Вы ненавидите меня так страстно...

      Алексей честно пытался оставаться серьёзным и молчать. Но, находясь в обществе Пушкина, Гоголя и Лермонтова (как он сразу не узнал мальчишку?!), понял, как тяжело ему на самом деле сохранять серьёзность. В общем, ситуация была не из простых: поддавшись порыву драматизма, Алексей не подумал, что слов «я знаю Гуро» будет мало. Настолько мало, что Лермонтов и Пушкин, взяв под руки пленника, повели его… куда-то. Масон предполагал, что его ведут в тайный бункер. Сначала вся процессия спустилась в подвал, сырости которого могло позавидовать любое болото: стены обшарпаны и исцарапаны странными надписями. Пол из камня местами обвалился настолько сильно, что можно запросто сломать ногу, споткнувшись. Или шею, если особенно постараться. Коридор подвала был длинным, но довольно прямым. В голову Алексея закрылась нехорошая мысль: если ему не завязали глаза то, быть может, его и вовсе не собираются отпускать живым?       Александр Сергеевич почти ни на минуту не замолкал в отличие от Гоголя, который выглядел слегка отрешённым, будто витал глубоко в своих мыслях. На его лице застыла печать необъяснимой грусти и, возможно, обиды. Обиды, смешанной со злостью. Алексей не собирался верить всему, что говорили о Гоголе, но главному не верить не мог, наверное, потому, что до ужаса боялся его. Но все-таки, что связывало Николая Васильевича с Гуро? Нет, Алексей, конечно, знал о секретной миссии Якова, но подробности ему были не известны. Сам Карнивальд редко пересекался с Яковом Петровичем, наверное, потому, что тот часто задерживался в Третьем отделении, и к тому же был тем самым главным, то есть занимал место подле самого Бенкендорфа. Нетрудно догадаться, что Алексей и близко по чину не стоял рядом с ним. Он был рядовым охотником, вот и всё. Так что, не кривя душой, можно было смело сказать, что больше он ничего не знал.       Наконец вся процессия протиснулась в узкий проход сбоку, ржавая железная дверь открылась, и… Да, честно говоря, Алексей не ожидал такого. Не было ни стульев с гвоздями, ни скальпелей, ни других пыточных инструментов, довольно большое помещение больше походило на богато украшенную жилую комнату. Стены были выкрашены в бежевый цвет, декоративные колонны подпирали потолок, а сам потолок был расписан библейскими картинами явно опытным художником, не раз практиковавшим такое. Пол был выложен из мрамора, а посередине всей этой красоты — стул. Значит, всё же будут пытать? Не успел Карнивальд сделать хоть какой-нибудь вывод насчёт своей будущей судьбы, как его быстро усадили на стул.       — Вот здесь, — Александр Сергеевич указал рукой на само помещение и стул в частности, — мы спрашиваем у таких, как ты, обо всем, что может нам помочь .       — Допрашиваете, — поправил Алексей, после чего был награждён грозным взглядом Пушкина.       — Вовсе нет, не переворачивай мои слова. Впрочем, вы только это и делаете. Догадываешься, почему ты здесь?       Карнивальд усмехнулся и пошевелил руками, убедившись, что их никто не успел привязать или сделать что похуже. Стул на проверку оказался обычным стулом. Лермонтов встал ближе к Пушкину, надменно приподняв подбородок. Это выглядело смешно, особенно на фоне взрослых Гоголя и Пушкина, но юный поэт изо все сил старался держаться наравне с остальными, так что это не могло не вызывать уважения. Не по годам серьёзный и вместе с тем циничный, Михаил Юрьевич представлял собой героя своего времени — таких любили, но таких, по-настоящему умных и циничных одновременно, было довольно мало. Гоголь знал одного. Он стоял поодаль от всех, погруженный в свои мысли. Едва ли он заметил, как масона усадили на стул и начали допрос. Да, в одном лирик был согласен с пленным  — это не обмен информацией, а настоящий допрос.       На самом деле было удачей схватить хоть одного. И даже это не было по нраву Николаю. Когда он с опаской принимал предложение Пушкина, то предполагал, что будет снова охотиться на нечисть, с одной лишь разницей, что теперь это для определённой цели, причём благой. Но когда выяснилось, что придётся допрашивать людей… Да подлецов, да негодяев, но людей! Никогда ещё Гоголь так ярко не ощущал разницу между нечестью и людьми. Первые осознанно приняли тьму в себя, лелеяли её и желали заразить ей других. Вторые же бессознательно подвержены тьме и соблазну, хотя и думают, что контролируют сей процесс. Несчастные души!.. Они нуждаются в спасении, а не порицании. И всё же Николай не противился действиям своих напарников. Потому что у писателя были и свои собственные цели.       Яков Гуро. Когда Александр Сергеевич и Михаил Юрьевич пришли к нему и спросили о Гуро, Гоголь подумал, что это самое настоящее проклятье. Что оно преследует его, что это кара небесная и гнев Божий в одном лице. А ещё Николай почувствовал, что в ответ на предложение сердце на миг сжалось от смутной радости. Радости? Писатель сомневался, что был бы рад увидеть следователя после всего, что произошло. Совершенно неосознанно он считал Якова Петровича виновным в смерти Оксаны, Бинха и Елизаветы. Потому что не помог. Потому что предал, когда его искренне оплакивали. Это ли не подлость? Но все же, вспоминая Гуро, Гоголь чувствовал, как внутри рождаются странные необъяснимые чувства. И именно этот масон был тем, кто мог привести писателя к старому знакомому, к которому у него свои счёты. Причём немалые.       — Понятия не имею, — язвительно начал Алексей, — зачем я вам. Может, выдать тайны всего человечества? А, может, рассказать, откуда ведьмы берутся? Так черт их знает, откуда эти шельмы появляются. А что ещё я могу знать?       — Уймись, — прервал поток его сознания Пушкин. Тот, пожав плечами, приготовился к новой порции болтовни, как вдруг наткнулся на взгляд Николая, и так и застыл с открытым ртом. Так вот, что значит тёмный!.. Масон буквально чувствовал, как глаза писателя смотрят ему прямо в душу, выискивают нужное, перетряхивают все внутри. Но стоило ему моргнуть, как видение пропало: взгляд Гоголя казался тусклым, слегка рассеянным и мрачным. Небольшая заминка дала шанс Пушкину начать говорить самому, не дожидаясь, пока болтливый пленник снова начнёт балаган. Поэт тяжело вздохнул и, драматичным жестом заложив руки за спину, слегка наклонился к Карнивальду. Пленнику вдруг показалось, что то, что он сейчас услышит станет великой правдой и великим откровением.       — Ты много знаешь о нас?       — О Защитниках? — не удержался от язвительного тона Алексей, но тут же замолчал, подумав, что стоит сдерживать эмоции. — Вы знатно нам кровь попортили. И портите по сей день.       — Занятно… Гоголь обернулся к Лермонтову, с интересом взглянув на него. За все время своего общения с поэтами Николай понял, что Михаил, в отличие от Пушкина, больше предпочитает молчать. Сейчас же он, скорее всего, случайно, проговорил свои мысли вслух. Заметив, что на него обратили внимание, поэт ничуть не смутился.       — Я имею в виду, занятно, что мы говорим о вас то же самое. Портите вы нам кровь, господин…?       — Алексей Николаевич Карнивальд, — нехотя представился масон, понимая, что смысла скрывать имя нет. Лермонтов кивнул, показывая, что принял к сведению.       — Значит, мало знаете. Оно и хорошо. Пушкин снова занял центральную «сцену», а Лермонтов отошёл, всем видом показывая, что готов слушать. Николай знал, что собирается сказать Александр Сергеевич, поэтому предпочёл наблюдать, как отреагирует на его слова масон. Пушкин тем временем начал.       — Всё довольно просто. Наше общество призвано защищать людей от нечисти, что посягает на наш мир. Ведьмы, бесы, все они совращают людской разум. Мы избавляемся от этих… тварей. Вы же используете их для своих целей. Ничто не даруется без воли Божьей, а вы пытаетесь создать это своими руками. Мы прекрасно осведомлены, что в прошлом году вы пытались передать ведьмину силу простому человеку, дабы тот все так же помогал вам в осуществлении ваших планов. Насколько мне известно, — тут Пушкин приостановился, желая сделать акцент именно на слове «мне», — буквально два года назад Яков Гуро, а иначе — главный и правая рука Бенкендорфа, вывез из Диканьки ведьму с целью нахождения бессмертия.       — Это не ваше дело, — возмущённо зашипел Алексей, намереваясь встать, но Лермонтов положил ему руку на плечо, и масон был вынужден остаться на своём месте.       — Как раз-таки наше, — покачал головой кудрявый шатен. Он вдруг стал с особым старанием что-то искать в кармане пиджака, и наконец нащупав, извлёк на свет. В руках поэта был измятый и наполовину сгоревший лист согнутый в два раза. Пушкин развернул листок, и Карнивальд увидел на нём рисунок. Вернее, портрет, нарисованный наполовину стершимися от времени чернилами. Изящные черты лица, островатые, но в своем роде придающие шарм и уникальность. Тонкие штрихи составляли собой цельный портрет неизвестной дамы. Волосы неизвестной были собраны в небрежную причёску, прикрытую широкой шляпой с перьями. На шее дамы виднелось ожерелье из чёрного жемчуга, в середине которого сиял неизвестный, но красивый камень с необычной огранкой. К сожалению, не весь облик дамы сохранился — ровно половина, как и говорилось ранее, была сожжена. Взгляд необычайно больших глаз дамы был направлен на сгоревшую сторону.       — Здесь изображена графиня Элеонора Валевски. Всё, что мы о ней знаем - это то, что она, в свое время прошла обряд и вступила в Орден женского масонства. Это закрытое и крайне таинственное общество, в частности потому, что мы не можем его найти. Впрочем, и не пытались бы, коли бы нам не поступила информация о том, что в Ордене орудует ведьма по имени Роксана, причём очень опасная. К слову, носителем такой информации стала сама Валевски. Она пришла к нам и рассказала всё, что знала. Однако графиня отказалась сразу открывать место нахождения Ордена. Перед уходом она пообещала рассказать о нем в следующий раз, когда будет уверена, что нам можно доверять. Разумеется, мы не могли её так просто отпустить. Посовещавшись, было принято решение следить за графиней, и это дело было поручено, вызвавшемуся по собственному желанию, достопочтенному Петру Александровичу Плетневу** и его другу Андрею Мелькову. Вместе они тотчас отправились за графиней, но уже к вечеру нас ждали жуткие новости. Место, куда зашла Валевски, охватил пожар. На тот момент там находились Плетнев и Мельков. Место, куда пришла графиня, оказалось простым загородным деревянным домом, хоть и достаточно большим. Пётр сумел спастись, прихватив с собой полуобгоревший портрет, предполагая, что он может понадобиться. К нашему ужасу, Мельков погиб в огне. Его обгоревшие останки мы предали земле, храни Господь его душу. Графиня также погибла. Ничего не уцелело, и путь к Ордену оказался утерян, как и к ведьме. Причина, по которой мы вас схватили, как вы изволите думать, Алексей Карнивальд, как вас по батюшке?.. Причина, по которой мы вас схватили, носит государственный характер. Только масоны знают хотя бы приблизительное место нахождения женского Ордена. Не все, отнюдь не все. Только те, что поглавнее. И мы точно знаем, что некий Яков Гуро имеет точные сведения о ведьме.       Алексей понял, что настолько влился в рассказ Пушкина, что даже дышать стал медленнее. Информации оказалось чересчур много, и она казалась серьёзной. Но против воли губы Карнивальда растянулись в улыбке. — Николаевич я. А то, что вы говорите, просто смешно. Мы тоже отслеживаем всех ведьм, и не только в России. И никакой Роксаны не знаем, тем более очень сильной, и… Алексей вдруг замолчал, помрачнев. Он понял, что сболтнул лишнего, но было поздно. Его слова уже сорвались с языка, и Гоголь заинтересованно подался вперёд. Интерес проскользнул и на лицах других собравшихся, заставив масона трижды проклясть свой длинный язык. Пушкин снова улыбнулся. — Вот, значит, как. Не только в России? — Не ваше дело! — снова огрызнулся Алексей, но было уже бесполезно. Говорят, масоны умеют хранить секреты — брешут, шельмы. Ничего они не умеют хранить, в особенности тайны. — Повторяетесь, Алексей Николаевич, — язвительно протянул Гоголь. Раньше за ним такого не замечалось, но, видимо, тому были причины. Причины в красном пальто.       Не обращая внимания на Лермонтова, невозмутимо чистящего саблю, и на Пушкина, Николай Васильевич медленно подошёл к масону, который начал откровенно нервничать. Но в планах писателя не было желания причинить вред, и, впрочем, никогда не было. Алексей вздрогнул, когда на его плечо легла рука Николая. Сам писатель чуть наклонился, чтобы его лицо оказалось на одном уровне с лицом масона, и когда их взгляды встретились, твёрдо сказал то, что хотел сказать буквально с первой секунды их знакомства: — Я чувствую его. Я знаю, где найти Якова Петровича, но не хочу никому зла. Поэтому, прошу, помоги нам встретиться. Ибо, Богом клянусь, эта ведьма может угрожать и вам. Не сомневайтесь, ей хватит сил. Дайте нам просто поговорить, и мы уйдём с миром. Прошло несколько секунд, но Гоголю показалось, что минула целая вечность, когда Алексей наконец заговорил, пряча волнение за нотками недовольства: — Отлично. Вы меня немного убедили. Разговор, не больше. И только вы трое. — Решено! — воскликнул Николай раньше, чем Пушкин успел запротестовать. Гоголь чувствовал, как в душе его поднимается тьма - он хотел мести Якову Петровичу. За то, что тот использовал его. За то, что бессовестно врал и строил из себя порядочного человека. За то, что Гоголь на мгновение поверил, что его любят, что Яков Петрович, будь он проклят, действительно что-то чувствует к Николаю, не говорит об этом, не показывает внешне, но!... Но Николай уже давно понял, что реальность слишком жестока и не любит чувств. В таком случае, заглушая боль, и, - пусть увидев глазами свое прошлое, - но стоит взять себя в руки. И идти к свои целям, пользуясь другими, как это сделали однажды с ним. Потому что Гоголь не собирался ловить ведьму и уходить - он хотел просто взглянуть в глаза тому, кто его предал, и... будь, что будет. А нож он возьмёт с собой.       И все стали собираться.