POV Катя Пушкарева.
Я ужасно разозлилась на Андрея, хотя должна была бы сердиться себя. Это же я, а не он, в одно мгновение перечеркнула годы аутотренинга, изменила своей цели, стала клятвопреступницей. Я, а не он. Однако, сердита я была именно на Андрея. А зачем? Ну, зачем он меня обнял и поцеловал? Какого черта? Я же после истории с Денисом крест на себе поставила, клятву себе дала, что в моей жизни будет только карьера. Любовь? Невозможно, я страшная, меня все равно никто никогда не полюбит, значит, вместо любви — карьера. Дети? Увы — карьера! Друзья? С такими друзьями, враги не нужны, так что тоже — карьера. И больше ничего! Целью моей жизни стала свобода. Я хотела освободиться от родителей, от условностей, от всего, что меня окружало. Свободу мне могли дать только деньги, а деньги могла дать только успешная карьера. Вот и все, такая простая двухходовая комбинация. Я сделала все возможное и невозможное, чтобы вытравить из себя женщину, если бы такое было возможно, я бы себя еще и кастрировала, чтобы даже из снов изгнать соблазн. Вот странно, Денис уверял, что я фригидна, тогда почему меня мучили такие откровенные, такие неприличные сны? Увы, сны невозможно было видеть по заказу, и я смирилась с ними, как с неизбежным злом, как мирятся со своими эротическими видениями монахини. И вот теперь одно объятие, один поцелуй в щеку, сильные нежные мужские руки на моих плечах и одуряющий запах какого-то стойкого мужского одеколона, грозили свести на нет мои почти двухлетние усилия стать бесполой. Рассказывать о себе больше не хотелось. Что? Ну, что такого особенного я могла еще рассказать? Что у меня есть друг детства, который готов был за меня броситься под поезд, если мы наедине, и предавал меня каждый раз публично? Друг, который меня стеснялся? Нет, он не смеялся надо мной вместе со всеми, он просто исчезал, как только начинало пахнуть жареным. А так-то он, конечно же, очень верный друг! Вот юбку мою нелепую вместе с балахоном у себя дома приютил, а мне отжалел свои старые шорты и майку, и на пикник ехал вместе со мной, не стеснялся... Чем не дружеская поддержка? Правда, когда Денис, а вместе с ним и остальные, начали издеваться надо мной, Колька тут же дистанцировался от меня, а затем и вовсе испарился где-то возле мангалов. Об этом что ли Андрею рассказывать? Ну, так он спросит, мол, нафига мне такой друг, и будет прав. А что мне ответить? Что Зорькин единственный человек на всем белом свете с которым я могу поговорить? Пусть всего лишь наедине, но без него я и вовсе разучусь разговаривать. — Ты приехала, а Денис был с ними? Да? — Ну, конечно. — Они начали издеваться, и ты сбежала? — Угу. Денис заявил, что я стала еще страшнее и меня не спасут ни старые шорты, ни даже обтягивающая майка. Еще какие-то гадости говорил про грудь, мол, если бы я в свое время силикон добавила, то он бы мог меня еще пару раз… ну… то слово, которое ты говорил. — Трахнуть? — Ага. Но я не делала никаких пластических операций, честно, это во время беременности грудь увеличилась, и потом уже не уменьшилась, — я тяжело вздохнула. — Кать, я тебе не верю. Не верю, что ты страшная. Можно я на тебя посмотрю? — Смотри на здоровье, ты все равно ничего не увидишь. — А я не так буду смотреть. — А как? — Руками. — Что? Как это? — заволновалась и в то же время заинтересовалась я. — В третьем классе, — начал рассказывать Андрей, — у меня стало резко садиться зрение, так резко, что почти все врачи в один голос предрекали мне слепоту. Мама, пока еще не стало слишком поздно, старалась меня подготовить к жизни в полной темноте. Наняла мне полуслепую гувернантку, которая быстро меня обучила читать с помощью шрифта Брайля, она же меня научила видеть руками. Закрой глаза, совсем закрой! — неожиданно приказал Андрей, я подчинилась. Он взял мои руки в свои и положил их ладонями себе на лицо. — Попробуй меня увидеть. — У тебя квадратный подбородок с ямочкой, — я начала аккуратно ощупывать его лицо, и комментировать, — красиво очерченные полные губы, высокие скулы, довольно глубоко посаженные глаза с густыми, длинными и пушистыми ресницами, и высокий лоб умного человека. Уши аккуратные, плотно прилегающие к черепу. Вначале это было всего лишь любопытно, но потом… Потом случилось нечто очень странное, мало того, что я действительно видела руками, меня стало потряхивать от какого-то непонятного возбуждения, особенно когда моя правая рука ощупывала его шею. О, Боже! Что со мной происходит? — А еще у тебя кадык! По библейской легенде кадыком мужчины обязаны Адаму, который не удержался от искушения запретного плода и подавился. — А еще бытует мнение, что чем больше выступает кадык, тем сильнее сексуальные способности мужчины. — Меня твои сексуальные способности совершенно не интересуют, — соврала я. Легко соврала, без угрызения совести. — Денис сказал, что я фригидна, как бревно. — Он тебе врал, — голос Андрея стал глухим и шершавым. — Ты лучше расскажи, чем закончилась история с твоим, резко садящимся, зрением, — перевела я разговор с опасной темы. — Папа прилетел из Лондона, отругал маму, что она занимается всякой хренотенью вместо того, чтобы спасать мое зрение, и увез меня в Германию. Там меня прооперировали и зрение перестало падать, даже улучшилось. Но руками видеть я все же научился. Это же вовсе не так уж трудно, согласна? Главное закрыть глаза и открыть душу. Можно? — мне показалось, что Андрей спросил это как-то со значением, но я предпочла этого не заметить. — Можно. Только я щекотки боюсь. — Значит ревнивая, — усмехнулся Андрей. — Не знаю. Мне некого было ревновать.POV Андрей Жданов.
Это была мука, сладкая, чувственная, но жестокая мука. Особенно, когда Катя обводила пальчиком абрис моих губ. До безумия захотелось, впустить ее пальцы в свой рот, пусть бы и зубы исследовала, и язык. Черт! Вот я дурак. О чем только думаю? Стоп, Жданов! Стоп! Перед тобой маленькая несчастная девочка, ей и без тебя хватило в жизни горя. И ты не станешь ей добавлять ей проблем. Ни-за-что! — Можно? — спросил я, аккуратно притронувшись рукой к ее лбу, самому безопасному месту. — Можно. Только я щекотки боюсь. — Значит ревнивая, — усмехнулся я, скрывая за усмешкой, вмиг пересохшее горло и, пытаясь успокоить, бешеный ритм сердца. — Не знаю. Мне некого было ревновать. — Волосы у тебя мягкие, но тонкие, как пух. Их нужно накручивать и укладывать феном. Но можно сделать красивую стрижку, за которой не нужно будет особо ухаживать. Лоб прямой, высокий, ты не обманываешь, ты и правда очень умна. Скулы высокие, лицо хорошо очерчено, без оплыва и размытости. Глаза… Глаза чуть на выкате, судя по всему большие, широко расставленные. Катька, зачем ты врала мне? — Я тебе не врала, ты о чем? — Ты не страшная, ты красивая, девочка. Я провел пальцем по ее верхней губе, потом по нижней, только хотел сказать, что у нее потрясающий абрис, как услышал частое поверхностное дыхание, и жалобный, протяжный стон Катеньки, а ее зубки легко поймали в плен «исследователя», прикусили его и придержали, позволив языку и нёбу нежно его пососать. — У тебя прекрасное лицо, очень яркое, потрясающие, нежные руки, длинная шея, покатые плечи. — Точно! «На красавицу Ягу наглядеться не могу. Кто любимая моя? Я! Я! Я!» — пропела Катя песню Бабы Яги. Меня это разозлило, и я прижал ее голову к своей груди, пытаясь закрыть ей рот, чтобы она замолчала. По телу пробежала дрожь, руки затряслись, а надежно спрятанный в трусах агрегат, требовательно зашевелился, поднимая голову и заявляя о своих правах. «Нет, Жданов, нет! Ты не посмеешь воспользоваться минутной слабостью пьяной девочки, ты же не юнец желторотый, давно вырос из пубертатного периода, вчера у тебя был секс с Кирой, все у тебя хорошо», — уговаривал я себя. — Кать, ты не фригидна, — не нашел я ничего лучшего, как ляпнуть эту хрень, — Денис и здесь тебя обманул, ты очень чувственна. — С чего ты это взял? — спросила Катенька пересохшими губами. — Ты вся дрожишь, а ведь я еще и не начинал тебя соблазнять. — Г-глупости, просто мне холодно. — Дурочка, маленькая смешная дурочка, — руки мои совершали экскурсию по Катиному телу, — Ты красавица, у тебя тонкая талия, высокая грудь… — терпеть больше не было сил, и я отстранился. — Кать, давай с этим заканчивать, — чуть резче, чем мне бы хотелось, бросил я. — Почему? — Потому что это никакой не холод, мы оба на грани. И я боюсь сорваться. Прости. — А ты не бойся, — прохрипела Катюша как-то уж слишком сексуально и призывно. — Ты же еще меня не всю увидел. И я тебя тоже видела не всего, — и вдруг засмеялась. Громко, зло, с истеричной ноткой. — Ладно, не пугайся, никто к тебе приставать не собирается. Я же понимаю, что со мной можно… ну, то самое… только на пари, или за очень большие деньги. — Не смей! Слышишь, не смей! Я очень хочу тебя, но я боюсь причинить тебе боль, боюсь, что потом ты сама себе не простишь случайного секса. Не надо, не разменивай себя на пьяный перепихон, девочка. Вот увидишь, ты еще будешь украшением любого мужчины, и он будет трястись над тобой, как над самой ценной хрустальной вазой. — Ага! Гипотетический мужчина будет меня любить! Обязательно, несомненно! Потом, когда-нибудь. А как же?! А пока даже для пьяного случайного секса я никому не нужна. И не надо прикрываться заботой обо мне. Ты мне гораздо больше нравился, когда вел себя честно. В небе совсем рядом с нами ослепительно блеснула зигзагообразная молния. — Катька, раздевайся! — заорал я, и сам начал стаскивать с себя джинсы и рубаху. — Слышишь? Быстрее! Что ты стоишь? Раздевайся немедленно. — З-зачем? Ты все-таки решил… Мне некогда было слушать ни ее, ни ее вопли. Вот-вот должен был начаться ливень. И, если мы промокнем, то обязательно оба простынем в мокрой одежде, у нас не было даже спичек, чтобы разжечь костер. Зато была моя влагонепроницаемая ветровка, в которую можно было завернуть всю нашу одежду, чтобы потом, после дождя надеть на себя сухое и не заболеть. Все это я объяснял Катюше, когда наша одежда уже была надежно упрятана, а дождь мощными струями прибивал нас друг к другу. Должен же я был спасти девочку от ужасного ливня? Должен! Вот мы и сидели тесно прижавшись телами, я в плавках на каком-то пеньке, под задницей ветровка с одеждой, у меня на руках Катенька в одних трусиках и бюстгальтере. Я крепко прижал к себе Катю, навис над нею, а уж она сама обняла меня за шею. — Ты любишь дождь? — спросила Катюша и, не дожидаясь ответа, сказала: — Я очень люблю дождь, он смывает грязь с души, — едва слышно прошептала девочка и подставила мне свои губы. Я всего лишь мужчина, я не терминатор…