Что у тебя в голове?

Nothing But Thieves — 13. Honey Whiskey

      Первое, что Гэвин ощущает после пробуждения — неизменный запах мертвечины. Он уже, казалось, пропитал всё его естество, шлейфом следуя за ним. А чего ещё ему следовало ожидать после того, как буквально извалялся в трупах? Вместе с вонью приходит боль. Она отзывается в каждом вдохе. Даже движение век разливает по затылку глухую боль. Но больше всего этой самой боли скопилось в ноге, голень пульсирует ею, напоминая о повреждении даже тогда, когда детектив не шевелится. В висках сильно гудит, но хоть в ушах звенеть перестало. Это Рид понял по тишине, что обволакивала его вокруг. Она не была напряжённой. Скорее даже успокаивающей и привычной. Её заполняет только чей-то очень тихий разговор, настолько тихий, что даже не разобрать, кто и о чём именно говорит. А нахуя прислушиваться и вникать? Под этот убаюкивающий бас хотелось провалиться обратно в сон. Вот только, полежав несколько минут с закрытыми глазами, детектив понял, что, кажется, выспался. Охуеть. Такого не было очень давно.       Тяжесть во всем теле не сразу даёт пошевелиться. И, ебать. Он спал на чём-то мягком. Впервые за долгое время. А ещё его чем-то накрыли. Сделав неимоверное усилие, Гэвин с тихим стоном переворачивается на спину и трёт глаза, наконец разлепив их. По ощущениям он не спал вообще, но отрубиться обратно не получалось, хоть убейся. Накрыт он был кожаной курткой Ричарда, что тот спиздил у трупа. Ричард, к слову, уставился на Рида своими серыми глазами, пристально наблюдая. И Гэвин пересрался бы обязательно, но он настолько привык к Девятке, который постоянно находился рядом и маячил перед глазами ещё до вспышки инфекции, что лишь устало трёт переносицу, украшенную красноватым шрамом, и смотрит в ответ.       Окружение отдаёт приятными воспоминаниями той жизни, что осталась где-то очень далеко позади, потерявшись во времени. Таком коротком, но полном ужасов. Уже казалось, что ничего другого, кроме мира апокалипсиса, и не было. И даже несмотря на то, что здесь было очень темно, Гэвин без труда узнаёт восьмой этаж, отведённый для отдыха. Стало понятно, откуда здесь диван. Удобно устроились. На этом этаже находились гигантские окна от потолка до пола, открывая вид на центр прогнившего города. Лунный свет сочится сквозь стёкла, и именно он позволяет Риду разглядеть напарника. Тот сидит прямо на полу, возле Рида. Выглядит немного помятым, но, скорее, это сравнение возникло из-за взъерошенных волос, что обычно лежали в идеальной укладке. В остальном же девиант ничем не поменялся, никаких повреждений или нестабильностей, судя по ярко-голубому диоду, только в светлых глазах поселилась какая-то совсем человеческая усталость, которую сложно было не заметить.       Сейчас они в островке спокойствия. Оба наконец могут отдохнуть, расслабиться, потерять бдительность. Гэвин — без риска быть сожранным, а Ричард — без риска допустить это. Детектива кольнула вина за то, что он в последние дни так много лажал. Так много, что его тостер заебался, и это было отлично видно. Конечно, последний никогда об этом не скажет, но Рид отлично видит и знает что, где и когда сделал не так, осложнив им обоим и без того несладкую, блять, жизнь. Человеческий фактор, чтоб его. И когда он только успел изучить Девятисотого, узнать как облупленного, когда, блять, проникся к нему этим всем, что заставляло чувствовать вину? Заботу? Волнение? И ладно, хуй с ним, просто сейчас он уже и не мог подумать о том, что когда-то люто ненавидел это ведро пластмассы.       — Сторожишь? — голос всё ещё хрипит, в горле опять отдаётся першение, но уже не такое сильное. И лёгкий непроизвольный кашель только усугубляет неприятные ощущения. Девятка всё ещё внимательно наблюдает за ним, чуть нахмурив и без того всегда хмурое лицо. Ответ на вопрос тонет в тишине, Гэвину он и не нужен. Напарник часто вёл себя, как ебучий доберман. Охранял, заботился. Несмотря на то, что они — два токсичных придурка, которые часто срались только ради того, чтобы посраться, Девятисотый всегда был готов перегрызть глотку любому, кто осмеливался даже вякнуть или косо посмотреть в сторону Рида. Последний не всегда понимал, чем заслужил такую преданность, но она приятно грела душу. Такие собственнические замашки у RK900 стали более заметно проступать уже после его девиации, но он ещё и до неё любил нахамить тому, кто нахамил Риду. Даже если Рид был неправ. Чаще всего он был неправ.       Такой привычный, родной лёд в глазах успокаивает. Детектив тянет к напарнику руку. Она тяжёлая, непослушная, приходится предпринять некоторые усилия, чтобы коснуться грубоватыми пальцами идеальной, гладкой щеки, усыпанной редкими родинками. И Ричард, чтоб его, тянется навстречу ладони, будто ищет ласку, прикрывает глаза и тихо выдыхает. Совсем как человек. Они, блять, уже и целовались, Рид даже, почти без какого-либо стеснения, на нём спал, но сейчас от этого зрелища захватило дух. Девятисотый податливый и доверчивый. Скин на щеке деактивируется, под пальцами человека волнами расползается пятно белоснежного пластика. Воздух застрял в лёгких. Гэвин скользит ладонью чуть выше, зарывается в на удивление мягкие волосы, пропускает пряди сквозь пальцы, ещё сильнее их взлохмачивая. Говорить всё ещё сложно, хотелось пить, но это второстепенная задача. Сейчас он чувствует необходимость сказать напарнику одно простое слово, которое он ни разу, никогда, блять, ему не говорил из-за своих принципов. Правда, по большей части это были обычные, никому ненужные выебоны, — Спасибо.       — За что? — он спрашивает это не сразу, Гэвин даже успел заметить, как скрытый тенью его руки диод успел мигнуть золотым. Ричард вопросительно и всё так же устало посмотрел на напарника, будто не совсем понимая, к чему это.       — За то, что ты рядом, — просто отвечает Рид, надеясь, что у них нет лишних зрителей и слушателей. Ладонь сдвигается девианту на шею и там же остаётся. Под ней так же расползается белое пятно, что вызывает у детектива странные, непонятные эмоции. Девятка заслуживает откровения, заслуживает приятных слов, ласки — и хер с ней, с мужественностью. Хотелось раскрываться, показывать объекту своей любви настоящего себя, потому что RK900 заслужил доверие и нормальное отношение. И последним Гэвин его часто обделял. Нужно восполнять.       — Тебе не нужно благодарить меня за это. Я хочу быть рядом.       Слышен тихий смешок собеседника. Какая у него простая девиантная логика. Рид даже раздражённо вздыхает, он по глазам Ричарда видит — тот понимает, в чём конкретно заключается это самое «спасибо», но с какого-то хуя притворяется, будто бы на самом деле нихуя не понимает. Как бы Гэвин ни хотел, он не сможет выговориться, не сейчас. Не станет перечислять ему все его плюсы, положительные стороны и говорить, какой он хороший и замечательный. Упоминать об оказанной заботе, многократном спасении его задницы и несоизмеримом терпении. Благодарить за всё то, что он сделал исключительно для него. Обломится. Ему и так нелегко даётся всё то, что происходит между ними за последние дни. Привыкать, переступать через себя.       — Не придуривайся, — детектив видит, как Девятисотый тупит взгляд. Виновато. Эмоциональность у него проступала всё чаще и чаще. Это радовало и немного пугало одновременно.       — Извини.       — Просто заткнись и прими мою благодарность, тостер, — винить его невозможно, испытывать какие-либо негативные эмоции по отношению к RK900 тоже невозможно. В груди лишь благодарность — разливается горячим и согревающим жаром. Можно даже сказать, счастье, вызванное появившимся в его жизни Ричардом. Ведь он, сам, возможно, того не желая, заставил своего человека наконец отмереть, оттаять и впервые перестать вести себя как абсолютный мудак, который любит только себя, свой сучный характер и раздутое эго.       Не услышав никакого ответа, Рид тяжело и громко выдыхает. Он прекрасно помнил растерянность этого пластикового идиота сразу после девиации. Ведро было словно социально-эмоционально неподготовленный ребёнок. И сейчас, очевидно, это проскальзывало вновь. С их изменившимися отношениями, перетёкшими на уровень романтики и симпатии, а Ричард-то и вовсе не имел в подобных отношениях никакого опыта, так что злиться на него было как минимум несправедливо, неправильно. Гэвин цокает языком и притягивает напарника к себе за шею: — Иди сюда.       И Ричард тянется ближе, ясное дело, ожидая поцелуй, но вместо него Гэвин второй рукой обхватывает его за плечи и, приложив максимум усилий, тянет на себя, заставляя девианта улечься рядом. Диван небольшой, здесь тесно, пришлось придвинуться близко-близко друг к другу, но данное положение нельзя назвать неудобством. Нужно отдать RK900 должное — он пристроился осторожно, не задев больную ногу. Кожанка отправляется куда-то на подлокотник. Риду удобно, комфортно и, самое главное — спокойно от тёплых рук, что заботливо обнимают за спину, забравшись ладонями под футболку. Чудеса андроидской терморегуляции. Гэвин, уткнувшись носом куда-то в шею своему тостеру, тоже обнимает того за талию. И вот таких простых вещей, как объятия, пиздец как не хватало, оказывается. Почти на каждом моменте единения им мешали, прерывали. Или же они просто не могли до конца расслабиться и забыться. И вот сейчас такая возможность наконец представилась. Правда, некоторые раздражители всё равно имеются где-то совсем рядом, о них Гэвин совсем позабыл, наконец ощутив себя в безопасности. Они всё же немного нарушают их идиллию. Тихий бас голосов стихает, во внезапной тишине кто-то присвистывает, явно намекая на них двоих, и Рид без стеснения посылает всех окружающих нахуй, адресовав любопытным зрителям средний палец.