Неправильные

      Силач не скажет, когда он это понял. Когда перестал нормально дышать при виде знакомой улыбки, когда такие обычные прикосновения перестали быть дружескими, когда разучился спокойно говорить. Но факт остается фактом, Силач влюбился в лучшего друга, так сильно, что стыдно становится. Силачу кажется, что все в Деревне знают. И каждый шёпот за спиной о нем, и каждый взгляд осуждающий. И он завидует Мастеру в какой-то степени. Тому можно делать что угодно, жить как угодно и любить кого угодно. И если б Мастер полюбил смурфика, ему бы и слова не сказали, это Мастер, ему можно. А Силачу нельзя. Силач же по рукам и ногам связан обязательствами. Ведь если «самый» смурфик в Деревне сдаст позиции, что будет со Смурфидолом? Поэтому Силач раз за разом сползает по двери, приходя домой, и яростно сбивает костяшки об груши.       Силач не любит закаты. Больше рассветы. Рассвет это всегда начало. Начало нового дня, новой маленькой жизни, шанс, который сама Мать Природа дала тебе, чтобы наконец всё исправить и жить так, как ты хочешь. Силач изо дня в день ловит первые лучи просыпающегося солнца, благодарит за возможность и обещает, что в этот раз всё будет по-другому, но каждый раз всё остается по-прежнему. Мастер же обожает закаты. — Я знал, что ты тут. Силач выходит из тени и уверенной, тяжёлой поступью направляется к другу. Эта фраза стара как мир, и такой же неизменный ответ: «Я тоже, твой топот за милю слышно». Но Мастер молчит. Силач садится рядом на ещё горячий песок, не настолько близко, чтобы соприкасаться плечами, но достаточно близко, чтобы чувствовать холод от чужого тела. Мастер всегда холодный. Море сегодня невероятно спокойное, весь день не было ни малейшего порыва ветра, и темная водная гладь напоминает зеркало. Над головой уже видны бледные очертания луны, и Мастер, обхватив себя за узкие, как у девчонки, плечи смотрит на неё во все глаза. Силач всегда поражался тому, как Мастер до смешного любит море, луну, звезды и ночь. Как часто тот не спит ночами, вглядываясь в темную бездну. Глубокие тени под его глазами давно стали нормой. Силач ёжится. Воздух вокруг холодный и пахнет солью. Мастер буквально пропитан этим запахом . Солнце уже полностью село, когда Мастер наконец повернулся к другу, как будто он ожил только с приходом ночи. Силач замечает, что тонкая рука дрожит, когда протягивает ему ракушку. «Я всегда буду любить только тебя» у Силача перехватывает дыхание. — И что ты ответил? — Ничего. А что я мог ответить? — Ты поступил правильно… — Правда? Тогда понятно, почему мне это так не нравится.       Чужая рука останавливает Силача на пятом шаге от дома друга. — Дружище, прости, конечно, но ты отвратительно выглядишь… Что случилось, Силач? Ты раньше всегда мне всё рассказывал… Силач бы рад рассказать. Рассказать, как он устал быть сильным, как ему страшно не оправдать доверия Папы, других смурфиков, себя. Как он старается поступать правильно, как ему тяжело и как он его, Мастера, сильно любит. Но Силач не может. — Я…не — Ясно. Не хочешь рассказывать, я не давлю. Просто, я всегда готов тебе помочь… Силач рвано выдыхает. Помоги, мне Мастер, пожалуйста, помоги! — Ещё я завтра подежурю вместо тебя. И не спорь! Я, может, это не ради тебя, просто мне нужно отвлечься. Мастер пытается улыбнуться и Силач притворяется, будто ему верит. — Хорошо… — шепчет он. — Спасибо. Мастер все ещё стоит прямо перед ним, в паре шагов, и Силач напряжён каждой клеточкой своего тела. Дышит неглубоко, почти не шевелится, будто одно неверное движение разрушит всю атмосферу, окружающую их, оттолкнет Мастера, такого родного и близкого сейчас, на край света. И Силач бы назвал эту ситуацию романтичной, но, о, великие смурфы, Силач, убери эти мысли куда подальше, это неправильно. Поэтому Силач возвращается на землю и, несильно (по-дружески, Силач) сжимая чужое плечо роняет: — Спокойной ночи, Мастер…       Уже дома Силач думает о том, что завтра он точно начнет всё сначала. С первыми лучами солнца. И только печальная бледная луна знает, что у него это не получится.