POV Катя Пушкарева.
Мне стало ужасно жалко Андрея. Вон он какой хороший и добрый, возится со мной, коленки мне продезинфицировал, а Кира все время его третировала, да еще и ударила, при всех. Бедненький. Тут я осознала, что мысли мои несколько нелогично-пьяны, скачут с одного на другое, как кузнечики. Ну, причем здесь мои колени, к его невесте? Я попробовала сосредоточиться и сказала: — Она не должна была тебя бить по лицу, она вообще не должна была тебя бить. Ты замечательный, ты не такой, как все. Я еще никогда не видела таких цельных и честных людей. — Кать, ты чего? — засмеялся Андрей. — Ты же совсем меня не знаешь… — Знаю, — перебила я. — Ты не вор, не насильник и не убийца, ты сам мне об этом сказал. — Ага, давай мне за это медаль повесим. Эх, Катюха, если бы вместо меня здесь оказался Ромка… — Какой Ромка? — снова перебила я собеседника. — Ромка — мой друг. Мы вместе приехали праздновать сегодняшний триумф, но… Я психанул, схватил виски и удрал, не разбирая дороги. Вот видишь, Катенька, я еще и псих. — Любой бы психанул, если бы ему сломали очки. Я тебя тоже убить хотела, когда ты мои раздавил. Так что там с твоим другом? Ты начал говорить, а я перебила. — Если бы вместо меня здесь оказался Ромка, то он бы давно уже нашел чем тебя накормить, кроме разговоров, вывел бы тебя из лесу, наказал бы твоих обидчиков, совершил бы еще пару подвигов, и отправился бы на боковую в мягкую и теплую постель. Ромка — он такой, он умеет свернуть горы. — Значит, он тебя обязательно найдет. И меня заодно. Только я не знаю, хочу ли я, чтобы меня нашли, — тяжело вздохнула я и заплакала.POV Андрей Жданов.
Черт меня побери! Невеста видишь ли, засветила мне оплеуху, а-я-яй, какое горе. Солнце перестало вращаться вокруг Земли, и вообще, настал конец света. Мне бы Кире спасибо сказать, это же счастье, что в наших отношениях поставлена точка, а я не нашел ничего лучшего, как устроить душевный стриптиз. Перед кем? Перед маленькой девочкой, у которой, видно, действительно беда случилась, если она даже не хочет, чтобы ее отыскали. Если бы она только рассказала, что у нее случилось, возможно, я и смог бы ей помочь, по крайней мере, мне этого очень хотелось, но она молчала. — Катенька, кто-то умер, да? — Да! Вот уж беда, так беда, и ничем не поможешь, не накажешь обидчиков. Это горе нужно пережить в одиночку, выплакать до самой последней капли. — Кто? — осторожно спросил я, ожидая услышать самое страшное. — Я! Только я не сама умерла, меня убили, — у меня вырвался невольный вздох облегчения. И это, как ни странно, послужило детонатором взрыва. — Ты чего ухмыляешься? Думаешь, нельзя себя чувствовать мертвой? Еще как можно! — Катя… Катюша, я не ухмыляюсь, ни в коем случае. Ну, пожалуйста, не закрывайся. Пожалуйста. Моя реакция… Это… Как же тебе объяснить? Пока человек физически жив, все еще можно ис… — Ничего, ты понимаешь, ничего исправить нельзя. Я страшная, в этом все и дело. — В смысле? — ей Богу, я не понял о чем она говорит. — Что значит «страшная»? — Бабу Ягу когда-нибудь видел? — В исполнении Милляра? — Не важно. Я все равно страшнее, так что тебе несказанно повезло, что ты без очков и не можешь лицезреть меня во всей красе. — Погоди, я не понял. У тебя какой-то физический недостаток? Ты знаешь, что сейчас пластическая хирургия чудеса творит? Я могу помочь, правда. И информацией, и деньгами. Катенька, это вообще не проблема. В ответ Катя зарыдала так горько, что я почувствовал себя слоном в посудной лавке. Ну, что я за дебил? Она ведь сказала: «Меня убили», а я всунулся со своим идиотизмом. Помощничек, твою мать. — Прости меня, а? Я больше не буду лезть со своими советами, — я очень аккуратно погладил девочку по голове. — Это ты меня прости, — Катенька высморкалась. — Знаешь, какое самое яркое приключение во всей моей жизни? — Нет, — едва слышно шепнул я, боясь оборвать тонкую ниточку доверия, которую услышал в ее тоне. — Эта ночь; виски; ты, рассказывающий о себе; ты, захотевший меня выслушать. Ничего ярче и лучше у меня не было. Понимаешь? — Думаю, да, — у меня «зашлось» сердце, бедный ребенок, что же у нее была за жизнь, если наше злоключение она воспринимает, как яркое, самое лучшее событие в жизни. — У меня нет никакого физического недостатка, Андрей, — Катя заговорила тихо и глухо, — и все же я страшная. Я ношу нелепые одежды на несколько размеров больше и фасона прошлого века, у меня брекеты и детские круглые очки, а еще я заплетаю косички, как ребенок. Я очень похожа на Бабу Ягу и на Старуху Шапокляк одновременно. Мне безумно хотелось спросить, зачем же она себя так уродует, но, наученный горьким опытом, я промолчал, побоялся снова возвести между нами стену недоверия. — Конечно, ты меня можешь спросить, а зачем я, собственно, себя уродую. Но ты не спрашивай, ладно? — Ладно, — сказал я, обрадовавшись, что сумел вовремя прикусить язык. — Я сама тебе все расскажу, — Катя немного помолчала, глубоко вздохнула и задержала дыхание, словно собралась нырять. — У меня очень строгие и старомодные родители. Любимая папина присказка: «Осторожно, дьявол хитер». Нет-нет, они не сектанты, — поспешно добавила девочка, словно испугавшись, что я могу подумать что-то не то. — Хотя… Слушай, а может они правда сектанты, только непонятно какой секты? Представляешь, мне нельзя носить брюки, ведь приличные девушки ходят только в юбках и блузах, причем юбка должна быть длиною не выше икр, ведь короткая юбка — это неприлично, а дьявол, как мы уже выясняли, хитер, а блуза на пару размеров больше, чтобы, не дай Бог, не облегала грудь. Модная стрижка? Это вообще только для соблазнения каких-нибудь уродов, про помаду я уж вообще молчу, ее придумали для шлюх. Но и это не самое страшное. «Господи, что может быть еще страшнее»? — подумал я. Насколько я сумел рассмотреть, у Кати были очень красивые ноги и весьма аппетитная ладненькая фигурка в этих коротеньких шортиках и очень даже обтягивающей маечке. Прятать такую красоту — это действительно преступление. — Самое страшное, — меж тем продолжала Катюша, — что я живу словно в тюрьме или в поднадзорной палате дурдома. Мне не разрешают ходить ни в клубы, ни на вечеринки, ни в кафе, ни на встречу с друзьями. Впрочем, о чем это я? У меня и друзей-то нет. За меня решают все: когда и что есть, куда ходить, что читать… — Катя нервно рассмеялась. — Как же, вдруг младенец по недомыслию схватится за книжку Мопассана или, и того хуже, «Декамерона» прочтет. Знаешь, я даже думать при папе боюсь. А вдруг окажется, что у папы есть мыслелов? Тогда и последнее мое убежище будет оккупировано врагом. Да-да, ты не ослышался, я воспринимаю родителей, как своих самых страшных врагов. — Катенька, — тихонько вклинился я, — а ты протестовать пробовала? — Пробовала пару раз, потерпела сокрушительное поражение и выбросила белый флаг. Видишь ли в чем дело, Андрей, я очень поздний ребенок, мама родила меня, когда ей было сорок два года, родила с риском для жизни. Понимаешь? — И теперь, если ты бунтуешь, мама хватается за сердце, у папы подскакивает давление, и тебе объясняют, что ты неблагодарная свинья, мало того, что чуть не убила маму своим рождением, так сейчас добиваешь ее своим непослушанием. А ты, несмотря ни на что, любишь родителей, и совершенно не желаешь их смерти. Так? — Абсолютно! Только за сердце хватается отец, а давление подскакивает у мамы. — Катя, да как ты не понимаешь, что они просто манипулируют тобой? Родили себе куклу на старости лет, играют ею и панически боятся, что ты вырастешь, полюбишь кого-то, выйдешь замуж, родишь детей, и забудешь про них. Вот и уродуют, стараясь сохранить для себя тебя маленькую. — Я это понимаю, Андрей. Очень хорошо понимаю. Только ничего не могу с этим сделать. — А ты не пробовала снять квартиру, уйти от них? Издалека управлять человеком сложнее. — О чем ты? Какая квартира? На какие деньги я буду ее снимать? Вот только не нужно мне сейчас говорить, что ты мне поможешь. Хорошо? Я все равно не приму ничью помощь. — Ты работаешь или учишься? — Я не работаю и не учусь! — В двадцать два года? Ого! Знаешь, Катя, а может быть все-таки стоило бы… — Я вчера получила диплом, — засмеялась девочка, перебивая меня, — значит, уже не учусь. Но и не работаю, мне только через неделю на собеседование. Между прочим, диплом у меня красный. И школу я закончила с золотой медалью. — Да ты хвастушка! — я потрепал девочку по волосам. — Вот видишь, как все удачно складывается? Пойдешь работать, сможешь снять если не квартиру, то комнату. И не нужно из-за родителей впадать в такое отчаяние. — Ты всерьез думаешь, что я сбежала из дома от родителей? И поэтому рыдаю одна в лесу? Нет, Андрей, это только присказка… Дай мне виски, пожалуйста. Я передал ей бутылку, холодея от ужаса. Если это была только присказка, то что же меня ждет в самой сказке? — Держи, только, пожалуйста, не пей много. Ты и так уже немного перебрала. — А ты мне не указывай, ты не мой папа! — с вызовом бросила девочка. — Сколько захочу, столько и выпью. — Э нет, дорогая, так не пойдет. Я не твой папа, это верно. А вот виски мой! И чем больше его выпьешь ты, тем меньше останется мне. Так что я беспокоюсь исключительно о себе. — Жадина! — она сунула бутылку мне в руки, предварительно сделав глоток. — Я всегда хорошо училась, я очень способная, можно даже сказать талантливая в математике и экономике. Да и занятий у меня других не было, ни развлечений, ни друзей, вот я и училась. Все училась и училась, и училась… А на третьем курсе за мной начал ухаживать один парень, и я влюбилась. — Катя на долго замолчала. «Еще бы, не влюбилась! — подумал я. — В любого бы влюбилась, в первого, кто внимание обратил. Это естественно, после многолетнего заключения в одиночной камере и сосед по нарам, будь он хоть убийцей, покажется самым распрекрасным человеком». — Это была несчастная любовь? — осмелился я прервать молчание. — Ну, почему же? Очень даже счастливая! — Катенька горько засмеялась. Так горько, что уже непонятно было плачет она или смеется. — Денису она принесла много веселья, и денег много. Да и я не осталась без прибыли. — Подожди, я ничего не понял. О каких деньгах ты говоришь? — Он поспорил на меня, Андрей. Поспорил, что переспит с той, которая спит только с учебниками. — Вот гнида, — вырвалось у меня. — Гнида? Да нет, бизнесмен. Знаешь сколько он на этом заработал? — Не знаю, и знать не хочу! Такие твари меня не интересуют. Как его зовут, Катя? Я в гневе вскочил, тут же вмазался башкой в дерево и со стоном снова опустился на землю...