Seelie Song

Столько лет прошло, но словно вчера это было, и прекрасно помнила Лея ту свою поездку в Неблагой Дом. Не в седло отца ее усадили, как прежде. Ехала она позади посерьезневшего Люка, которому доверили везти такое сокровище, и глаза слепило от белизны его новенькой рубахи, расшитой жемчугом. Не ее рук это было дело — хоть и умела Лея ткать паутинную пряжу, лунные лучи увязывать в кружево, капли росы вплетать в волосы убором замысловатым, кто-то другой все жемчужинки эти собирал. По одной к вороту приматывал, заговаривая. И хоть не очень искусная работа то была — славились девы Благие вышивками своими, а тут неровно жемчужины сидели, точно птенцы голодные в гнезде, но видно было Лее, что старалась та, что подарила брату рубашку. — Красивая, — несмело произнесла она и отняла руку от тонкой мальчишеской талии. По плечу побежала пальцами, дотрагиваясь до матовых горошин, и теплыми они на ощупь показались. — Откуда такая? — А что? — тут же вскинулся Люк, так плечом повел, словно не нравились ему ее прикосновения, еле успела Лея руку к груди прижать, защищаясь. — Подарили. И потом уже, когда тронулись лошади, резво по лесной тропе понеслись, добавил, оправдываясь: — Я старые свои все порвал. Другой не было. У сына Неблагого Короля-то? Чтобы рубашки не нашлось? Не успела Лея рта открыть, чтобы упрекнуть его во лжи, поравнялась с ними сереброгривая кельпи, на спине которой сидела девочка с рыжими что огонь волосами. В отличие от Леи, носившей зеленый бархат да золоченые ленты в косах, была она чистой дикаркой. Нацепила на плечо литой наплечник, да такой тяжелый, что сама сгорбилась. Вместо платья в мужскую тунику и штаны облачилась. Отцовские, поди, или брата. Большие они были, казалось, что она вот-вот утонет в ворохе стеганой серебром ткани. Некрасивой показалась Лее девочка Неблагая. Больно уж большие, резкие черты у нее были. Крупный рот, что сейчас при виде Леи как-то обидно скуксился, в ниточку сжался. Подбородок квадратный с ямочкой, и только волосы длинные до поясницы слегка смягчали воинственный вид. Кроме черной одежды единственным украшением были нитки неровного, речного жемчуга, вплетенные в косички на висках. — Вот ты где? — улыбнулась девочка, открывая крупные ровные зубки, еще не такие острые, как у взрослых. — Наперегонки? На Лею даже не глянула она, точно позади Люка пустое место было, подстегнула свою кельпи, и та заржала, из стороны в сторону шарахаясь и пугая других всадников. — Нет, не могу, — отказался Люк и мотнул головой в сторону Леи. — Не сегодня. Не столько раздосадованным, сколько важным был его голос, словно честь ему отец оказал, доверив Принцессу Благого Двора, но все же вздохнул он так, что Лея почему-то разозлилась. Погодки они с Люком были, но ей вот свою кобылу не выделили, хотя умела она уже ездить. Так теперь еще и лишней себя она почувствовала. Девочка вздохнула в ответ, только куда громче. — Ну ладно, — протянула она. — А хочешь кое-что покажу? — настроение ее менялось под стать огненным волосам — во мгновение ока. Только что была грустная, а теперь вот заговорщически подмигивала Люку. — Вот. Она запустила тонкую ручку куда-то под ворот отцовской туники и вытащила поблескивавший на серебряной нитке зуб. Крупный такой, ровный, человеческий. — Первый мой смертный, — похвасталась девочка. — Из лука подстрелила на охоте. Отец сказал, когда вырасту смогу их в волосы вплетать, чтобы все знали, какая из меня охотница. А пока... — затеребили пальцы косичку, унизанную мелкими жемчужинами, и глянула она на Люка, словно секрет они на двоих делили. Такие же были они, как и те, что на рубашке, несложно было Лее догадаться. Долго старалась эта Неблагая ради такого подарка? Небось пальцы себе все сколола, изрезала. — Неплохо так вышло, — лучше и не нашлось бы случая, чтобы Лею заметили, когда провела она пальцами по жемчужной вышивке. Заалело лицо девочки, сравнялось с цветом волос. — Но я лучше вышью. Если захочешь, конечно. Не могла Лея, конечно, как Падме звезды в пригоршню ссыпать, в ладонях растереть, а затем крупицы драгоценные нанизать, чтоб сверкали они как на небе ночном, да звенели. Но многому научили ее Девы Благие, и для Люка ни пальцев, ни звезд жалко не будет. Снова скуксилась девочка, вздернула своим подбородком, пришпорила кельпи, что та взвилась серебристой стрелой, и рванула вперед. — Мара, постой... — до того молчал, а теперь опомнился Люк, огорченно вслед ей крикнул, но та уже скрылась среди скачущих теней. — Зачем ты обидела ее? — чуть обернулся он, и увидела Лея его расстроенное лицо. — Она мой единственный друг. — А я? — растили их вместе, колыбель одну делили, игрушечная корона кочевала с головы на голову, когда не теряли ее близнецы в своих играх, а теперь забыл обо всем? — Ты сестра моя. И Благая, — даже в сумерках, что скрадывали яркие краски, было видно, как переливается синь его глаз, уже подпорченная Темным золотом. Однажды обещались они стать как у отца, а пока напоминали они Лее о прохладной воде, благословенной в жаркие часы лета. — Как заведешь разговоры о Светлом волшебстве, не знаю сам, куда мне деться. Не понимаю я всего этого. Прости. До самых камней доскакали, так словом больше не перемолвившись. Не хотела держаться за него Лея. Руки могла бы — так и отпустила. Но не простил бы такое ребячество отец, и не с нее, а с брата же шкуру спустил. Рубашки ворот блестел в лунном свете, жемчужинка к жемчужинке. Не будущему Королю такое носить, так ведь и подарок же не красотой дорог. Вот почему еще обиднее ей было, и то и дело среди черноты на алое пятнышко взгляд сам натыкался, приклеился к маленькой фигурке, что застыла подле своих Неблагих сородичей. Но когда запели камни под рукой отца, открывая проход в его Темный Дом, шепнул Лее Люк украдкой: — Так сошьешь? — не золотые, синие они были. Ярче драгоценного камня, чистые глаза его, и как перед такими устоять. Неужто всю дорогу он только об этом и думал? — Если хочешь, — не могла она быть как он, Неблагой, жадной, бездумной. Одну кровь делили, колыбель и игрушки, но в будущем Дворы их будут стоять раздельно — один во тьме под землей, ее на вершине холма, ближе к солнцу. — Конечно, хочу! Больше всего на свете... Я спать в ней буду, никогда и ни за что не сниму, — зашептал Люк быстро и горячо, пока отец к ним не подошел, чтобы перевести их на ту сторону и закрыть врата за собой. Всегда между ними что-то стоять будет.

***

Было то тысячи лет тому, когда на небе две луны кружило, одна побольше, другая всегда налитая алым соком. Тогда не должны были Сидхе прятаться в лесах или под землей, были озера и холмы, равнины, зеленью и вереском поросшие, их владениями. Дворцы поднимались к небу, узкие, тонкие, стрельчатыми окнами, верхушками башен задевая облака. Мощеные звездным камнем. С фонтанами внутри, наполненными родниковой водой. Деревья сплетались сами в лестницу, что вела к тронному залу, и рыцари в алой как кровь броне держали стражу день и ночь, хоть и не было в том надобности — хранили они верность своему Королю и Королеве, и не было никого добрее, красивее и величественнее этой пары. Из золота ковали бессмертные Сидхе, не клинки и копья, а лиры звонкие, звенящие книги, украшения, чтобы подарить своим возлюбленным. Мягким серебром писали они знаки на священных камнях, чтобы прочли это потомки их однажды и не забыли, с кого пошел великий род их. Статуями украшали город, и казались те словно живыми, замершими на полувздохе, до того искусно мастерство было. В лесах охотились на зверя, но брали только столько, чтобы насытиться. Не трогали детенышей, знали, что земля даст столько, что не унести, если любить ее. А краше всего был дворец черный, возвышавшийся посреди озера. Осколком красной луны упавшим был он когда-то, и глубоко вошел в воду, а на поверхности только часть его покоилась. Не камень, не сталь, а наощупь как бархат, и вода кругом него тоже была алой как кровь. Первые Сидхе, испившие этой воды, стали бессмертными. Больше не старели, не болели, но в свое время превращались они сами в алое крошево, если жизнь им вечная становилась не по нраву. Дети их купались уже в розовой воде, дети детей в чистой и белой, но дар этот остался Сидхе навечно. Хранили врата замка и озеро это волшебное статуи драконов. Были они громадными, крылья широко раскрывали над дорогой, вымощенной черепами, и в тени их вереск расти не хотел. Зубы ярко сияли в лунном свете, а глаза светились тем же живым янтарем, что и у всех Неблагих, и до того страшными, почти живыми они казались, что снова дрожь набежала. Вспомнила Лея, как в детстве боялась их. Сказал как-то отец ей, что сторожат они замок верно, а ежели она недостаточно темной будет, то вмиг оживут, зарычат и сожрут ее. Кажется, заплакала она тогда, потому что не было в ее сердце Тьмы, ни капли. А ведь не пустят они ее, как она тогда с Люком разлучится? Не так страшно было бы одной в покоях летних опустевших оставаться, дрожать от холода и голода, как не видеть его полгода. Люк тогда разозлился, впервые, наверное, отцу возразил. — Когда Королем стану я, сделаю так, чтобы всегда они ее привечали! До конца времен. — Вот как, — даже не оскорбился Энакин, хотя порой взгляда чужого хватало, нечаянной мысли, чтобы сделался он монстром беспощадным. — Ну что ж, тогда беречь ее тебе придется столько же. Осилишь такую ношу, сын? — Лея не ноша, — в синих глазах блеснул янтарный огонь. — Она мне сестра. И дороже всего на свете, и короны твоей, и трона, и драконов этих! Нечасто видела Лея отца таким. Точно по черной глыбе трещина побежала быстрая, приоткрыв драгоценную, мягкую сердцевину. Обнял он Лею и поцеловал в макушку, а затем и Люка. Но сегодня не до драконов ей было, хоть и выглядели они страшнее обычного. Напитались тенями и золотым блеском глазниц приветствовали Неблагих, вернувшихся домой. Люк сменил ее во главе кавалькады и теперь отдавал приказания черным всадникам. Должны были те скакать быстрее молнии и разбудить сонных клураканов, чтобы те могли достойно встретить хозяев в замке. Пыль старую смести во мгновение ока, зажечь светильники, достать из погребов вино и свежее человеческое мясо. Впрочем, для Леи и ее верных дев везли с собой Неблагие сладкие яблоки, налившиеся соком, травы и ягоды, так что не осталась бы она голодной в первый осенний пир. — Не задуши своего смертного, Королева. Знаешь ведь, какие они хрупкие, — поравнялась с Леей Амилин. В лунном свете иного мира выглядела она несколько иначе, чем обычно: окрасились волосы в цвет лаванды, а венец на затылке сиял точно второе солнце. Бесчисленные складки платья слабо шевелились вместе с шагом коня, и казалось, будто оно живое, змеиной шкуркой обвило узкий, с ладонь, стан. Подле нее, на пегом скакуне восседал ее любимый смертный паж, Дэмерон, по прозвищу Рифмач. Кровь в нем была, конечно, не Сидхе, но саму Амилин это вовсе не печалило. Любила она его за другое — единственный такой нашелся, кто посмел дерзить ей. В первую встречу их ладью ее разбил. Чуть не утопил. И надо было — позже смеялась она вместе с другими Благими — шею ему за такое свернуть, кровь выпить, а голову насадить на нос ладьи, только пришло ей в тот миг видение. И не одно, два их было, их судеб сплетение, да такое крепкое, паук позавидует. Умрет она, погибнет и он. И наоборот. С тех пор не отпускала она своего рифмоплета ни на шаг, и, хоть и не верила в сплетни Лея, почему-то верилось, что подруга ее его еще и кровью своей подпаивала. И не только для того, чтобы жил вечно, хоть и позабыв о другой, смертной жизни, но и чтобы красота не покидала его лик. А красив был ее паж, так красив, что иные девы Благие замирали от его улыбки шальной, безумной. Может, оттого, что был Дэмерон похож на Неблагих, их так и влекло — человек же хрупкий, а до чего опасен. Хотя сегодня ночью, рядом со своей госпожой, не расточал он улыбок, не шутил даже. Черные кудри обрамили застывшее посуровевшее лицо, и глаза взирали на чужой мир настороженно. Не любил Дэмерон Неблагой Двор, еще бы любить их, когда дорога черепами человеческими выложена, вся сверкает. — Ах да, Хан, — вспомнила Лея и обернулась. Распутала кокон из кос, что оплел его голову, потянула за нитку сонного заклинания и стряхнула вниз, в траву — поползло оно мерцающей лентой, а вместе с ним и осколок его памяти. — Очнись. Он так и задрожал, осоловелым взглядом обводя другой мир, где все было неправильным — даже звезды смотрели в другую сторону, и чуть не вывалился из седла: — Ки`Ра... — вздохнул Хан и осекся. Помнил он еще, что за имя назвал? Кем была она ему, возлюбленной, женой? И почему внезапно кольнуло в сердце? Не ревность, так, пустяк — не бывало такого, чтобы смертных девы Сидхе ревновали, не того поля ягода она, и все же... — Кто такая эта Ки`Ра, — старалась она, чтобы голос ее не выдавал. — Невеста твоя? Не ее ли ты бросил ради моего поцелуя? — Что? — пришел в себя Хан, зашевелился в седле и обхватил Лею крепче, к себе прижимая, — нет, никто, прекрасная Королева. Совсем никто, так, вырвалось. Куда это я попал? До чего же спешил он расстаться с прошлым своим, словно ни медяка оно не стоило. Опаснее было змеиного яда или острого клинка. Вопросами частыми засыпал — а что за драконы, а почему луна здесь другая, а куда едут они. — В королевство моего брата, Короля Неблагих, — ответила ему Лея. — Со мной ты хотел в путь отправиться. Вот тебе дорога... Как глянул Хан на черепа, так и замолк. Потемнел лицом весь, словно только сейчас дошло, куда его Сидхе забрали. Не звездами другими любоваться — на верную смерть. — А вот и Дом его, где зимовать мы будем, — никуда не ушло любопытство ее, ревнивое желание узнать о жизни былой, но решила Лея, что с этим подождать можно. Не день, не год, семь лет впереди. И потом еще... Тем более, что пересекли они болото, приблизились к замку, что торчал из зеркальной глади обломком серпа. Тысячи ступеней поднимались из воды, все освещенные крошечными фонариками — хорошо подготовились клураканы, смели пыль да паутину, счистили наросшие за лето стебли и мох. — Поезжайте вперед, — внезапно заговорила Амилин. Глядела она сейчас не на Хана, в толпу черных всадников, где должен был быть и Люк. Задумчиво поглаживала она прядь своих волос, цвета серебра и фиалки, а Дэмерон по левую руку ее смотрел жадно и влюбленно. — Тебе сейчас там быть надо, Королева. И запомни, смертный пусть тоже с тобой идет, по следам, если потребуется. Не отпускай его ни за что. Не стала Лея спрашивать, почему, подстегнула коня и направила в толпу Неблагих. Недобрыми, голодными взглядами смотрели они на Хана, а он не боялся. Плечи он расправил, струной напятой вытянулся, точно показывая, что с ним не так легко совладать даже несмертному воину. — Вот ты где, — уже заждался ее Люк. У самого берега стоял он, у ладьи черной, что могла с легкостью озеро пересечь. — Пойдем со мной, Лея, — протянул он ей руку ясеневую, ладонью вверх, предлагая помощь. Не успела она наклониться, как седло позади заскрипело, и легко спрыгнул на землю Хан. Со своей стороны руки ей протянул: — Прыгай, распрекрасная Королева, поймаю. Ахнули в унисон Неблагие Сидхе, зашептались между собой, поглядывая и на Люка, замершего в замешательстве. Но во взглядах их теперь не только голод до сладкого человеческого мяса и крови был, а крохотная пока тень любопытства. Не всякий из них рискнул бы вот так переступать дорогу Королю, и пусть не прожил Люк столько, сколько Энакин, Тьма в душе его еще не набрала силу, а все же кровью буйной славился он. И суровостью к нарушителям древних законов. Не знала, кого ей выбрать, Лея. С одной стороны рука родная, ясеневая, нежнее которой не было на свете, знакомы на ней все линии и черточки на ладони как если бы по своей читать она взялась. Но не любил ее Люк. А с другой обезумевший, видно, от вида другого мира, который и в кошмаре представить страшно, смертный. С прошлым, забыть он которое так старался, что бежал в леса темные. С именем другой девы на устах. И сама бы спустилась на землю, без чужой помощи. Но тут мелькнула сбоку верная тень брата, огненными языками пламени затрепетали волосы, увитые белыми костяными украшениями — верная обычаям своего рода не носила больше Мара жемчугов и камней драгоценных. Шкура лисицы обвивала одно плечо, и пушистый мех делал лицо ее куда краше любых уборов. Диким было оно, Поклонилась Мара Люку легко и изящно, а вот Лее куда с большей неохотой. — Готовы ладьи, мой Король, — зашуршали, перестукиваясь, костяные зубы, когда тряхнула она головой. — Пора домой, — ни следа не осталось от той мелкой девчонки с некрасивым лицом, так хороша была в тот момент Мара, что любой бы залюбовался. Не только брат ее. Ну так тому и быть. Подалась Лея в руки Хану и змейкой соскользнула на землю, быстро отступив назад и прижавшись к стремени. Пусть не думает, что так легко заполучить ее, не цветок она, что под стеклом растят, шипы тоже есть. Поправила край платья, зацепившийся за камень, и только потом на Люка глянула — привыкла она за сегодня уже к ярости, что пробивалась сквозь непроницаемый холод безразличия, и к глазам, полыхающим золотым цветом, но не к обиде, что казалась искренней. До того смертельно уязвленным он выглядел, что чуть не подалась она к нему как раньше, чтобы руками лицо обвить, в золотых кудрях пальцы запутать, обнять что было силы — желание это было сильнее их вражды. Но моргнул Люк и враз все прошло, пропал морок. — Веди его, сестра, к лодке, рыцаря твоего благородного, — низко и хрипло промолвил он. — Я следом пойду. Тенью неслышной, безмолвной. Горестной.