La Tortura

Женька лежал в постели уже битый час, заложив руки за голову и уставясь в белый потолок. Ажурные завитки на пенопластовом потолочном покрытии расползались во все стороны, как червяки по огороду после дождя, и провожать их глазами было весьма успокаивающим занятием. Как назло сегодня был выходной, а он проснулся в пять утра и валяется без всякой надежды заснуть снова. Ему приснился жуткий сон, в котором голая прелестная женщина активно домогалась его, выставив напоказ все свои обширные прелести. Но голова у этого роскошного тела была Никитина, и ему было очень страшно. Недавнее происшествие напрочь выбило его из личной зоны психологического комфорта, поэтому и сон сбился, и аппетит пропал, и снится чёрти что. По-хорошему, стоило бы сейчас прекратить всяческое общение с приятелем, выставившем себя в таком неприглядном виде. Но у Жени была такая работа, что дверь перед носом не закроешь и доступ к себе не ограничишь. Никита всю неделю телепался по супермаркету за какой-то мелочёвкой, да и просто к маме — забрать сумку с продуктами домой. Общался ни о чём, только фресочные глаза настороженно наблюдали за Женей, словно тот ожидал от него какого-то решения. Евгений перевернулся на бок с тяжёлым вздохом. На стуле у противоположной стены лежала кипа одежды, на столике у телевизора пакет из-под чипсов. Он скосил глаза вниз. Коврик явно нуждался не столько в основательной чистке, сколько в переезде на чью-нибудь редко посещаемую веранду, с выходом в сарай. Где-то он вычитал, что если на душе сумбур, то нужно делать уборку в доме, тем самым наводя порядок не только во внешнем окружении, но и во внутреннем мире. Как и всякий мужчина он терпеть не мог мыть и подметать, но сейчас торжественно дал себе обещание начать уже как-то шевелиться, хоть в каком-то направлении. *** — Как думаешь, нормально написал? — Ой, да мы скатали половину! По-любому баллов хватит, не бзди! — Зуб даю, Петровна меня засекла со шпорой. А потом полчаса упорно в другую сторону смотрела. — Ну вот! Думаешь, учителям проблемы нужны с нашими двойками? Говорю же — не бзди! Никита шёл с экзамена с одноклассником и очень хотел побыстрее от него отделаться. С другой стороны, домой ему тоже не хотелось. Он вспомнил, что мама сегодня выходная, девчонки тоже дома, значит, стоит ему появиться на пороге, как на него со всех сторон нападут-повиснут-допросят и вообще, покой нам только снится. Друган в этом плане был комфортнее, хотя бы в душу не лез с бесконечными расспросами. Трындел и трындел себе обо всякой фигне почти фоном. Поэтому пришлось отзвониться, что в школе всё прошло успешно, убедить, что с ним всё в порядке. Мама упорно звала его обедать, но Никита предпочёл незамысловатый перекус с Паханом. Когда чавкающий пиццей и шумно прихлёбывающий апельсиновый сок Павлик поднадоел ему, он предложил прогуляться и они на пару шарахались до вечера по окрестностям, стреляя сигареты у более менее незнакомых дядек. Голова у Никиты уже гудела от неумолкающего приятеля и ему до одури остогрызло слушать про его старенькую бабульку, новенького братца и вереницу съёмных квартир, на которые его неустроенное семейство переезжало едва ли не раз в полгода. Пашка был парнем необременённым понятиями личного пространства и приличного поведения, зато свободного времени у него было, как у дурака фантиков. А Никита страшно хотел уже куда-нибудь свалить. Он и экзамены воспринимал, как досадную помеху собственной жизни, в которой того и гляди произойдут необратимые изменения. Если Женька оказался таким по пояс деревянным, — а то и по самую макушку, — то можно ведь найти кого-нибудь другого для экспериментов. Он покосился на Пашку. Одноклассник его, с первого дня знакомства в далёком «первый раз в первый класс», всегда выглядел так, словно его случайно цепанула фура и пару километров проволокла за собой по дороге, проехавшись по нему напоследок раз пять. Вечно мятые штаны, чёрная каёмка под обгрызенными ногтями и ни одного целого парного носка. Такая семья, вернее отсутствие оной, такая мама, в бесконечных поисках вечной любви. С Пашкой в близком контакте-то не всегда было комфортно общаться, не говоря уже о… «Не-не-не, чур меня!» Не то чтобы Никита прям так и ходил, придирчиво разглядывая возможных кандидатов, но волей-неволей подобные мысли его иногда посещали. А если вот этот, а если вон тот. Забавы ради. Ведь только у реальности есть пределы, воображение безгранично. Весь сумбур текущего отрезка времени шваркнулся ему на голову, может быть поэтому Никите проще было сбегать в размышления, кардинально отвлечённые от чёртова ЕГЭ, будь он неладен. Окончание школы, выбор жизненного пути, какие-то вынужденные телодвижения по поводу устройства в этом мире. Родители, со счастливой улыбкой начинающие каждый божий день с вопроса: «Ну, куда поступать будем?» Женька, опять же, со своей каменной рожей ещё. Хотелось, как та девчонка в известном экшене, спросить — жизнь всегда такое дерьмо, или только в детстве? Но ответ на этот вопрос был известен, и Никиту затягивала тоска зелёная без конца и без края. Когда Пашка задрал окончательно своей трескотнёй, Никита просто не выдержал: — Слушай, пойду я, поздно уже! Отметя все пашкины «я с тобой» и «давай провожу по пути», он просто сбежал от приятеля, кляня его простодушную звезданутость молча и про себя. Вот Женя. Всегда промолчит, когда надо, посмотрит выразительно или просто кивнёт, если сказать нечего. Спокойный, рассудительный человек, без закидонов и психов. Но, твою ж мать, куда вывернулась вся эта сдержанность в итоге! Усталость наваливалась на Никиту, заковывая в тугой воротник шею, закрывая глаза, замедляя глухие удары сердца. День, плавно переходящий в глубокий вечер, был тёплый, но пасмурный. Небо словно затянуло вафельным застиранным полотенцем, цвета старого синяка. Это совершенно не прибавляло настроения угрюмо плетущемуся по улице парню. Мусоля свои думы тяжкие, Никита внезапно обнаружил, что оказался через дорогу от женькиного магазина. Смачно выматерившись под нос и не найдя никакого здравого оправдания конечной цели своего путешествия, он просто перешёл пыльную двухполоску в трёх метрах от зебры, исподтишка показал фак злобно просигналившей ему замызганной бээмвухе, и толкнул дверь в супермаркет. Навстречу ему, задевая косяки, пороги и друг друга, еле-еле продвигались две бабульки, увешанные сумками с провизией, как в голодный год запасом хлеба и масла. Застревая в двойных дверях и на пыльных ковриках, громко обсуждая скидки и отсутствие оных во всех близлежащих магазинах. Никита придержал им толстую створку и просто тупо стоял, пока они вытряхивались наружу не торопясь ни секундочки. И полностью игнорируя молоденькую мамочку с коляской позади их. Неугомонный малец в коляске верещал, как резаный, на лице у мамочки застыла злобная гримаса разъярённой Годзиллы, но бабули существовали в своём мире и были выше окружающей реальности. Сквозь прозрачный пластик ему была хорошо видна касса, и Женя, хозяйничающий за ней. Его руки порхали со скоростью света, молниеносно пробивая кучи товара, он резко поворачивался к весам, громко щёлкал аппаратом, не забывая при этом вежливо приветствовать покупателей. Просто работник года, блин! Его скупое на мимику невыразительное лицо расплылось в улыбке, когда перед ним оказалась симпатичная женщина средних лет. Она кокетливо тряхнула роскошной каштановой шевелюрой и принялась показывать что-то пальцем за спину Женьке, который вертелся ужом, доставая ей кофе и сигареты. Всё это сопровождалось какими-то разговорами, гляделками и улыбками обоих. В конце концов Женя положил ей сдачу прямо в раскрытую ладонь, а она с милой улыбочкой так посмотрела на него… Никита внезапно почувствовал всю тяжесть большой и широкой двери, которую держал уже добрых пять минут. По его ощущениям. Хотя и бабки уже убрались, и девчонка с коляской, сердечно поблагодарившая его за помощь. В носу засвербило от обиды и он шумно фыркнул, отпустив наконец треклятую дверь. Раскрасневшийся от непонятного удовольствия Женька стоял на рабочем посту, расставив руки в ожидании очередных покупок и смотрел прямо перед собой. Никита бочком прошёл к входу в торговый зал, попутно оглядывая женщину, с которой так мило любезничал Женя. Она вынимала сумку из шкафчика, попутно выговаривая что-то прыгающей перед ней тощей белобрысой девчонке. Никита сжал зубы. «Нашёл, блять, объект симпатии. Обычная жирная клуша. Старая, к тому же!» Чего его сейчас выбесило, он и понимать не хотел. Вокруг лежал огромный и удивительный мир с неисчислимыми вариантами всяческих возможностей! Куда хочешь поверни, что хочешь делай! А его приятель, вместо того, чтобы хоть попробовать расширить границы своего скудоумия, упорно лезет назад, в свою говнонору, пытаясь обольстить своими очень спорными прелестями какую-то вислозадую курицу. В этот момент Женя таки заметил Никиту, приветливо улыбнулся и уже вздёрнул подбородок, чтобы кивнуть другу. Но что-то в самой позе и выражении лица Никиты остановило его от бурных приветственных жестов. Никита выглядел непривычно строгим, затянутый в тёмно-синий форменный костюм с галстуком, высокий и тонкий, с горящими выразительными глазами, испепеляющими на лету. Он небрежно махнул узкой кистью, давая понять, что заметил Женю и только, отвернулся, показав ему свой древнеегипетский профиль, и молча удалился, как недовольный всеми вокруг повелитель долины Царей. У Жени вытянулось лицо. В последнее время они общались от случая к случаю и, конечно, прежней дружественной теплоты в их отношениях пока не наблюдалось, но это! Сквозившее в позе и жестах Никиты открытое презрение, что ли. Вот что это было сейчас? «Фараон, блин, непризнанный!» Его физически передёрнуло. Захотелось догнать Никиту и отчитать, как маленького, потому что именно как маленький себя тот и ведёт. Женя настолько взбаламутился сейчас незначительным вроде эпизодом, что от него словно отступили все звуки вокруг. Разговоры, шуршание товара, шарканье ног по плитке пола. Он на автомате водрузил на весы прозрачный пакетик с Азовской коровкой и не глядя поздоровался. Как назло народу в магазине было пруд пруди. Некогда было пораскинуть мозгами или хотя бы Маню на кассу позвать, чтобы догнать Никиту и поговорить уже начистоту. Почему тот так себя ведёт и в чём лично он, Женя, перед ним считается виноватым. Где-то вдалеке, между стеллажами с молоком и сыром мелькнула аккуратная черноволосая макушка Никиты с модным пробором наискосок, на секунду бросило в нос застоялой пылью подсобки и солоноватым привкусом вспомнилась на губах краденная шалость приятеля. Женя даже закашлялся, почти напугав очередную тётечку с авоськой. Пока этот высокомерный идиот с непонятными намерениями бродит вокруг, не видать Жене покоя, как своих оттопыренных ушей. «Уволюсь, нахуй! Заебало всё!» Никита тем временем таскался по супермаркету, не понимая, зачем вообще зашёл. Денег у него с собой нет, да и покупать он ничего не собирался, даже если и можно было взять что-то в долг. Раздражение так и кипело в нём, не находя выхода. Он задержался возле деревянных лотков со свежим хлебом, с удовольствием вдохнув густой и сочный аппетитный аромат нагретых солнцем колосьев. Его локтя что-то легонько коснулось. Никита раздражённо дёрнул плечом. — А-а-а, молодой человек, вас тоже останавливает на ходу это неповторимое и вечное — запах тёплой, прожаренной корочки? Николай Львович дружелюбно улыбался, приветствуя Никиту. А того внезапно до белых глаз выбесила эта нарочито-старомодная манера магазинного деда обращаться к окружающим. Все эти «молодые человеки» и «господа-товарищи» настолько шли в противовес сейчас с внутренним раздраем парня, что он грубо ляпнул: — А не пошли бы вы… — Да? — брови Николая Львовича с наигранным изумлением полезли на лоб. — И ты всерьёз уверен, что весь мир должен ходить на цыпочках вокруг маленького злого мальчика, пока тот не перебесится? Насмешливый тон и снисходительная улыбка прямо в лицо, подействовали как хлёсткая, отрезвляющая пощёчина. Никита опустил глаза и пришибленно пробормотал сквозь зубы: — Извините. Мужчина добродушно хмыкнул и отечески погладил Никиту по спине: — Ничего-ничего, у всех бывают тяжёлые дни, но это не повод бросаться на людей, верно? Он потянулся и задумчиво пощупал румяный батон через упаковку. Никита наблюдал за плавным движением его длинных, крепких пальцев, одновременно ощущая тепло широкой ладони у себя на спине. Пожалуй, чуть ниже той гипотетической границы разрешённого. Николай Львович словно забыл об этом и продолжал машинально поглаживать парня. Никита стоял, как вкопанный, не пытаясь отстраниться, смотрел на него в упор и что-то начинало складываться в его взбудораженном мозгу. Дед Львович оторвался от хлеба, снова улыбнулся, похлопал Никиту по спине и убрал руку. Светло-серые глаза смотрели с лёгким, всё понимающим прищуром, как показалось в тот момент Никите. Словно он всё про него уже давно понял и насмехается теперь над его полудетскими терзаниями. Гладко выбритые, впалые щёки, яркий, крупный рот, тонкие крылья носа. И горделивая насмешка. Над ним, над проходящей мимо девушкой, над батоном этим, задери его совсем… Никита прикусил язык. «О чём я, блять, думаю?» — На-ка вот, помоги-ка старику, — он всунул Никите корзинку с пакетом молока, словно она весила совершенно неподъёмно для него. Парень корзинку взял, молча похлопав глазами на «старика», — плечи шире стойки с макаронами, — и поплёлся следом. — Так что у тебя там произошло? Что-то действительно серьёзное? — участливо поинтересовался он. — А вам не пофиг? — «А что, это так заметно?» Он развернулся, пропуская девчонку в толстовке с радужными единорожками, которая заинтересованно глянула на него искоса. — Ну я же спросил? Странные вы люди, молодёжь, ни до чего-то вам дела нет! Думаете и остальные такие же чёрствые? Николай Львович, крякнув, присел на корточки и принялся перебирать скромные упаковки с дешёвой гречкой в самом низу стеллажа. Выбрав парочку, распрямил ноги и быстро поднялся из довольно неуклюжей позы. Потом, словно спохватившись, поморщился и приложил руку к пояснице. — Здоровье уже не то, брат! — извиняющимся тоном посетовал Никите. Но от того не укрылась привычная лёгкость его движений. Чем дольше он сейчас наблюдал за Львовичем, тем занятней становилась ситуация. Ведь при ближайшем рассмотрении на деда тот был совершенно не похож. Обычный взрослый мужик, вовсе не старый и не больной. Почему-то никто и никогда раньше не додумался приглядеться к Николаю Львовичу, а тихая походка, лёгкая трость и унылый наклон головы в старомодной шляпе делали своё дело, позволяя ему вводить в заблуждение окружающих. На губах Никиты заиграла нехорошая ухмылка. — Прикольно деда немощного из себя строить? — Гораздо прикольнее, чем мальчишке строить из себя взрослого, замученного высосанными из пальца проблемами, — тут же парировал он и оглянулся на Никиту. Его спокойные, внимательные глаза шли вразрез с дежурной, неуверенной улыбочкой. Что-то такое было в нём, глубокое, неразличимое невооружённым глазом, что очень хотелось вытянуть наружу. Никита нахально пялился на него, дурные мысли неслись вскачь, как ошалевшие лошади от пожара. Раздумывать было некогда, да и незачем. — Давайте я вам сумку до дома донесу? А то набрали вы, как на Великую Отечественную!