Тролли, демоны, любовь

Лютый, всхрапывая от злости, нёс его по долине, полупустыня раскинулась до горизонта. Древняя караванная тропа была каменной утоптанности, и Лютик легко перешёл на любимую иноходь, Джаред отдыхал, плавно покачиваясь в седле. Керлех, как звали пустыню её обитатели, не была совсем уж пустыней, сюда часто приносило влажные тучи с Харуульских предгорий. Песчаные барханы сюда не доходили, ветром их то приносило поближе, то угоняло вновь вглубь пустыни. Почва вокруг была иссушенная, поросшая жесткой травой и кустарниками. Здесь жизнь цеплялась за землю, на редких дождях выживали сайгаки, змеи да скорпионы. Пейзаж как раз подходил для горестных воспоминаний — о погибших по невесть чьей прихоти людях, о не случившемся счастье омеги, в которого Джаред успел влюбиться. Которого оставил на растерзание и до конца жизни будет винить себя за это. Ведь шли именно за омегой — остальных на постоялом дворе просто убили. А этого… Лютик чувствовал его злость и припускал ещё быстрее. С такой скоростью они будут в Элснэй Харнух уже завтра к вечеру. А там Джаред знал, как искать магические следы. Надеялся, что маг перестанет скрываться, решив, что отошёл достаточно далеко. Джаред едва не пропустил удивительную находку. Монисто звякнуло, отвлекло от горьких размышлений, и альфа понял, что из зарослей полыни на него смотрят. Лютик сбавил ход, к засаде в высокой траве приблизился шагом. Всхрапнул, принюхавшись. На них смотрел страшный, как конец мира, и грязный, как земля после второго рождения, нищий пустынник. Джаред принюхался — вокруг никого. С местными кочевниками так не бывает, но этот действительно остался один. Ни бетой, ни омегой, ни тем более альфой незнакомец не пах. Зато от него несло кровью, болью и ужасом. Лютик расфыркался. Джаред подъехал поближе. Вопреки опасениям, перед ним лежал не один из нападавших. Скорее очередная, едва спасшаяся жертва. Закутавшийся в непотребную мешковину, дрожащий, но готовый биться до конца, на него смотрел… Всё-таки омега. Зелёные глаза не дадут обмануться. Вот только совсем не пах. Ни перечной нотки призыва, ни мятной юности, ни сдобного довольства зрелого омеги. Либо давно потерял свою пару, либо не искал. Скорее второе. Осколок меча выглядел в его руках насмешкой, лицо он и не думал прикрывать, нагло выпячивая своё уродство. Вот, мол, смотри, может, и не встанет на такого, а пырнуть всегда успею. Джаред рассматривал перекошенное, будто оплавленное лицо, он не понимал пустынников и их обычая покупать омег. Но точно знал, что такого они бы не допустили. Пусть омега и попал когда-то в переделку, пусть лицо бугрится старыми ожогами, а нос словно срезан и ноздри пугающе смотрят вперёд, пусть глаза еле открываются. Но кочевники не были глупцами и никогда бы не позволили омеге зарасти грязью, носить дерюгу, годную только на пошив мешков, да обдирать ноги о траву и раскалённый песок. От омеги зависела жизнь племени, самый слабый омега, едва способный призвать магию жизни, всё равно был сильнее самого обученного беты. Призвать к пересохшему источнику воду, отвести от стойбища пыльную бурю, отыскать под песками гнездо мясных муравьёв или вылечить хворь, всё это мог сделать любой шаман, когда рядом был омега. Только у пустынников омег не рождалось, всех покупали, выменивали, уводили. Чаще с Прибрежья, там омеги рождались помногу, почти в два раза чаще, чем на равнинах. Из Лихолесья почти никогда — омег было по пальцам пересчитать и за любое насилие над ними или обман, растерзали бы на месте. И если уж племя заполучило сокровище, жил он в центре стойбища, закрытый от опасностей, укрытый от солнца, ветра и любых врагов. Если у рода был один верблюд, на нём бы ехал омега. Если в стойбище было одно одеяло, спал бы под ним тоже омега. Если найдёныш остался один, его племени больше не существует. Джаред скрипнул зубами. Его вина. Он допустил смерть того омеги, и он виноват перед этим. Джаред спрыгнул с коня, легко отбил брошенное лезвие. Под напряжённым взглядом стал отвязывать от седла бурдюки. Готовившийся умереть от палящего солнца, омега забыл об оружии и жадно уставился на сокровище здешних мест — воду. Джаред налил немного в лёгкую как скорлупка кружку и почтительно подал ему. Во второй руке у того оказался обломок меча с рукоятью. Но Джаред склонил голову и попросил: — Не разлей воду. Монисто на запястье заблестело на солнце, и омега шарахнулся. Капли крови ещё не потеряли свой запах, а кожа держала аромат погибшего хозяина. — Не разлей, я помогу тебе, а потом мне надо найти тех, кто убил его. Омега посмотрел зло, лицо и без того страшное перекосилось, едва прикрытые мешковиной короткие сивые волосы встали дыбом. — Дай! Джаред подал воду. Чуть не уронил, когда рассмотрел пальцы — когда-то наверняка изящные и тонкие, они были сломаны и срослись неудачно. Руки омеги были как жабы, высохшие на солнце после того, как на них наступил бык. Джаред постарался скрыть жалость, но сердце разрывалось от сочувствия к омеге, к его клану, который вместо великой радости получил такое горе. Похоже и сейчас, поняв, что живыми от мага не вырваться, кочевники спрятали сокровище здесь, а сами помчались на смерть. Жаль следы занесло песком. Омега пил аккуратно, глоточками. Как истинный пустынник. Обожжённые губы неуклюже упускали капли, и он их ловил пальцами, отправляя обратно. Он был весь перекошенный, то ли сломанные рёбра тянули, то ли ожоги заставляли сгибаться. Но выглядел найдёныш как сломанный и растоптанный цветок. Растоптанный бессмысленно и беспощадно. Джаред поклялся, что уничтожит тех, кто лишил несчастного последних радостей жизни, отнял семью. Пустынник вновь заворожённо уставился на монисто. — Я боюсь упустить убийц. Я довезу тебя до ближайшего оазиса или куда скажешь, дам денег и заберу потом в свой дом, если ты пожелаешь, но придётся подождать. Я не имею права их упустить. Ты согласен? Омега нечитаемо посмотрел и пожал плечами. Выбора у него не было — от усталости едва мог шевелиться, ноги сбиты в кровь, а ночью пустыня обитель хищников. — Только не зарежь по дороге, призрак убийц не догонит. Невзирая на недовольное фырканье омеги и Лютика, он усадил найдёныша позади седла на сложенные одеяла. Правильно сделал, судя по тому, как тот избегал прикосновений к чужому альфе, спереди он бы ехать не смог, не пустил бы чужака себе за спину. Джаред уверился, с ним едет ещё одна жертва насилия, только давнего и, возможно, оставшегося не отмщённым. От гладкой иноходи жеребца уставшего до смерти омегу сморило. Он приткнулся к плечу, дыхание стало размеренным, а ремень, которым Джаред пристегнул к себе не желавшего держаться за него гордеца, натянулся. От омеги он не добился больше ни слова, ни имени, ни клана, ни намека о прошлом. Он правил Лютого на закат, к единственному в этих краях оазису, на счастье необжитому, так как вода там появлялась раз в месяц, в полнолуние. И думал, кто мог так изувечить омегу в прошлом и за что? На побережье резали носы предателям, а руки калечили ворам. Пустынники сразу резали шеи. В его королевстве за убийство казнили, за остальное — максимум розги и каторга. И точно нигде не стали бы так отмечать омегу. На побережье даже обычай был — если омега не слишком высокого клана хотел уйти к альфе благородных кровей, он должен был стащить у него что-то ценное — кольцо или кошелёк, а потом попасться. Под грозные речи родни «виновника» торжественно передавали в клан «пострадавших» как возмещение. А уж кидать несчастного лицом в огонь не пришло бы в голову ни одному палачу. Через омег в мир приходила природная магия, и мучения любого из них было для мира потерей. Джаред терялся в догадках. Но язык держал за зубами, с вопросами не приставал. Приют несчастному он уже пообещал, если захочет — сам когда-нибудь расскажет. А допытываться, бередить раны нельзя. Омега не должен страдать.