POV Катя Пушкарева.
Я бежала, совершенно не понимая куда и зачем я бегу. Если бы я хоть на секундочку смогла прийти в себя и подумать, я ни за что не бросилась бы в сторону леса, наоборот, пошла бы к шоссе, а уж там, как-нибудь добралась бы до Москвы на попутках, причем без страха села бы в любую машину, к любому водителю, который из жалости подобрал бы меня. Красть у меня было нечего — и деньги, и документы остались в сумочке, о которой я напрочь забыла, убегая, изнасилование мне не грозило — чего-чего, а уж позариться на такое «добро», как я, никто бы не смог. Впрочем, что теоретизировать, если я не на трассе ловлю попутку, а блуждаю по лесу, совершенно не соображая, с какой стороны я пришла, и куда мне теперь идти, чтобы хоть как-то отсюда выбраться. Может, я бы еще металась из стороны в сторону, но случилось самое страшное, что только могло со мной произойти — стало резко темнеть, я не заметила какую-то корягу, споткнулась, упала и разодрала коленки в кровь. Но это все ерунда, а вот то, что с носа слетели очки и я не нашла их, как не шарила руками по земле вокруг, это действительно была трагедия. И никакой надежды их найти у меня не было, ни сейчас в темноте, ни завтра при свете солнца. Я же курица, слепая курица, я все равно не увижу очки, даже если они будут лежать под самым моим носом. И все же, на всякий случай, я решила никуда не уходить с этого места. Ну, а вдруг я утром нечаянно обнаружу свои окуляры. Тем более, что без них я все равно не могла бы сделать ни шага, особенно в темноте, обязательно врезалась бы в первое же дерево, стоящее у меня на пути. Оставалось одно, присесть на траву и попробовать выспаться, а если уснуть не получится, то хотя бы попытаться проанализировать, почему я все время наступаю на одни и те же грабли, почему у меня в жизни сплошные неудачи, словно я проклята. Земля, прогретая за день, была еще теплой… живой, да и трава, какая-никакая, а все же росла на ней, опять же ни комаров, ни муравьев не было, ну, или я и им была не интересна, что не могло не радовать, так что я даже не присела, а прилегла, подтянула саднящие коленки поближе к груди, подула на них, но жжение не утихло и… Так мне себя жалко стало, так больно за всю мою нелепую жизнь, что я даже не заревела, я зарыдала. Громко, в голос, по-бабьи надрывно. Одновременно радуясь и печалясь, что никто меня тут не услышит, никому я не помешаю, никто меня успокаивать не придет. Но я ошиблась, всласть мне пореветь не дали и тут. Прошло минут двадцать, может, чуть больше или меньше, как я даже сквозь рыдания услышала треск веток, ломающихся под чьими-то ногами и постаралась замолкнуть. Возможно, это меня искали, а мне совершенно не хотелось, чтобы меня нашли, не для того я убегала. Совсем не для того. — Кто здесь? — раздался незнакомый приятный, но не очень трезвый мужской голос неподалеку от меня. — Почему вы плачете? Страшно мне не было, разве только за то, что человек может ненароком наступить на мои очки. Но и ответить я ничего не смогла, не хватало ни сил, ни воздуха, все, что я могла — это выть. — Кто здесь? — повторил он. — Я, — собрав волю в кулак, выдала я незнакомцу исчерпывающую информацию. — Кто «я»? — мужчина стал пробираться ко мне. — Кира, это ты? Пошла меня искать и заблудилась? — Я — Катя. Не ходите сюда, не надо! — закричала я. Все было напрасно. Во-первых, из меня выскакивали только нечленораздельные звуки, щедро удобренные всхлипами, и вряд ли меня поняли, а во-вторых… О, Господи, теперь я могла пойти куда угодно, меня ничто больше не приковывало к этому месту, потому что я четко услышала треск стекол, значит, произошло непоправимое: мой таинственный незнакомец раздавил-таки последнюю надежду обрести зрение. Тут я закрыла голову руками и зарыдала так, что медведи, будь они где-то поблизости, в испуге должны были бы разбежаться. — За что? Господи, ну, за что? — вопрошала я непонятно кого. — Девушка, — мне на плечо легла тяжелая, но мягкая и теплая мужская рука, — что случилось? Я могу вам чем-то помочь? — Уже помогли, теперь я совсем слепая. — Что? Не понимаю. Вы говорите в нос и совсем невнятно, невозможно понять.POV Андрей Жданов.
Жрать хотелось до одури, но у меня ничего кроме виски не было, я все карманы ветровки обшарил — ноль, зеро, даже завалящей семечки не наблюдалось. Ну, и ладно, в виски море калорий, его выпью и им же закушу, главное не разбить бутылки. Первую я начал пить еще на ходу, так меня трясло и от поведения Киры и от ее обвинений. Я понимаю, что последние две недели были очень нервными, но они были сумасшедшими для всех, а не только и не столько для нее. Что же я не бросаюсь на людей, почему Ромка не позволяет себе орать и кусаться? Что, вот что я такого сделал, что меня нужно было как щенка носом в дерьмо тыкать, да еще прилюдно? Я все пил, и пил виски, жадно, как воду в пустыне, и с каждым следующим глотком приходило осознание, что это все! Что точка невозврата наших с Кирой отношений пройдена. Больше уже никогда-никогда между нами ничего невозможно, даже дружба, даже приятельство. Идти было очень трудно, во-первых, я ни черта не видел, я же без очков, как крот слепой, да еще и бровь сильно кровила, заливала глаз, а во-вторых, руки были заняты, а тут лес, не аллея в парке. Если ни фига не видно, то хоть одна рука должна быть свободна, чтобы на ощупь пробираться была возможность. Пришлось вторую бутылку засунуть во внутренний карман ветровки. Идти стало намного легче, еще бы понять, куда идти. Откуда-то справа неожиданно послышался звук, похожий то ли на вой некрупного раненного зверя, то ли на рыдания женщины, и я поспешил на помощь. Мало ли что могло случиться. — Кто здесь? — спросил я, подойдя поближе. — Почему вы плачете? — мне ничего не ответили, тогда я еще раз спросил, теперь уже погромче: — Кто здесь? — Я, — ответил женский голос. — Кто «я»? — я стал пробираться поближе. — Кира, это ты? Пошла меня искать и заблудилась? — Я — Дадя. Де одиде дюда, де дадо! — ничего не разобрав, я бросился вперед. Раздался хруст очередной веточки, голос на секунду замолк и зарыдал с новой силой. — Да что? Досподи, ду, да что? Подсвечивая себе мобильным, с большим трудом я разглядел место, где лежало какое-то тельце, больше похожее на небрежно брошенный на землю куль. Боже, ребенок! Нет, все-таки девушка, грудь вполне сформирована. — Девушка, что случилось? Я могу вам чем-то помочь? — тронул я ее за плечо. — Дуде бобогли, деберь я довдем длебая. — Что? Не понимаю. Вы говорите в нос и совсем невнятно, невозможно понять. Вот возьмите, — я сунул ей в руку носовой платок. — Высморкайтесь. Она не стала препираться, высморкалась шумно, по-детски, и глубоко вздохнула, судорожно при этом всхлипывая. — Чем я могу вам помочь? — повторил я попытку. — Уже помогли, я теперь совсем слепая стала. — Как?! И вы тоже? А я здесь причем? — Я очки потеряла, надеялась, что когда рассветет, как-нибудь найду их, теперь и искать не нужно. Вы их раздавили. — С чего вы это взяли? — Слышала, — она снова пустилась в рев. — У меня обостренный слух, компенсация за отвратительное зрение. — Значит, вам повезло больше. — Мне? Повезло? — Конечно вам! У меня тоже отвратительное зрение, мне тоже сегодня сломали очки, даже бровь рассекли, но никто мне обостренный слух, как компенсацию не предложил. Видеть я девушку не видел, но мог побиться об заклад, что она посмотрела на меня с жалостью, как умеют смотреть только настоящие люди, умеющие сопереживать. — Не расстраивайтесь. По сравнению со мой вы просто счастливчик. Я еще и коленки ободрала, больно. И даже воды нет, чтобы промыть, — девушка тяжело вздохнула и судорожно всхлипнула. — Промыть? Да вы просто везунчик… Простите, как вас зовут? — Катя. У вас есть вода? Нет, ее нельзя использовать, еще нужно оставить для питья. — А меня — Андрей. Вот и познакомились. У меня есть лучше, чем вода, у меня виски есть. Так что мы ваши коленки не только промоем, но и продезинфицируем. — Что вы? Вам не жалко виски? — Нет, вы же теперь мой товарищ по несчастью. Мне ничего не жалко для вас. Только давайте все делать аккуратно, чтобы не потерять крышку от бутылки и лишнее не пролить, раз уж мы оба слепые. Сможете подержать мой мобильный и посветить себе на ноги? — Смогу, конечно. — Катя взяла аппарат и направила свет себе на колени. Мы два идиота! Вернее, я больший дебил, она же совсем еще ребенок, откуда ей про боевые ранения знать? А вот я должен был подумать, что спирт на открытую рану, это совсем не обезболивающая мазь. — А-а-а-а-а! — заорала Катя, вскакивая от боли, тут же видно ударилась о какое-то дерево или о ветку, потому что крик перешел в рев, а мобильный, мигнув на прощание, навсегда исчез в лесной чаще. Мы остались и без света, и без связи. Я же дебил, я отключил звук, когда Кира начала названивать без перерыва. — Катя, — пошарив рукой перед собой, я ухватил девушку за ногу. — А-а-а-а! — закричала она снова, только теперь, видно, от страха. — Давайте сразу договоримся, что я не маньяк, не насильник и не убийца, и не будем пугаться хотя бы друг друга. Вы заметили, куда отлетел мобильный? — Нет, — девушка опустилась на землю рядом со мной. — Простите меня, я не нарочно, просто боль была неожиданная и невозможная. — Это вы меня простите, Катенька. Я должен был подумать о последствиях и дать вам перед операцией анестезию. — Какую еще анестезию? У вас есть обезболивающее? — Конечно! Полторы бутылки. Пейте, только постарайтесь не проливать, это наша единственная еда, и питье единственное. — Я? Виски? Нет-нет, что вы! Я не пью. Даже вино и шампанское не пью, не то что виски. — Значит, умрете от голода и жажды, потому что это наша единственная еда и питье. Я не дам вам умереть, пейте. Не заставляйте меня насильно вливать вам в рот микстуру анестезии, вы же еще и от сепсиса можете умереть, правильно? А этого я не позволю. Меня потом совесть мучить будет, Катенька. — Мы же не на необитаемом острове. Утром найдем дорогу и спасемся. — До утра еще нужно дожить. Пейте! — я поднес бутылку к самому ее рту, действовал на ощупь, может, поэтому она все время ойкала и поеживалась. — Стоп! А сколько вам лет? — Двадцать два с половиной, а что? — Ого, я подумал, что вы совсем ребенок. Впрочем, даже детям для наркоза можно спиртное. Пейте, только во рту не держите долго, просто пейте, как воду, маленькими глотками, как лекарство. Черт его знает почему, может, Катю мучила жажда, может, она просто была послушна, но она добросовестно выпила маленькими глотками довольно приличную порцию. И сразу окосела. Невероятно, я такого никогда еще не видел, вот человек был совершенно трезвый, а вот… уже язык заплетается. Я тут же промыл ей колени виски. Она не кричала, но тихо поскуливала. — Какая же вы молодец, Катенька. Я вами горжусь, детка. — я тоже приложился к бутылке, в ней оставалось почти на донышке. — Может расскажете, что с вами случилось? Как вы оказались одна в лесу, да еще ночью. Заблудились? — Заблудилась, — послушно кивнула моя новая знакомая и заплакала, — заблудилась по жизни. Просто я — тридцать три несчастья…