещения полез в пакет и принялся раскладывать по шкафчикам свою вечернюю магазинную добычу. Возле плиты на кружевной салфеточке стоял простой кувшин с красной крышкой и узкий гранёный стакан. В полной тишине легонько звякнуло стекло о стекло, только Львович шуршал упаковкой и чуть слышно прихлопывал дверцей холодильника. Никита медленно хлебал второй стакан прохладной безвкусной воды и отстранённо смотрел в тёмный проём окна. «И что дальше?» Николай Львович прибрал злополучную гречку в узкий шкафчик почти над плитой и молча стоял рядом, оперевшись рукой о столик. В нём не угадывалось того напряжённого ожидания, когда хозяин очень ждёт, чтобы посторонний человек, наконец, переделал все дела и убрался прочь. Он просто стоял, спокойно разглядывая Никиту с головы до ног. Молча и без эмоций. Старомодный пиджак он уже снял, закатав рукава голубоватой рубашки и расстегнув пару тугих пуговок на груди. Взъерошил примятые шляпой тёмно-русые, с проседью волосы. Никита смотрел на всё это и не узнавал ни деда Львовича, ни себя. — Я стакан поставлю… — и потянулся через его локоть, загораживающий место стакана около кувшинчика. Никита был всё-таки воспитанным парнем и это сейчас показалось ему самым важным на свете — поставить стакан на место, даже если тянуться придётся через Николая Львовича. Его как чёрт в спину толкал, когда он почти прижался к крутому плечу рослого мужика, задел бедром, не сводя с него при этом совершенно безумных глаз. Голова была пустая и звонкая, а внутренний голос, который призван обычно защищать от подобного непотребства, видимо, лежал в глубоком обмороке. Николай Львович окинул его тяжёлым взглядом, без деланного испуга или брезгливости, лишь с холодным, словно изучающим интересом. Положил ладонь на талию и прижал к себе, припечатав целиком к своему жесткому, как корень, телу. Они были одного роста и Николай Львович почти касался носом его щеки. — Ты в какую игру играешь, мальчик? Правила-то знаешь хоть? — Да! — Никите показалось, что это коротенькое словечко он прокричал от волнения на всю округу. На деле же вышел комариный писк, испуганный и слабенький. Но спину он держал ровно и глаз не отводил, шальных, безумных. Отступать некуда. — Ну пошли, посмотрим. — Николай Львович взял Никиту за руку и повел в комнату. Парень ног под собой не чуял, собирая свободным локтем все дверные косяки по дороге. Внутренний голос очнулся на секунду, истошно проорал — вали отсюда, дебил — и снова отключился. Первое, что сделал Николай Львович добравшись до комнаты, это включил настольную лампу. Потом повернулся к своему нечаянному гостю лицом и принялся расстёгивать рубашку. У него даже тон голоса не изменился: — Раздевайся. Если знаешь, зачем пришёл. Стыдный горячий жар заливал низ живота, руки не гнулись, а голова, кажется, готова была скатиться с плеч долой, как ненужная принадлежность. Никита принялся раздеваться. Шелест скользящей ткани казался оглушительным, он краем глаза приметил затёртый и не слишком свежий воротничок рубашки и поспешно завернул его в рукав. Вдруг заметит, нехорошо. Труднее всего дались брюки с трусами, но к этому моменту Никиту колотило так, что оставшиеся предметы гардероба свалились с него, казалось, совершенно самостоятельно. Раздеваться перед посторонним человеком оказалось невероятно стрёмно, хуже чем перед девушкой. Это было не стеснение, а, скорее, трусость от осознания неправильности происходящего, и страх перед тем, что последует дальше. Чтобы хоть как-то спрятаться, хотя бы на время, он присел на край кровати, стягивая носки. Теперь, готовый ко всему и обнажённый полностью, он подтянулся на руках дальше по кровати. Николай Львович стоял перед ним недолго, лампа светила в спину, позволяя разглядеть плотное, поджарое тело хорошо сложённого мужика с отличной физиологией. Он аккуратно прилёг рядом, пропустив руку под спину парнишки, легко прижал к себе и поцеловал. Никита неуклюже обнял его за шею и, обмирая от нахлынувшего возбуждения, ответил на поцелуй. Львович ласкал его свободной рукой, нежно прижав сосок, который внезапно отозвался колючкой удовольствия куда-то вниз. Скользнул под бок, оглаживая рёбра, заставляя выгнуться. Никита то ли бормотал, то ли постанывал, размыкая влажные губы, позволяя делать со своим языком и телом что угодно. Его ласкали бережно, целовали страстно, Львович осторожно накрывал его собой, руками ощупывая между ног. «А Женька и не знает, как это хорошо… " — эта единственная связная мысль в секунду вынесла его в реальность. Никита в изумлении распахнул глаза и его руки безвольно упали локтями на колючее покрывало. Женька… бледные острые плечи, засыпанные будто нарочно мелкими рыжими веснушками, трогательно оттопыренные уши, строгая складка розовых губ. Вот чего ему хотелось, вот что его возбудило прямо сейчас, а не то, что с ним делал чужой мужик. Между тем, пальцы Львовича добрались до шелковистой кожи междуножья, осторожно трогая тугие складочки вокруг дырочки. Никита почувствовал его нетерпение, даже через бережную осторожность и негу. Ему стало страшно, а когда ласковые пальцы аккуратно раздвинули кожу, в попытке проникнуть глубже, его накрыл настоящий ужас. — Нет! Нет! — он упёрся ладонями в широкие плечи мужчины. Завертел задницей, в попытке убраться подальше от терзающих его рук. Уже не имел значения собственный член, стоящий до боли твёрдо и требующий разрядки. Не имело значения, что кожа и губы так и липнут к опытному, ласковому партнёру, который, вот он, рядом, и всё для тебя сделает. Николай Львович замер, его шумное, сбитое дыхание холодило Никите кожу, пугало напором и неизбежностью. Мужчина сверху переждал секунду, потом спокойно, но настойчиво снова потянул мальчишку на себя. Под себя. Никита со всей ясностью осознал только сейчас, что он абсолютно голый наедине со здоровенным мужиком, который справится с ним одной левой на раз. И сделает с ним всё, что захочет, невзирая на его, Никитины, желания. К сожалению, такие просветления наступают зачастую слишком поздно. Его накрыл ледяной ужас, самый настоящий, до трясучки в глубоком подреберье. — Ну что такое, ну? Иди сюда… — Нет! Пожалуйста, нет… — истерические нотки в голосе напугали ещё больше, а Николай Львович обескураженно присел рядом на кровать. Никита отполз от него, как только отпустили, вжался спиной в подушку, подтянул к себе пятки и обхватил руками дрожащие коленки. В носу противно защипало, а глаза начали заполнятся слезами. — Что случилось? — он очень старался быть спокойным, очень. Мальчик давно ему нравился, но дальше эстетического наслаждения и любования со стороны и дело не могло пойти! Николаю Львовичу в голову прийти не могло, что когда-нибудь, в невероятно необозримом будущем… Поэтому сегодня, как только Никита уставился на него своими глазищами лучшей гаремной одалиски, он понял — другого шанса просто не будет. Он никак не мог поверить, что это хрупкое, совершенное сокровище ходит по его кухне в гостевых тапках, пьёт из его стакана, и лезет обниматься. С ним, с дураком старым. Оказалось нет, рано обрадовался и дал волю своим тщательно спрятанным желаниям. — Значит, сначала ты укладываешься в мою койку, а потом отпихиваешь меня? Ты в курсе, что так вообще-то не поступают? — праведная злость потихоньку прорастала сквозь остаточное возбуждение. Николай Львович столько времени был вежливо-милым, что сейчас, в этой конкретной ситуации ему захотелось банально съездить мальчишке по зубам. Он потянулся к съежившемуся Никите и ухватил того за тонкую лодыжку. — Я у себя дома и имею полное право… — Пожа… — у Никиты зуб на зуб не попадал от страха. Предательская слезинка рванула по щеке и от этого стало ещё страшнее. — Тьфу ты, пропасть! Поколение дохляков и идиотов! — Николай Львович, разочарованно кряхтя и вздыхая, поднялся с кровати. Натянул домашние штаны, поморщился, коротко сжав распухшие было яйца. Никита во все глаза наблюдал за ним, едва переводя дыхание. Львович прошёл к дальнему углу комнаты, нашарил на полке папиросу и спички. Дым поднялся вверх густыми, плотными кольцами, заставив его надсадно закашляться. — Пакость какая… лет пять не курил. — Он длинно и со вкусом шмыгнул носом, огладил уголки губ и строго посмотрел на мальчишку. — Ну, что теперь делать будем, недотрога ты наша? Никиту всё ещё била крупная дрожь, хотя по всему выходило, что непосредственная опасность уже миновала. Николай Львович оценил покрытого с ног до головы мурашками скрючившегося мальчика. Поискал глазами по комнате, потянул с кресла тонкий плед и подал Никите. Тот непроизвольно дёрнулся от движения в свою сторону. Но плед ухватил и мгновенно закутался в него по самый нос, только яркие глаза настороженно сверкали поверх. Львович усмехнулся, снова горестно вздохнул и продолжил: — Рассказывай, говорю, как докатился до жизни такой? — Ничего и не докатился! — в броне из коричневатой пушистости покрывала он чувствовал себя в относительной безопасности, и внутри начала проклёвываться пустая детская заносчивость. — Дурак ты, Никитка! Скажи спасибо, что тебе я попался — такой уравновешенный и великодушный. Другой бы скрутил в бараний рог, после таких-то фокусов, и отымел бы, как хочется, ори не ори! Это ты хоть понимаешь? — Да… — Никиту накрыло понимание глубочайшей жопы, в которую он сам, лично, с радостью забрался. Николай Львович затянулся снова, кашлянул уже в полсилы и внимательно, с прищуром поглядел на своего неудавшегося любовника. — Знаешь, что отличает взрослого человека от ребёнка? Способность брать на себя ответственность за свои поступки. Вот ты сейчас решил со мной переспать — совершил поступок, а потом — пятками взад, и никакой ответственности, сопли одни. Что ты будешь делать теперь? И мне что делать? Никита покрепче обхватил коленки, прижимая их к груди: — Не знаю. Николай Львович усмехнулся: — Ох, детский сад — короткие штанишки! А кто будет знать? Чего ты хотел-то вообще? Никите сказать было нечего и он просто помотал головой, понимая, как глупо сейчас выглядит. Он согрелся, почти пришёл в себя и начал понимать, каких дров наломал сдуру. Действительно, как теперь тому же Львовичу в глаза смотреть, столкнувшись, к примеру, в магазине. Это ж стыдоба какая! Вот если бы всё произошло — тут другой разговор, хотя бы удовольствие получил. Получили бы оба. А с Женькой теперь как общаться? Николай Львович молча наблюдал за выразительным лицом Никиты, не мешая ему обдумывать в одиночку своё неудавшееся грехопадение. Видимо, при воспоминании о Жене, что-то неуловимо изменилось в его глазах, и Львович это подметил. — Никита, я хочу, чтобы ты вот прямо сейчас честно признался самому себе — не мне, заметь, — а себе, чего ты вообще хочешь. Это важно для тебя, чтобы в такие ситуации больше не попадать… Ну? Никита молчал, глядя прямо перед собой, не в состоянии сформулировать ни одной чёткой мысли. Или знал, но боялся этой мысли? Николай Львович начал терять терпение. Мало того, что вечер совершенно не задался с самого начала, так ещё и приходилось нянчиться с этим тормознутым недорослем. «Писька выросла, а мозгов — с грецкий орех», — пришёл к неутешительному выводу бедный Львович. — Я, наверное, попробовать хотел просто… — Попробовать чего? С мужиком? — картина начинала проясняться. — Так чего ж не попробовал? Никита уткнулся носом в плед на коленках. Ему совсем на хотелось вести беседы на такие сложные темы, хотелось чтобы не лезли, не приставали. Не было желания и привычки задумываться о чём-то сложнее выбора песни в плейлисте. И вообще, он страшно неуютно себя чувствовал в чужой, полутёмной квартире, где слоились под лампой полосы сизого дыма и посторонний человек задавал неудобные вопросы. — А вы, Николай Львович, так просто со мной согласились. Вы-то знали, чего хотите, прямо сразу? — ляпнул первое, что в голову пришло Никита и обомлел. Наверняка тот ещё злой за его отказ, а теперь совсем взбесится от таких заявлений. Но на его удивление Львович не взбесился и даже не выругался. Только лицо у него стало какое-то плаксиво-тоскливое, как у бездомной собаки. — С тобой — прямо сразу. А сначала… да уж в первую попавшуюся койку не прыгал! В его молодости за это вообще сажали. В тюрьму. По статье и надолго. И подкатить к мало-мальски понравившемуся мужику не представлялось никакой возможности. Хотя на службе кандидатов было хоть отбавляй. Особенно на дальнем заграничном гарнизоне, где из женщин были только древние и страшные, как кривой саксаул местные торговки, да приезжие на несколько недель по контракту глубоко замужние медсёстры. Зачастую необъятных размеров и старше по званию. Никаких тебе благословенных богом Белоснежек*. Николай Львович с большой осторожностью относился к воспоминаниям о том периоде своей жизни. Это было больно. Но Никита просто своим присутствием напоминал ему Алима… Львович в отчаянии потряс головой, но его уже накрывало беспощадным солнцем Герата. Седые, пропахшие дымом и ветром стены вековой крепости и огненно-жгучие глаза Алима. Он не сводил с него огромных, карих вразлёт, как у Никитки, глаз в ту первую встречу. Ах, каким он был горячим, весь и везде, сын пуштунского улема, как проклятый афганский песок под ногами! Наверное, православный Господь и благословенный Аллах решили попить кофейку и отвлеклись от человечества в целом, раз позволили этим двоим где-то пересечься и начать головокружительную погоню за обрывками страсти и нежности. Почти не зная языка друг друга, они умудрялись назначать встречи в развалинах, полуразрушенных домах, это было не важно. Только горячие губы, светящаяся словно изнутри южным загаром кожа и обречённая безысходность каждого прикосновения. Алим решительно не выговаривал букву «К» и на томном выдохе у него получалось нежное «… оля». Молоденький капитан Николай заливисто смеялся: «Какая ж я тебе Оля!» — ловил тонкие пальцы и прикладывал туда, где совсем не Оля… Его жилистое и гибкое, как стальной прут, тело, разорванное пополам отдали скорбно молчащему отцу. После очередной боевой операции. А Николай не имел права ни проститься, ни оплакать его. Он плакал после. Долго-долго, по-звериному молча, и до сих пор, глубоко загнанная в дальний закоулок души, с ним оставалась эта тоска. По настоящей любви и счастью, такому короткому и невозможному для него. Николай Львович нащупал на полке очередную папиросу и решил, что она тоже будет не лишней сейчас. — Прям сразу даже кошки… не того! Зачем тебе это всё вообще? — Николай Львович хотел докопаться хоть до одной связной мысли в голове Никиты. Ну не могло же всё быть так плохо! — Я… ну, один человек есть… — его снова затрясло, уже от стыда, что вот так просто признался постороннему человеку в привязанности к кому-то. — Ну слава тебе господи! Сдвинулось с мёртвой точки наше дело! — Львовичу во чтобы то ни стало нужно было отвлечься от своих случайно всколыхнутых воспоминаний. — Не бойся, я не собираюсь выспрашивать кто это. Просто подозреваю, что-то пошло не так, правда? Если ты с готовностью прыгнул в койку к чужому мужику. Вот тут Никита совсем расстроился. Потому что пока он не давал себе труда задуматься о реальном положении вещей, вроде всё ещё можно было как-то отыграть в любую сторону. Притвориться, что всё это пустая блажь, что не очень-то и надо на самом деле. Но теперь, когда он попробовал краешек, крошку маленькую буквально на зуб, да ещё с тем, кого не хотелось совсем, призрачное представление о том, как оно будет с Женькой, которого на самом деле хочется, захватило с головой. Никита прикусил губу, его накрыло сожаление о несбывшемся, что он забыл стеснятся и бояться. Кровь прилила к щекам, глаза засверкали, а плед грозился покинуть переставшие трястись коленки. — Ты даже выглядишь сейчас по-другому, когда про него вспоминаешь, — мягко улыбнулся Львович. Отпустила злость и обида, ему захотелось помочь Никите. Ему в своё время никто не помогал, и он очень хорошо помнил, когда чувствуешь только страх и безысходность просто от невозможности поговорить. Ну хоть с кем-нибудь. — Да он дурак какой-то. Я попробовал тут… ну… — Никита горестно вздохнул, подбирая слова. — Поцеловал я его, короче! Так он так разорался, как будто ему ногу отрезали! Николай Львович расхохотался в голос, задрав голову вверх. А парнишка-то не из робких! Сразу быка за рога. — Ну вот чего вы ржёте! — почти обиделся Никита. Отсмеявшись, Львович приоткрыл форточку, выгоняя едкий папиросный дым и присел на краешек кровати, уже не рискуя напугать мальчишку. — Ты ведь его просто напугал, разве так можно! — он разглаживал ладонью не существующие складки на покрывале и продолжал посмеиваться про себя. — Не умеете вы, молодёжь, разговаривать, договариваться, ждать не умеете. Всё с прыжка, с наскока. Там не получилось — ко мне рванул, со мной не вышло, ещё куда тебя занесёт? — Никуда не занесёт, — уверенно сказал Никита, пряча нос в плед. — Знаешь, теперь, когда мы с тобой худо-бедно разобрались в чём дело, я даже рад, что ты так вовремя меня оттолкнул. — Николай Львович стал невероятно серьёзен. — Как это? — изумился Никита. — А потому что нельзя никем заменить человека, которого любишь. Никем и ничем. Любая попытка заканчивается провалом и тебе очень повезло, что удалось избежать этой грязи и погани, от которой не отмыться. Ему тоже не удалось никем заменить Алима. Только сам Николай этого не знал, а подсказать было некому. Сколько разочарований и непреходящей душевной боли ждало его после, как он это всё пережил в итоге, мальчику лучше вообще не знать. Но он хотя бы попробует уберечь его. — Ты с ним поговори, обязательно поговори. Успокой, отвлеки, но не отпускай ни в коем случае. А потом потихоньку, полегоньку, может, и не так уж он и против, красавец твой. — Никакой он не красавец! Да и не влюбился я вовсе! — возмутился Никита, не замечая, как губы распускаются в улыбке и расслабляются напряжённые плечи. — Ну да, ну да! Вон, щёки-то как полыхают, хоть костёр разводи… ты это, одевайся давай, пошли чай пить. — Вы только выйдете, ладно, — смущённо выдавил совсем уже красный Никита. Николай Львович заулыбался по-доброму, по-отечески и согласно кивнул, потрепав мальчишку по растрёпанной макушке. Чаепитие затянулось за полночь, что беспокоило Львовича. Всё таки мальчику домой идти ещё, одному, по темноте. Потому что Никита решительно отказался от сопровождения, мотивируя это тем, что Николаю Львовичу самому придётся в одиночку возвращаться. — Я молодой, здоровый, на крайняк убегу, если что, а вы? Никита ему всё больше и больше нравился. Не смотря на чисто детскую глупость взрослого вроде пацана, он был по-человечески чутким, простым и добрым по сути своей парнишкой. Уже стоя в прихожей возле двери Никита порывисто обнял его, без всяких заигрываний и далеко идущих планов. — Спасибо вам, Николай Львович! Я всё понял, правда! Я дурак такой! — Ты не дурак, Никита, молоденький очень, неопытный, вот и всё, — совершенно расчувствовался Львович. — Если что-то пойдёт не так, не ломись напролом, не сшибай лбом стены, пожалуйста, лучше заходи, не стесняйся. Обмозгуем. — Спасибо! Умытый, успокоенный и согретый осознанием своей неодинокости, Никита вышел из подъезда в черноту тёплой весенней ночи. И пока шёл по домой по спящим пустым улицам в его голове начинал словно сам собой настраиваться довольно простенький, но верный план действий.