Ранение прямо в сердце.

      Ночь ветреная завывала за стёклами окон, усиливала свой крик раздирающий и питала им жертву свою-Аню Горохову.       Для неё сейчас всё слишком громко, всё слишком ярко, всё слишком злит и из себя выводит. Да так, что сил больше нет никаких и жить больше не хочется.       Сидит на кровати, во тьме прогоревшей, в одну точку смотрит, думает о своём и ногтями острыми в ладони впивается,-боль не чувствуется давно, а кровь из кожи уже не одну минуту сочится, капля в каплю соединяясь.       Слёзы, состоящие словно из серной кислоты, она прячет в себе, скрывая за веками покрасневшими, где разлил свои волны шоколад горячий, сладкий и сводящий до простейшего безумия с ума. Ещё немного, и солёная влага, разъев насквозь нежную кожу, на щёки выльется, что усыпаны цедрой апельсиновой, и вдоль острых скул стечёт на встречу ладоням уже раскрытым, уже распростёртым в предвиденном.       Тело девьчие бьётся в ознобе не ласковом, трясётся крупной дрожью всё, зубами стучит, язык прикусывает. Холод пробивал чечётку на её костях, злорадно бросал смех ей в лицо и смотрел с усмешкой на то, как она третью кофту на плечи накидывает да одеялом ноги стройные тщетно согреть пытается. Всё смешно ему, издевается, мучает рыжеволосую, кидает её во все стороны руками сильными. А она и терпит, бедная, ибо другого выхода нет совсем. Лишь челюсть сильнее сжимает, брови хмурит да ладони короткими ногтями вспахивает.       Знает уже, что поможет, знает уже, что только так и справится. Не раз пройдено ею это состояние, не раз ломало её подобно зверью недобитому. Не раз выкарабкивалась она посредством боли спасающей. Но боли только лишь той, которую контролировать может, которую сама наносит себе.       Милас замирает, услышав сквозь сон не то скулёж, не то стон, тишину режущий. На локтях поднимается, внимательно в территорию всматривается, чуть ли ноздрями не шевелит, выискивая звуки её разбудившие. Встаёт с постели, на звук идёт, к каждой постели прислушивается, в черноту вглядывается. Влево. Звук становится тише, уходит куда-то дальше, теряется. Вправо. Стоны сменяются тяжёлым дыханием и слышутся уже совсем близко. Прямо. Цель найдена, обнаружена, замечена зорким слухом. Вот только что делать с ней теперь-совсем непонятно.       Рыжая шевелюра разбросана по наволочке белоснежной, лицо, освещённое лишь лунным светом, выглядит бледнее ткани этой, а глаза, будто за одну ночь впавшие, мерцают блеском стеклянным и сочатся слезами кислотными.       Милас стоит, не зная, что делать. Ноги к паркету прилипли, ни на шаг не сдвинуться. Страх, жалость и ещё много чего непонятного смешалось в один коктейль, оглушив её полностью, порализовав до самых кончиков ушей, обездвижев.       Больно смотреть на муки Гороховой, больно спасти её от острой ломки и больно уйти, оставив подыхать одну в одиночестве. - Что смот'ишь, Милас? - голос дрожит и вместе с ним и нутро у Ксении кульбиты резкие совершает, поднимаясь то вверх, то вниз, то и вовсе сворачиваясь в невыносимо саднящей узел, - любуешься и зло'адствуешь? В твоём стиле.       И до того гримаса её неожиданной была, что убежать захотелось, спрятаться, забиться в угол и рыдать, вспоминая оскал звериный и боль в глазах помутневших. Настолько не по себе смотреть на это было, что язык онемел и ни единого слова произнести не может. - Ань... - слова не подбирались, ноги не двигались. - К чё'ту иди, на'цисс. И две'ь за собой зак'ой нахуй.       У Милас вмиг перешибло всё от этой боли в голосе и скрытой мольбе о помощи. Сорвалась с места шагом широким, чеканющем. Под одеяло залезла к ней, раздела, со спины рыжую обняла, обвила ногами лодыжки холодные и в затылок ей дышать начала,-согреть всё пытается.       А Аня лежит безразлично, не шевелится, думает, что бредит снова. Ведь только во сне, может случиться подобное. Только во сне, сама Милас, само её совершенство недосягаемое, может лечь в постель к ней, к босячке обыкновенной. - Если это взап'авду было бы, то я счастлива была бы по сути, - зубы стучат, еле слова выговаривают, - но виду не подала бы так-то, конечно, я ж не ду'а какая-то. Я ж Го'а всё-таки...       И смеётся уже по доброму, но с иронией горькой. Думает, снится всё.       Знает, что проснется утром, "сон" вспомнит и только хуже станет, как придёт осознание того, что не на яву это всё было, а лишь в голове дурной. - Лежи, солнышко, засыпай, - Милас после услышанных слов только крепче прижала её к себе и целовать начала в плечо от испарины мокрое, стараясь как можно скорее спасти её от безжалостных лап зависимости и агонии, сводящей с ума их обеих.       Как только начало светать и Аня заснула, мирно посапывая, Ксения вернулась в свою кровать, удостоверившись, что с вовсе не её рыжей всё будет в порядке.