***
Нашелся Хан у ворот, седлал коня черного, подпругу натягивал крепко. Лицо его белым так и осталось, вся краска и живость из взгляда ушли. Кто пропустил его? Кто позволил коня взять, неужто тот, кто потом и погоню за беглецом устроил бы, охоту созвал, вострубив в рог черный? Раньше не был на такую подлость способен Люк, но теперь... Хватило Силы у Леи, чтобы коня позвать, и тот на дыбы поднялся, сбив смертного на землю. Захрапел, закусив удила, и к Лее пошел как на поводу невидимом. — Семь лет службы ты мне обязался уплатить, а теперь сбегаешь как вор последний на исходе первого дня? — она заговорила гневно. — Коня моего украсть решил, думаешь, что донесет он тебя до границ камней? И что сам выберешься из него живым? Хан вздрогнул и поднялся на ноги. Нашел он оружие — тонкий нож, что блестел острием, направленным на Лею. — Я видел, как ты мясо человеческое ела, Королева. Лучше сгинуть во тьме, чем быть с тобой, ведь, коли не по нраву тебе придется моя служба, и ты и меня зажарить велишь, — стиснул он крепче кинжал, готовый обороняться. Разве не знал, что хватит в ней силы, чтобы как мошку надоедливую его прихлопнуть, даже руки не замарав? — Ты глупец, Хан, — легко хлопнула она по крупу коня, и покорно пошел тот в стойло. — Как думаешь, что случилось бы, откажись я от того блюда? Мой брат повелел бы сердце твое из груди вытащить, еще теплое поднес бы мне, сказав, что эта дичь посвежее да послаще будет! Он меня мучает, не тебя. Слова ее острее ножа были, что блеснул в руке смертного, упав под ноги. Опустил глаза Хан и, поморщившись, заговорил: — Прости меня, прекрасная Королева. Подумал я, что ты с ним заодно. И что на следующий день меня приготовить захочешь. — Я слово у тебя на семь лет взяла. А потом уж... если захочешь, сам мне свое сердце вручишь и велишь зажарить, и то не стану я есть его, я Королева Благих! — осеклась Лея, услышав быстрые шаги, приближающиеся из коридора, и, подойдя к Хану, укрыла его своим колдовством. Пелену невидимую опустила на тело его. Был он теперь как новорожденный месяц — неотличим от тени, что была колыбелью его. — Молчи, если жизнь дорога, и не двигайся. Не дыши совсем, — приказала она, а сама выпрямилась, косы полуразвитые за спину закинула, руки на груди скрестила, точно к битве готовясь. Ждала Лея Люка, что замыслил избавиться от Хана. И рыцарей его темных, что поскачут за ним в темень, ведомые голодом до живой плоти и теплой крови. Будто мало им поданных блюд. Но другая тень выступила из мрака коридора впереди темной процессии. Мелькнула рыжина волос, тусклая, выгоревшая, зашуршали одежды пышные, роскошные, стелясь по плитам. Стар был этот Неблагой, куда старше Леи и Люка, пережил он даже отца их, Энакина, и застыло лицо его маской бесстрастной. Неприятен он Лее был. Даже больше Мары, дочери его единственной. Мара что огонь была, яркий и буйный, неудержимый, но чистый. И мысли ее такими и оставались. Но отец ее, Шив, напоминал паука, что в углу заплетает сети, поджидая новую жертву. — Зря отпустила ты смертного, Королева, — он поклонился вежливо, но не стало лицо его приязненнее. Так и осталось маской окаменевшей. — Не жалко тебе его совсем, затопчут его копытами, на копья поднимут наши охотники, тебе и мизинца не останется. — Так это ты, Неблагой Шив, сам в погоню собрался? Мало ли, что ли, Королю твоего подобострастия? — видела Лея, как шевелятся пальцы его, пауками бегая по одежде златотканой, словно сеть сплетая. — Может, и человечину мне подали по твоей прихоти? — Что ты, Королева Благая, — отпрянул он, назад, к темным воинам, что ждали одного приказа, чтобы пуститься в погоню. — То желание Короля нашего было. Думал он, что ты одна можешь быть ему равной, трон он готовил для тебя, а ты... — и он насмешливо хмыкнул, — ты ему предпочла смертного. Но теперь беспокоиться нечего. Новая госпожа появится в нашем замке. Выбрал он себе невесту. — И кого? — забилось сердце в груди раненой птицей, нитью рванулось дыхание, еле удержала она заклинание свое, скрывшее Хана. — Кого, Шив?! — Мара хорошей Королевой будет, ей и охота, и пиры, и человеческое мясо по вкусу. — Мара, значит... — ждала Лея этого, видела же, как смотрит она на Люка, как улыбается он ей в ответ. — Ну что ж, — сдержалась она, разжала пальцы, готовые в косы вцепиться, — да благоволят им Тьма и Свет, он выбрал самую... достойную. Скачите в ночь, рыцари, — глянула она на Неблагих, готовых к погоне, — но кроме лунной тени не отыскать вам ничего. Смертный в моих покоях давно уже, меня дожидается, — знала Лея, что такими и дойдут слова ее до Люка. Но не о том ему думать придется. А о невесте своей новой.***
— Отчего так печальна, Королева? — спросил ее Хан, когда заперла она за ними золоченые двери, чтобы не смог никто войти внутрь. — Неужели жалеешь ту девушку, что согласилась стать невестой брата? Да уж, не позавидует ей никто, — он покачал головой. — Но теперь он тебя не тронет, — сузились глаза его, и появилась в них старая шальная острота, — не посмеет тронуть. — Не поймешь ты... — начала Лея, но он ее перебил, приосанившись. — Это еще почему? Не так я и глуп, хоть и прожил немного по сравнению с вами. Он думал, что удержит тебя, заперев в своем королевстве, накормив человечиной. И во тьме тебе бежать будет некуда, вот и придешь сама. А теперь в свою же ловушку попался, потому что слишком гордый. Мы, люди, не такие, — он усмехнулся и подошел к ней, возвышаясь на две головы, ухватил за руку и потянул на себя. — Я не такой. Как мне служить тебе, Королева, раз ты второй раз уже спасла мне жизнь? Хочешь, на руках носить буду? Или целовать тебе ноги. Тенью второй стану, только попроси. Глядел он на нее сверху вниз так жадно и с тем восхищенно, что не выдержала Лея. Сердце ее, израненное, затрепыхалось птицей, готовой взлететь. Дотронулась Лея до рубашки, где однокрылый сокол был вышит. Не стало у нее брата, не будет Короля своего, так тому и быть. Но тепло человеческого тела смогло бы согреть ее, унять боль. — Поцелуй меня, Хан, — приказала она и подалась вперед, зашуршало платье, ласково прильнув к его ногам. — Уплати за жизнь верной ценой. И не останавливайся, пока не попрошу я. Знала Лея, что не станет просить она. Не сегодня.