POV Катя Пушкарева.
Несмотря на дождь, мне было так хорошо, так уютно, тепло и мягко в руках Андрея, как не было еще никогда в жизни. А самое главное, я почему-то, чувствовала себя очень защищено и… бесстыдно, что ли? Нет, скорее безгрешно. Мне смертельно захотелось обнять его за шею, и я обняла. — Ты любишь дождь? — он не ответил, только крепче прижал меня к себе. — Я очень люблю дождь, он смывает грязь с души, — тихонько, словно нас могли подслушать, шепнула я и коснулась губами его щеки, выпятив их трубочкой. — Я тоже люблю дождь. Особенно когда горит камин, в руках дымится большая чашка чая, а ноги укрыты теплым пледом. Ох, как же я тогда люблю дождь. Он стучит в окна, виртуозно исполняя «Танец дождя»*… — Или, — перебила я, живо представив описанную картину, — рассказывает волшебную сказку о двух заблудившихся в лесу людях, — я чуть-чуть шевельнулась и носом уткнулась ему в подмышку. Запах его тела, перемешанный с запахами одеколона, леса и дождя, кажется стукнул в голову сильнее, чем мне бы того хотелось, напрочь отключив разум, иначе я никогда бы не сказала: — Андрей, а давай пообещаем друг другу, что когда мы уже будем каждый на своем полустанке, и за окном будет идти дождь, мы обязательно будем вспоминать друг друга. Давай? — Давай, — очень серьезно сказал Андрей. Я чувствовала, что ему стало смешно от моего детского «давай пообещаем», но он даже не улыбнулся, расстраивать меня не хотел, я так думаю. Ага, еще бы поклясться ему предложила. Дурища. Вот дурища… Дурища и есть! Вечно ляпаю какую-то глупость. Такая волшебная, такая дивная была ночь, но я и ее умудрилась испортить. Зачем мне нужно было орать: «А пока даже для пьяного случайного секса я никому не нужна»? Для чего? Теперь он, конечно, вынужден будет мне продемонстрировать, что я не права, вынужден будет заняться со мной сексом, чтобы доказать мне, что я очень даже нужна, чтобы не обидеть меня и поднять мою самооценку. Он такой, он очень добрый, мой случайный попутчик. Вот только какая к черту «самооценка», если я ненавижу этот проклятый секс? При одном воспоминании о том, как Денис разворачивал меня спиной к себе, наклонял вперед, задирал мне юбку, и поспешно стягивал с меня трусики, меня тошнило. Ничего унизительнее этого нет и быть не может. А потом наступала боль. Дикая, разрывающая все мои внутренности, я беззвучно кричала, прикусывала губу и… начинала в уме перемножать трехзначное на пятизначное числа, чтобы хоть как-то отвлечься от боли. В сексе хорошо одно — нужно потерпеть всего пару минут, потом сделать вид, что тебе всё необыкновенно понравилось, затем незаметно принять таблетку анальгина, через двадцать пять минут боль отпускала и все, свободна до следующего раза. И зачем оно мне сейчас понадобилось? Чтобы «как все», мол, все сексом занимаются, ну, и я тоже? Чтобы не чувствовать себя отверженной? Для чего? Господи, ну почему я такая идиотка? У меня же даже анальгина с собой нет! Захотелось побыстрее все начать и закончить, чтобы потом опять можно было забраться к Андрею на колени, обнять его за шею и отогреться душой и телом в его руках. Я резко дернулась. — Что случилось, малыш, тебе неудобно? — нежно и участливо спросил Андрей. — Потерпи еще чуть-чуть, дождь, вроде бы, заканчивается. Если вылезешь из норки сейчас, окончательно промокнешь. — Нет, что ты? Мне очень удобно. Просто давай побыстрее это сделаем. — Что? — он, кажется, действительно не понял. — Ну… — я замялась, — секс. А потом опять будем разговаривать и… — Катя, ты что? — перебил меня Андрей, — Ты стараешься для меня? Вот глупенькая, я же уже говорил, что я не насильник, если ты не хочешь, ничего не будет, и не нужно дрожать от страха, слышишь, девочка? — Нет, я хочу, я очень хочу, — убежденно соврала я, но не выдержала и всхлипнула. — Но я боюсь. — Чего? — Я всего боюсь! Унижения боюсь, боли боюсь, но больше всего боюсь, что тебе не понравится, что ты тоже будешь… — Тссссс! Тихо, маленькая. Никакого «тоже» не будет, потому что ничего никогда у тебя еще не было, слышишь? Не было никакого Дениса, не было никакого унижения, не было никакой боли. Это был страшный сон, девочка. Только страшный сон, больше ничего, — сказал Андрей очень тихо, и нежно прикоснулся губами к моим губам. Я снова дернулась. — Не надо. У меня брекеты, это очень неприятно. — Тебе? — Нет, тебе. Денис гово… — Поэтому губы трубочкой? — снова перебил он. — Да. — Дурочка! Маленькая, глупая девочка. Ты можешь выполнить одну мою просьбу? Только одну. Пожалуйста. — Какую? — Забудь про Дениса, его не было, нет и не будет уже никогда. Представь, что это впервые, закрой глаза и расслабься. Тебе не будет ни больно, ни унизительно, ни противно, даю тебе слово. — Я верю тебе, ты хороший и добрый, ты ведь не сделаешь мне больно. Правда? — Правда, — он крепко прижал меня к себе, судорожно вдохнул, и под моей рукой на его шее вверх-вниз быстро заходил кадык, как будто Андрей собрался закричать или завыть, но изо всех сил себя сдерживал. — Девочка… маленькая моя… — он начал задыхаться. — Тебе никто больше не сделает больно. Ничего не бойся и не стесняйся, делай все, что тебе захочется делать, или не делай ничего, если тебе оно на фиг не нужно. Слушай себя. Договорились? — Да, — я на секунду замолчала, закрыла глаза, постаралась расслабиться, и вдруг поняла, что я действительно больше не боюсь, я хочу, чтобы Андрей меня целовал, трогал, мял, и… пусть даже будет больно, но хочу почувствовать его в себе. Хочу! — Вот и умница. Маленькая моя умница. Не говоря больше ни слова, Андрей одной рукой обнял меня за плечи и чуть-чуть притянул к себе, а другой начал убирать со лба мокрые прилипшие пряди волос, выбившиеся из практически расплетенных дождем косичек. Потом близко-близко наклонился ко мне и стал жадно слизывать с моего лица капли. — Сладкая моя, — простонал он. — Тебя пить можно. Горячий язык Андрея едва тронул мою верхнюю губу, потом еще раз, и еще, и еще, затем облизнул нижнюю, как будто слизывал с нее мороженое… Безумно захотелось поймать в плен его игривый язык и я приоткрыла рот, готовясь к нападению, но он меня обманул, повел атаку на ухо, медленно, словно по воле волн, проходя каждый изгиб раковины. Стало нестерпимо жарко, будто кто-то развел подо мной костер, ноги судорожно сжались, стараясь удержать какого-то неведомого дикого зверя, непонятно откуда вылупившегося, растущего между ними, рвущегося на волю. Он бился, пульсировал, требовал, чтобы его немедленно приласкали, грозил взорвать и себя, и меня. Дышать стало невозможно, пересохло во рту, а голова совершенно перестала соображать. Я застонала…POV Андрей Жданов.
— Ну, слава Богу, живой! — раздался громоподобный радостный голос откуда-то сверху. Я с трудом разлепил веки, яркое летнее солнце светило прямо в глаза, но я все же увидел чей-то силуэт. Помотав головой, изрядно трещавшей с похмелки, я резко вскочил и начал оглядываться по сторонам. — Андрюха, ты хоть штаны-то надень, меня тебе соблазнить все равно не удастся, а звон твоих яиц запросто может достичь ушей Киры, и тогда… — Катя! Катенька! — заорал я, натягивая на себя все еще влажные плавки. — Палыч! Да что с тобой? — Ромка, а это был именно он, сунул мне в руку очечник, а сам коснулся пальцами моего лба. — Что здесь вообще происходит? Ты не заболел? Какая Катя? Твою невесту зовут Кира. — Бывшую невесту, — впопыхах пробормотал я. — Слушай, ты здесь девчушку не видел? — Маленькую такую? В шортиках? И немного чокнутую? — Сам ты чокнутый! Где она? — Понятия не имею, наверное уже по дороге в Москву. А что? — Ты на машине? — лихорадочно спросил я, никак не реагируя на его «а что». — И ты на машине. Тут до дачи минут сорок ходу. — Ромка, где ты видел Катюшу, когда? — Теперь я понял, кому ты кричал «Катя». Я встретил ее около часа назад, на опушке леса. Смешная такая, страшненькая. Очки разбитые, грязная, как трубочист. Я у нее спрашиваю не видела ли она где-либо поблизости красивого парня, а она мне в ответ: — У вас есть бумага и ручка? — Да, — говорю. Вырвал из записной книжки листок, подал ей вместе с ручкой. Она быстренько что-то написала и сложила листок вдвое. — Тут далеко до шоссе? — спрашивает. — Нет, — отвечаю, — близко. Вот по этой тропинке километра полтора, не больше. Кстати, у первого дома есть колонка, можно умыться. — Спасибо, — вежливо сказала она мне. — Вы же Андрея ищете, правильно? — Да-да. Вы знаете, где он? — Я знаю, что вы его найдете, —усмехнулась девчонка, не отвечая на мой вопрос. — Вы же Роман? — Да, а вы откуда знаете? — Просто знаю, и все. — Так где Андрей? — Там, в лесу, — она махнула рукой. — Когда найдете его, передайте, пожалуйста, эту записку, — и протянула мне листок. — Дай записку! — попросил я. — Я еще час по лесу мотылялся, орал, звонил тебе, психовал, ноль реакции. Пока не вышел на эту полянку и не нашел тебя, бесштанного, спящего аки херувим. — Записку давай, — заорал я, схватил ее трясущимися руками, развернул и прочел: — «Ты самый лучший. Спасибо! Я тебя никогда не забуду». — Погоди, ты что? Ты переспал с этой девочкой? С ума сошел? Тебя посадят! Она же еще совсем ребенок! Мама дорогая, что же ты натворил?! — Ромка, я очень тебя прошу, заткнись, а? — пробормотал я, опускаясь на пенек. — Она все-таки сбежала, я проспал ее. — Андрей, ты чего?.. Плачешь? Да что тут случилось-то? — Катя не ребенок, Ромка, ей двадцать два с половиной года. И я с ней не переспал. Мы любили друг друга. По настоящему. Я любил ее, а она любила меня. — Что ты делал? Любил? Я не ослышался? — Ты не ослышался, я влюбился, Малина! По уши, как пацан. Нет, даже не влюбился, я полюбил. — А может, это не любовь, может, тебе показалось, Палыч? Ты ее только без очков видел, мало ли чего не заметить мог, — попытался сострить Роман. — Она вообще-то не так, чтобы красавица. — Я ее сердцем видел. Впрочем… Кому я это говорю? — Андрюха, а как же Кира? — Никак. Мы вчера расстались. — А она знает? — Какое мне дело до Киры? — взорвался я. — Что мне делать, Малина? Я же ничего, кроме её имени не знаю? — Что, правда вот так прихватило? — Еще сильнее, чем «так». Что делать, Господи?! — я снова перечитал: «Ты самый лучший. Спасибо! Я тебя никогда не забуду». — Я тебя никогда не увижу...