Шевалье

      Играла фортепианная музыка через динамики старенького радио в столовой небольшого, детского приюта, где было шумно. Вокруг Кая собралась вся ребятня, Рик помогал Муи собирать со стола и чувствовал себя опьяняюще счастливым. То ли это композиция Ференса Листа тому виной, то ли сияющие радостью глаза Муи, но впервые после смерти Джорджа он чувствовал, что находится там, где нужно. Иногда, помогая ей, он просто застывал на месте и восхищённо глазел по сторонам, останавливая свой взгляд на лице шустрой девочки, которая убирала со стола наравне с остальными, успевала подгонять тех, кто ещё копался с едой, унимать расшумевшихся малышей и при этом излучать счастье всем своим существом.       — Извините. Мы насильно вас сюда затащили, — с улыбкой сказала Рику воспитательница, которая по совместительству была и поварихой и одной из уборщиц.       Рик рассеянно перевёл взгляд на неё и искренне произнёс:       — Не извиняйтесь. Наоборот. Я очень вам благодарен. Я уже сто лет не видел, чтобы мой старший брат так беззаботно улыбался. Да и я тоже. Ещё и накормили вкусным ужином.       — Это пустяки, — сказала женщина. — Поддерживающий нас благотворительный фонд дарит много привилегий. Без них мы бы не смогли нормально существовать. Еду и лекарства тоже нам поставляют гуманитарной помощью, — затем она перевела взгляд на Муи, которая в этот момент энергично кого-то отчитывала и сказала, тихо смеясь. — Сердце радуется, глядя на неё. Давно не видела её такой счастливой.       Рик перевёл взгляд в сторону Муи, надеясь, что щёки его при этом не слишком покраснели, и поспешил отвести взгляд.       — Где она потеряла ногу?       Женщина устало опустила плечи и заговорила так же тихо, словно чего-то стыдясь.       — Старший брат у нее наткнулся на неразорвавшуюся бомбу, когда работал в поле, что возле их деревни. Он погиб на месте, а Муи, можно сказать, невероятно повезло. Она всего-лишь лишилась половины левой ноги.       "Ничего себе "всего-лишь"", — подумал про себя Рик, а вслух сказал:       — Простите, я не понимаю. Бомба?       Женщина как-то странно на него посмотрела и ответила:       — Вы иностранец и не привыкли к этому, что естественно. Но вы ведь слышали о войне у нас во Вьетнаме?       Рик энергично закивал:       — Слышал, конечно.       Женщина хотела заговорить, но внезапно то ли ком подступил к горлу, то ли она в словах запуталась, но ответить не смогла, потупила взгляд и стала усиленно вытирать отполированную поверхность старого, деревянного стола. На выручку подоспел старший воспитатель, которым оказался недавний молодой человек в очках. Он вздохнул и сказал:       — Долгое время американцы бомбили не столько наших солдат, сколько мирное население. Во всём у них выходило, что мы сами виноваты, и мир этому охотно верил. То "случайно" разбомбят нас испытательным оружием, то под предлогом каких-то терактов у них на материке в отместку уничтожают ни о чём не подозревающее мирное население. В результате, страна превратилась в поле боя. Никто из нас не знает толком, за какие такие теракты у них там погибали и отвечали наши детишки, женщины и старики. Народ сильно ожесточился. В бой шли все. Даже дети-смертники. В результате на полях у нас посеяны "семена смерти". Неразорвавшиеся снаряды. На них люди и подрываются — это не редкость.       Рик слушал его молча, оглушенный. Женщина, с которой он общался, предпочла не отвечать — ей было сложно об этом говорить. Рик, наконец, выговорил:       — Как же так? Ведь надо обезвредить все снаряды!       Молодой человек горько усмехнулся и сказал:       — Если бы вы знали, сколько взрывчатки сброшено на наши поля. Физически невозможно обезвредить все снаряды. Я думаю, что у нас просто нет такого количества сапёров или способных на работу над этим. И становится всё меньше. Ведь люди подрываются, — он вместе с помогавшей ему воспитательницей начал оттаскивать стол к стене и продолжал говорить, пока Рик, застыв с подносом в руках, слушал его.       — В нашем приюте много детей, родители которых получили увечья, и из-за них не могут больше зарабатывать и кормить семьи, — говорили ему. — Бедность делает людей отчаявшимися, жестокими. Некоторые из них выгоняют своих детей самим добывать себе пропитание. Так подрастают уличные банды — почти не люди, а вечно голодные волки. Некоторым посчастливилось попасть хотя бы в этот приют. Но не везде такая доброжелательная атмосфера, поверьте. Лишние рты никому не нужны.       И снова это чувство — казаться самому себе ничтожным и маленьким перед проблемами мира. Легко и цинично махнуть рукой на них Рик пока не умел. Слишком несговорчива и упряма была ещё юная совесть. Поэтому он просто застыл посередине столовой, так и сжимая в руках поднос. Рассуждения его прервала внезапно открывшаяся дверь. На пороге появился высокий мужчина с европейскими чертами лица.       Он очень контрастно смотрелся в этом убогом месте. В гладко выутюженном, тёмно-синем, лоснящемся, дорогом, деловом костюме и с шикарными чёрными кудрями, собранными назад гелем для укладки волос. Он держал в руках небольшой пузырек с лекарством.       — Как обычно, это Муи, — сказал он старшему воспитателю, показывая пилюли.       — Спасибо, — сдержанно ответил он, принимая лекарство. Мужчина прошёлся по столовой и наткнулся взглядом на Рика. Быстро посмотрев на него, словно на диковинный предмет, он заметил:       — Ты новенький или погостить зашёл? Я тебя ещё не видел.       — Я... погостить, — ответил Рик, но посетитель его уже не слышал. Он сказал старшему воспитателю, что эти лекарства для Муи ровно на неделю. После чего по-хозяйски оглядел помещение и вышел.       За вечер Рик узнал много. Столько, что это в буквальном смысле не умещалось у него в голове. То он вспоминал разговор с Каем, то про судьбу Муи, потом страны и целого мира, сердце всё ещё билось от томительных ощущений, которые возникли днём. Мир казался ему сложной головоломкой. Он понял, что каждому отведена в нём своя роль и всерьёз думал над тем, какая уготована ему.       Дети спали на полу в одном помещении, укрывшись, кто чем. Кто простыней, кто одеялом, кто ковриком... Нагроможденные, спящие, худые тела серели в темноте, и у Рика возникла ассоциация с пасущимися на лугу коровами. Он не отдавал себе в этом отчёта и толком не понял, почему именно коровы, но сама картинка ему не понравилась, и он посмотрел в потолок, чтобы не думать об этом.       У него ныло сердце, и Рик понимал, что ныть оно будет теперь всегда. Когда-то меньше, когда-то сильнее. Оно станет напоминать ему о том, что... Что? Надо что-то делать, верно? Но что? Ничтожество, смертный, слабенький, наивный, трусливый мальчишка, ещё даже не познавший сам себя. Чего он может мочь и хотеть? Что у него есть, кроме этой ноющей, тупой боли и всё возрастающей страсти изменить. Себя и весь мир, желательно. И что бы всё быстро и сразу, конечно. Рик понимал — так не бывает и чуть ли не падал духом.       — Кай, — тихо позвал Рик, — ты не спишь?       — Нет, — проворчал он, не открывая глаз.       — Эта ночёвка похожа на школьный поход, правда? — спросил он, не зная, что ещё можно у него спросить. Говорить о своих мыслях ему было трудно.       — Пожалуй, — снова проворчал Кай. Он нехотя открыл глаза и переложил со своей груди босую ногу, которую на него водрузил особо беспокойный во сне мальчишка. — Только в походе так не устаёшь.       — Дети тебя полюбили — это многое значит, — заметил Рик.       "Что, если остаться здесь? Помочь им, Муи...", — он не знал, как сказать эту идею вслух и выжидательно смотрел на брата.       — Завоевать популярность у малявок — раз плюнуть, — ответил Кай. — Учитывая, что они ещё и играть не умеют.       — Да, ладно? — усмехнулся Рик. — Я же видел, что ты играл всерьёз.       — Конечно, — гордо улыбнулся Кай, и скосил в сторону брата довольный взгляд. — Это ход такой педагогический. Они же из кожи вон лезли. Надо было им показать, что всё серьёзно, — потом он посмотрел в потолок и твёрдо сказал: — Но завтра всё закончится.       Эта фраза, произнесенная так спокойно и безапелляционно, заставила Рика проглотить своё намерение поделиться Каем мыслями. "Уже завтра?" — подумал он, вспомнив Муи.       — Нам надо идти искать Саю, — сонно пробормотал Кай. — Чем дольше тут задержимся, тем сильнее привяжешься к детям, тем тяжелее будет расставание.       "Так скоро...", — только и подумал Рик. Он не сказал, что уже успел привязаться. Не сказал, потому что для него самого это стало открытием.       Привстав было с циновки, он лёг на неё обратно, отчаянно думая, что придумать в последний момент, чтобы остаться тут ещё хотя бы на день.       Сквозь беспокойные размышления ушей его настигло чье-то пение.       Ранее он слышал подобные звуки на Окинаве, в ту самую ночь, когда Кай вознамерился застрелить Фореста. Прекрасный, тихий голос напевал грустную, величественную песню. Непонятно было — то ли музыка звучит в голове, то ли просто где-то далеко. Как и все люди-аудиалы, в такой ситуации Рик интуитивно прислушался, чтобы ухватить, ускользающий мотив. Но он был неуловим, и это мучало Рика, беспокоило.       — Почему она так печально поет? — прошептал он, приподнимаясь.       Он поднялся полностью и, крадучись, подошел к террасе, откуда ему открылся вид на спящую в сумерках улочку. Звук не сделался громче, но словно бы стал отчетливее.       Он попеременно напоминал странный гул в ушах и женский голос такой неописуемой красоты, что слушать бы его вечно.       Оглядевшись, он увидел на соседней террасе приюта Муи, которая смотрела в небо и сосредоточенно о чём-то думала. "Она тоже слышит", — понял Рик. Он подошёл к ней и тихо позвал по имени. Девочка вздрогнула, словно просыпаясь ото сна, и растерянно посмотрела на Рика.       — Что случилось? — прошептал он.       — Каждую ночь я слышу это пение, — ответила она, — и мне немного тревожно. Ты тоже слышишь это?       — Думаю, да, — кивнул Рик.       — Почему она поет так печально? И о чём?       “Она поет о крови”, — подумал он, но вслух не ответил, потому что ему сделалось тревожно, точно именно этот ответ Муи слышать нельзя.       “Она поёт о крови, которая зовет ее, и кроме этого зова нет ничего. Вообще ничего. И это, если подумать, довольно страшно”.       Совсем недалеко от детского приюта находился фургон с тонированными стеклами. Ван с интересом наблюдал в монитор. Сначала он предсказуемо заметил девочку, которую видел часто последние пару дней. Теперь же он заметил мальчишку. Довольная улыбка появилась на лице Вана. Она всегда появлялось, когда он видел нечто интересное. Он наверняка думал о том, какое чудо — эта звуковая программа на основе голоса Дивы.       — На Окинаве пахло Америкой, — пробормотал он, — а в этой забытой дыре ещё чувствуется присутствие моих земляков французов. Слава Богу, их запах слегка выветрился, так что меня не тошнит.       Его разглагольствования в машине слушал серьёзно разве что его личный помощник. При этом он не переставал с завидным энтузиазмом и рвением, достойным лучшего применения, настраивать программу и наблюдать за монитором, делая какие-то пометки. Впрочем, голос подал водитель:       — Месье Арджеано.       — Да? — меланхолично откликнулся он.       — Цель начала движение — вы заметили?       — Заметил. Кто это у нас? — он прищурился через очки, разглядывая монитор.       — Девочка. Четырнадцать лет, — отрапортовал водитель.       — В таком случае, у неё сложное раздвоение личности или у меня галлюцинации, милейший, потому что я вижу двоих детей, — вздохнул Ван с иронией.       Еще он подумал, что поскорее хочет закончить эксперимент, как это обычно бывало, когда ему приходилось иметь дело с блондином.       — Она — слева, — не мигнув, ответил водитель. — Второй — мальчишка, турист. Наверное, просто увязался за ней.       "Что-то не похоже, что он просто увязался", — подумал Ван и сбавил частоту звучания программы до минимума. Дети немедленно остановились и понимающе, растерянно переглянулись. Оба.       — Вот как? — прошептал Ван. — Похоже, мальчишка тоже слышит. С чего бы это? Разве ему давали "лекарство"? Его ведь строго дозируют.       — Не обязательно, что он слышит, — с сомнением в голосе ответил водитель. — Он точно не получал "лекарство" ни разу. Без него эти волны не различимы человеческим ухом.       "Надо будет запомнить этого мальчишку, — нахмурился Ван. — интересный экспонат".       "Интересный экспонат" преспокойно вернулся с террасы в помещение. Его не столько беспокоил этот странный звук, сколько то, как отреагировала на него Муи. Она была сильно встревожена и рассеянна. На него самого пение действовало иначе. Он чувствовал себя… другим. Более сильным, спокойным и, кажется, способным на какое-нибудь фантастическое чудо.       — Ты в порядке? — тихо спросил Рик, прежде чем отпустить её в женское крыло. Муи невидящим взглядом посмотрела на него и сказала:       — Конечно... Просто кошмары снятся. И мне так не нравится этот голос, который мы слышали.       — Какие кошмары? — он сам не понял, почему спросил.       — Как будто меня едят заживо. Я смотрю на себя со стороны, точно дух, но ничего не могу сделать. Я чувствую, как меня становится всё меньше и меньше… Знаешь, кажется, у меня поднимается жар. Спокойной ночи, Рик.       И она ушла, не дав ему ничего ответить.       Он думал, что уже не уснёт этой ночью, но усталость свалила его с ног, и он забылся.       Утром Кай всем объявил, что намерен уехать, что немедленно расстроило детей. К тому же, в бейсбол теперь не поиграешь — утро выдалось дождливое, ливень стоял стеной. Увидев, что к его отъезду отнеслись более болезненно, чем он мог бы допустить, парень вздохнул сокрушенно, некоторое время говорил с детьми, и те немного приободрились. А после того, как Кай пообещал поиграть с ними, здание снова наполнилось весёлым гамом. “Они веревки из меня вьют”, — подумал старший брат с печальной усмешкой.       Рик умиленно наблюдал Каем и параллельно ждал, когда появится Муи. Но её не было. Встревоженный этим, он решил, что после нелёгкой ночи она плохо себя чувствует, и отправился её разыскать.       На террасе он услышал, как кто-то играет на пианино в крыле, где находились кабинеты для занятий. Рик немедленно пошел на звук. Он недолго петлял коридорчиками, ориентируясь только на собственный слух. Наконец, музыка на пианино, исполняемая верной рукой вдохновенного виртуоза, стала громче, яснее, зазвучала торжествующе и в то же время — по-детски непосредственно. Затаив дыхание, Рик одним глазком выглянул в полуоткрытую дверь. Он увидел тесный и плохонький кабинет музыки, лишённый даже стульев для учеников. Стул там был только один — подле поцарапанного, старого, но отлично настроенного пианино. Все стены занимали шкафы с пылящимися нотами, довоенные игрушки и вещи, не имеющие никакого отношения к музыке. Видимо, занятия проходили совсем редко, и класс использовали, как кладовую.       У стены, повернувшись к Рику спиной, выпрямившись, сидела Муи. Костыль был небрежно отложен в сторону, и обеими руками она ловко прыгала по клавишам, раскачиваясь в такт сложнейшей композиции Шопена.       Рик застыл на одном месте, взирая на Муи, как на живое чудо. Он осознал, что в его школе никто не имел понятия о музыке — даже сам учитель, сухо и безжизненно учивший с ними детские песенки. Прислушавшись, Рик понял, что игра Муи повторяет капли летнего ливня. Он словно слышал, как дождь за окном подпевает клавишам. Вот он пробежался по деревянным ступенькам — звук стал глухим, басовитым, а потом быстро-быстро переметнулся под самые облака на свежую листву высоченных деревьев, и ноты задрожали тоньше, острее, мелодичнее. Вариации гармонично повторялись, менялись, увлекая и гипнотизируя. Муи говорила с дождём. А потом вдруг музыка стала всё более спокойной, и Рик понял, что это медленно рассеиваются тучи. Когда же вышло солнце, она приобрела оттенки торжествующей, но тихой надежды. А последняя мелодия из семи похожих вариаций повторила собой радугу. Рик моргнул, и мелодия растворилась. На пол музыкального класса падали косые лучи солнышка. Муи потянулась и, хотя она сидела к Рику спиной, он чувствовал, как девочка улыбается, даже не зная, что только что сотворила чудо.       Он уже окончательно вошёл в кабинет, и как только пианистка закончила играть, громко зааплодировал. Муи вздрогнула и обернулась на непрошенного наблюдателя:       — Рик? Ты... слушал, как я играю?       — У тебя здорово получается! Ты можешь стать великой пианисткой! — восхищенно улыбнулся он. Но Муи почему-то вовсе не выглядела радостной. Слабо ответив Рику кивком в ответ на его похвалу, она опустила голову. Наконец, снова попробовала улыбнуться и сказала твёрдо и тихо:       — Я бы выбрала иное занятие.       Рик удивлённо приподнял брови:       — Какое?       — Помогать папе и маме.       "Какая она великодушная, — подумал Рик. — А мне далеко не всегда хотелось помогать папе по бару". Муи улыбнулась, словно стряхивая с себя оцепенение, ловко, встала, опираясь на костыль и сказала:       — Вот и солнце! Идём на улицу, — она взяла Рика за руку и решительно повела за собой, ничуть не заметив, что мальчик в который раз отчаянно покраснел.       Но они не успели выйти из комнаты. Дверь в зал открылась, и на пороге возникла воспитательница. Сначала она просто смотрела на Муи с состраданием, а потом подошла к ней и сказала:       — Девочка, держись. Мне нужно кое-что сообщить. Твой отец... Это произошло в поле... Он теперь не сможет работать.       Муи молчала и только ещё крепче сжала ладонь Рика, а затем опустила ее. Потом, не говоря ни слова, она шустро проскользнула мимо воспитательницы и была такова. Рик хотел броситься вслед за ней, но женщина печально покачала головой, останавливая ее:       — Ей нужно повидаться с матерью. Они вдвоём теперь остались здоровые. Пойдём-ка лучше в столовую.       Новость разлетелась по зданию очень быстро, и прочие воспитательницы живо переговаривались между собой. Детишек не было — Кай играл с ними на улице. У входа в столовую Рик услышал, как взрослые обсуждают шансы помочь Муи. Кто-то обронил:       — Такая талантливая девочка, а такая судьба...       — Её отец калека. Всё равно, что лишний ребёнок...       — На что они жить будут? Она ведь могла поехать во Францию, поступить в консерваторию. Ей обещали помощь, все условия, только бы согласилась. Таких детишек там ценят...       — А она и отказывается. Мол, родителям помогать хочу.       — Все мы знаем, что это за помощь...       Рик слушал у дверей и не решался пойти внутрь.       Наконец, он сделал шаг назад, потом второй... а потом помчался прочь.       Он не знал, куда бежит, но знал, что найдёт Муи. Карман ему жгла платиновая карта. Он чувствовал себя готовым выполнить любую просьбу Муи. Пусть она только скажет, что ему нужно сделать.       Рик бежал долго, почти не разбирая дороги. Он верно понял, что Муи пойдёт в сторону деревни, и мчался по указателям.       Наконец, он затормозил на углу магазина электротехники. У витрины стояла Муи, остановившимся взглядом, похожим на тот, что Рик видел ночью, она смотрела на расположенные за стеклом товары. Мальчик подбежал к ней, будучи счастлив уже от того, что нашёл Муи.       — Долго тебя не было, — отдышавшись, сказал он и замолк, глядя в лицо девочки. Она взглянула на него не по детски серьезным, слегка отрешенным взглядом:       — Ты слишком добрый.       Снова возникло молчание. У Рика пересохло во рту, и он решился на экспромт.       — Послушай... — произнес он хором вместе с Муи. Он удивлённо замолчал, вопросительно посмотрев на неё. Он понял, что она скажет сейчас нечто очень важное.       — Ты не мог бы одолжить мне немного денег? Я пойду работать и обещаю, что верну тебе всё. Я просто обязана помочь родителям.       — Муи, — тихо произнес Рик, — Что же ты собираешься делать с этими деньгами?       — Куплю вот это, — решительно сказала она, указав на витрину.       Он проследил за её взглядом, и увидел странный, вытянутый прибор, вроде пылесоса с каким-то передатчиком. Ему не приходилось видеть металлоискатель. Рик опешил:       — Что это? Зачем тебе?       — Это поможет. Правда. Ты и не представляешь, насколько сильно, — заверила его Муи. — Я должна, Рик. У меня просто нет выбора.       Стоила эта штука недорого, так что вполне хватило наличных. Муи отказалась взять больше стоимости прибора, и Рику оставалось просто посадить её на такси и отправить в деревню.       — Ты уверена, что это поможет? Можно ведь придумать кое-что другое...       Но Муи с сияющими от восторга глазами обняла Рика:       — Спасибо. Ты очень сильно мне помог, и я никогда этого не забуду.       Потом Рик долго смотрел вслед уезжающей машине. Он должен был быть рад, что помог ей, но что-то показалось ему неправильным, роковым. Оно было в том, как Муи отреагировала на его комплимент ее игре. Оно было в том, как Муи смотрела на витрину.       Рик чувствовал, что происходит нечто злое.       Так и не разобравшись, в чём дело, он побрёл домой. "Надо было мне спросить ее, чему она так обрадовалась. И я не успел ей сказать, какая она замечательная", — печально рассуждал он.       В приюте, как оказалось, Муи и Рика уже обыскались. Стоило мальчику переступить порог, как на него тут же все накинулись с расспросами, и он, как мог, объяснил, что случилось. К его удивлению, в помещении воцарилось молчание.       — Зачем же ты купил ей металлоискатель? — вздохнул старший воспитатель.       Рик вздрогнул от его слов, как от удара.       — Она... сказала, что больше всего хочет помочь родителям, — пробормотал он, холодея.       — Неужели, сложно было догадаться, что этот прибор нужен, чтобы находить неразорвавшиеся снаряды? В бедных деревнях и стар и млад работают в полях.       Выкапывают и продают на металлолом. Многие люди гибнут или остаются калеками, — тихо пояснила одна из воспитательниц. В глазах Рика потемнело.       — Так-с, — протянул Кай, решительно подбоченившись. — А деревня Муи далеко отсюда?       — Несколько часов на машине, — ответили ему.       — Чего стоишь? — нахмурился Кай, глядя на брата, — Бегом к мотоциклу. На нём быстрее доберёмся.       — Спасибо, Кай, — прошептал Рик. А потом оглянулся на воспитателей. — И вам спасибо за всё.       — Постой, — сказала ему одна из женщин. — Что же ты скажешь ей?       — Что всё это неправильно…       Никто не успел ему тогда сказать, насколько Рик наивен. Ему было не понять упрямой, слепой, жуткой гордости крестьян, которые не привыкли брать “подачки”, даже если это на самом деле разумная помощь. Ему было не понять, что Муи не знает, что такое большие деньги, что такое талант. Она будет напугана, оскорблена и уязвлена, когда Рик даст ей понять, что ее образ жизни и мысли — больше похож на животный.       Рику казалось, он просто расскажет, как она талантлива, и девочка выберет рост своей личности, который был бы и на пользу ее семьей. Но Муи не знала, что такое “рост личности”, она была цветком жасмина на окраине живописной деревни, куда не заглядывает цивилизация. Она была чиста и проста, играла на пианино, понятия не имея о своём таланте и искренне полагая, что это так же легко, как играть в бейсбол. Любой сможет. Ее гений сочетался с жутким, закостенелым невежеством, в котором она была не виновата.       Деревня Муи была небольшим скоплением хижин подле простирающихся разноцветных полей, в которых работали люди. Поля эти не пустели даже по ночам. Рик и Кай ехали всю ночь, но оба были так напряжены, что почти не чувствовали усталости. Первое, что увидел Рик — старик. Он никогда не встречал иностранцев, и с откровенным любопытством разглядывал прибывших. Рик увидел, что у него нет одной ноги.       Мальчик побежал по песчаным тропинкам, выкрикивая имя Муи, а Кай нёсся позади просто для того, что бы не терять брата из виду. Внезапно он тревожно окликнул Рика, и тот остановился.       — Смотри, — Кай указал в поле.       Сердце мальчика сжалось, когда он увидел Муи. Она непринужденно орудовала металлоискателем, одной рукой умудряясь поддерживать костыль. "Это какая-то неправильная радость на её лице, — подумал Рик, еще не до конца понимая масштаб трагедии, но чувствуя его. — Она не должна получать радость от подобных занятий. Она должна… бунтовать, злиться, стремиться к другому. Она же… играет Шопена, словно в консерватории выступает".       — Муи! — крикнул, влекомый тревогой.       Девочка услышала и приветливо ему улыбнулась. Она отложила металлоискатель и заковыляла к другу:       — Спасибо, что помог мне.       Он сдвинул брови, хмурясь, точно видя вместо нее ужасное чудовище. Сделав шаг назад, он посмотрел в ее глаза, взял за плечи:       — Прости меня, — тихо произнёс Рик, — я ничего не понимал. Теперь всё будет иначе.       — О чём ты? — удивилась Муи. — Теперь я могу помогать родителям.       — Ты… не шути так, — прошептал он, облизав губы. — Так не может быть. Ты понимаешь, что играешь лучше всех, кого я слышал?       — Лучше всех? Ты меня хвалишь, и мне приятно, но…       — Твоя игра может помочь семье, Муи. Только нужно уехать учиться… Девочка-инвалид на сцене играет лучше знаменитостей, ты понимаешь, какое будущее тебя может ждать?       — Сцена… О чём ты говоришь? Рик, ты бредишь. Извини, мне опять пора, — она отошла от него. — Оставайтесь у нас ночевать. Я скоро вернусь.       Рик инстинктивно подался вперёд, чтобы взять её за руку, но вдруг остановился, вспомнив, с каким испугом она его слушала. Она не поймёт его. Просто не поймёт всю чудовищность своей радости. Не поймёт, что её жертва ради денег не идёт ни в какое сравнение с её талантом. Этим даром она могла бы дарить людям надежду и зарабатывать больше. "Быть может, просто никто не сказал ей, что можно иначе? Быть может, она просто привыкла постоянно жертвовать?" — думал Рик, с похолодевшим сердцем, наблюдая за тем, как она уходит.       Оказалось, что у Муи есть два маленьких брата. Ребятишки играли на поле рядом с матерью. Это окончательно выбило Рика из колеи, и он закрыл лицо ладонями, пытаясь привести мысли в порядок.       Кай прекрасно понимал его терзания и молчал.       Братья отошли в тень дерева и сели прямо на траву. Первым тишину прервал Рик:       — Кай, как это изменить?       Он покачал головой:       — Ты не способен перепрограммировать человека. Если продолжишь на нее давить, потеряешь ее.       — Я слышал, как она играет, — в отчаянии прошептал Рик. — Это чудо.       — А для неё это, как дышать. Для нее радость, если на столе за обедом, кроме риса, есть другие продукты.       Рик помолчал, а потом сказал:       — Я не прощу себе, если не попытаюсь.       Рик весь день пытался поговорить с Муи, но у него ничего не выходило. Он тщился объясниться деликатно, но Муи просто не понимала мальчика. Каждый раз ловя на себе её, полный страха и удивления, взгляд, Рик смущённо замолкал.       Он не заметил, как наступила ночь. Ему не спалось, несмотря на то, что и прошлой ночью он тоже не спал. Он прокручивал в голове наивные ответы Муи и разрывался между отчаянием и изумлением.       — Кай, — тихо позвал он, — как ты думаешь, может, она просто не способна быть счастлива иначе? Вот у неё есть свой домик, семья, которой она помогает. И ей ничего больше не нужно.       — Я уже говорил тебе это днём, — сонно ответил Кай.       — Я сказал ей, что смогу помочь её семье, вытащить их из этого места...       — Ну и болван, — пожал плечами он.       — Почему?..       — А ты не видишь? — вздохнул он. — Они живут этой землёй, не видели других мест, счастливы тем, что имеют, а новое их пугает. Собираешься перевернуть весь их мир, которым они живут ради того, чтобы удовлетворить своё чувство справедливости? Дай им кучу денег, и они просто растеряются, испугаются и, вообще, ничего не поймут. Закопают эти деньги в землю и будут хранить, как память.       — Как-то всё шиворот навыворот, — прошептал Рик с горечью и возмущением.       Вдруг приподнялся с пола, на котором спал:       — Опять...       Отдалённый звук пения слышался, как и в позапрошлую ночь. На сей раз пение показалось ему пленительным, но очень печальным, тревожным и зовущим.       — Ты чего? — удивился Кай. — Что ты там услышал?       Рик не успел ответить. Он увидел, как Муи вышла из комнаты и направилась на улицу.       "И она тоже", — подумал Рик, поднимаясь за ней следом. На этот раз девочка вела себя ещё более странно. Остекленевший взгляд ее не похож на обычный взгляд Муи, а движения были вялыми, словно тело стало пластилиновым.       — Муи, — окликнул её Рик уже на улице. Девочка постояла, а затем медленно повернулась.       — Я опять... это слышу.       — Кто это поёт, как думаешь?       Но девочка не услышала вопрос.       — Так громко… Она поёт так громко. У меня от ее голоса кровь закипает. Ты чувствуешь это? Словно ты стоишь на краю мира, и под тобой вот-вот провалится земля, а внизу — океан огня. Я скоро упаду. Я упаду…       — Что ты такое говоришь? Пение спокойно, и я едва слышу его. Должно быть, ты очень чутко воспринимаешь музыку, и…       — Тише, — она стала медленно идти вперед. — Я хочу… к ней. Она мне нужна.       Рик хотел сказать Муи, что нужно вернуться и попробовать уснуть, но чьи-то сильные, бесцеремонные руки подхватили его, как котёнка, и понесли. Рот ему заткнули какой-то вонючей тряпкой. От этого запаха мутилось сознание. Он успел увидеть, что Муи так же схватили, но не смог даже сопротивляться. Уже сквозь тяжелую дрёму он слышал громкий голос Кая, а потом липкая темнота парализовала тело, и он потерял сознание.       Кай вышел следом за братом слишком поздно. Он услышал, как работает двигатель. У местных не было машин. Даже тракторов. Следовательно, это кто-то чужой. Когда старший брат выскочил на улицу, то увидел, как детей практически упаковывают в грязный кузов двое молодчиков. В таких ситуациях Кай привык действовать решительно и, желательно, без мозгов. Он справился с одним довольно быстро, но сзади подкрался ещё один, и парень получил очень точный удар под череп чем-то неприятно-деревянным. Мир завертелся вокруг него, и Кай рухнул на землю. Он закашлялся — его рвало. Перед глазами мелькнул знакомый силуэт холеного, высокого европейца в дорогом тёмно-синем костюме.       — Ах, ты тварь, — прошипел Кай. Он вспомнил, как этот человек заносил лекарства для Муи.       "Он их травил, выходит", — понял юноша. Он сделал героическую попытку подняться, и напавший на него удивленно выпучил глаза — после таких ударов обычно не встают. Но Кай был зол. Он почти уже не помнил, как уложил троих, и как что-то болезненное выстрелило в лопатку. Больно сделалось так, что в глазах замелькали звездочки, и сознание окончательно померкло. Раздался голос человека в синем костюме, который кому-то сказал:       — Всё под контролем. Объекты взяты.       Это он так называл детей, и, судя по интонации, не в первый раз.

***

      Чего стоило Окомуро дождаться результатов на тему того, какая конкретно компания во Вьетнаме является дистрибьютором вина... А чего стоило выпросить у начальства отпуск — об этом можно было написать трагический роман-эпопею. Однако, я делать этого не намерен…       И вот — у Окомуро скоро вылетает самолёт в Ханой, а он только только поднялся и стал одеваться. Бриться? Вспомнить бы ещё, куда он запихал бритву. Умываться? Это мелочи. Главное — не забыть фотоаппарат, пленку, диктофон в противоударном чехле и прочую аппаратуру. Вещи, еда и остальная чепуха совершенно не имели для Окомуро значения.       После хаотичных сборов, нервных перекуров и пререканий с матерью он, наконец, был почти готов.       — Сынок, ты не опоздаешь на самолет? — обеспокоенно спрашивала мать.       "Восемьдесят се-емь", — протянул про себя Окомуро, считая, сколько раз он слышал этот вопрос. Он не ответил, сражаясь с тесной, неудобной сумкой, куда он свалил все вещи.       — Ты полетишь во Вьетнам, да ещё и на казённые деньги, — проворчала мать. — Но всё равно опаздываешь! Это умудриться надо иметь талант быть таким безалаберным…       — Мама, — прорычал Окомуро, застегивая молнию на сумке, — моя милая, помолчи. Работа у меня такая — кататься во всякие дыры на казённые деньги!       — Знаем мы эти работы, — не унималась мать. — По клубам всяким шляться и с мафиози якшаться. Паспорт взял, обалдуй?       "Паспорт", — осенило журналиста. Про эту мелочь забывать было нельзя, и Окомуро, бросив сумку, стал обыскивать ящики своего шкафа. Мать вздохнула и покачала головой:       — Ты никогда...       "...не научишься заранее собираться", — мрачно продолжил вместе с ней журналист.       — И отец твой был разгильдяем.       Наконец, Окомуро извлёк из шкафа потрепанный паспорт и сказал:       — Опять старая песня, да? А следующая реплика будет о том, что я весь в него, и проку от меня никакого?       — Весь в него, — подтвердила мать. — Но хотя бы во всякие дыры не шатаешься, что бы я молилась за твою жизнь… Вот твой папаша точно с вожжей под хвостом родился. Говорила ему, не летай, дурак, во Вьетнам! А он…       — Не послушал, — закатив глаза, протянул Окомуро.       Взгляд журналиста упал на отцовскую камеру и старое оборудование, которое он не выбрасывал. Что бы ни говорила его мать, а отец был знаменитым военным фоторепортером. Его снимки показывали на международных выставках, а статьи печатались на первых полосах. Подумав об этом, он решил взять с собой отцовский фотоаппарат. Скорее всего, он уже не работает. "Вроде как талисман на удачу", — хмыкнул сам себе Окомуро.       Достав его, журналист вместе с ним извлёк на свет покрытую слоем пыли картонную коробку. Он хорошо помнил эту коробку…       Отец его был весёлым человеком, рубаха-парнем. Но после вьетнамской войны он вернулся домой совсем седой и с этой коробкой в руках. Он положил ее на верх шкафа и всем запрещал туда заглядывать. Сам отец иногда просматривал снимки оттуда, но никуда не посылал и никому не показывал. Когда юным Окомуро надрался в стельку, отец его не ругал. Когда Окомуро едва не разбился на машине, отец переживал, но, в целом, вёл себя адекватно. Единственный раз в жизни он ударил сына, когда тот попробовал достать коробку и посмотреть, что там. Единственный раз он видел в глазах отца страх и ярость.       — Эта коробка должна существовать. Как существует ящик Пандоры, — шептал отец. — Уясни это себе. Уяснил? Так вот ящик Пандоры нельзя открывать. Клянусь всем, я тебе голову оторву, если узнаю, что ты хоть пальцем ее тронул…       После смерти отца Окомуро, недолго промучившись любопытством, взглянул туда. Он остался и напуган и разочарован. Напуган, потому что снимки явно настоящие. Разочарован, потому что на них толком ничего не понятно. Понятно только — там изображены некие механизмы или существа. Понятно, что на снимках много крови. И еще понятно, что от снимков веет жуткой, холодной силой. Машины это какие-то секретные? Роботы? Или… это живые существа? Но таких ведь не бывает. Жутко со снимка в душу Окомуро смотрели белые дыры круглых глаз чудовища, подсвеченного огнем напалма, рождая странные вопросы без ответов и намекая, шепча на ухо: Вьетнам.       Ему нужно лететь во Вьетнам.       — Вот, что значит, кровные узы, — пробормотал Окомуро. — И ведь отец частенько повторял, когда выпивал — “хочешь правды, ищи ее во Вьетнаме, только там и только сам”.       Окомуро подхватил сумку, повесив её на плечо, и направился к выходу.       — Сынок, ты ничего не забыл? — настиг его голос матери.       — Нет, — отмахнулся Окомуро. — Всё взял.       Перед тем, как уйти, он огляделся. Его не покидало то самое неприятное чувство, что что-то он не успел понять, что-то ускользнуло от внимания.

***

      Запутавшись в коконе снов, Дива спала. Я неторопливо подошел к изгороди. За оградой заброшенного сада пышным цветом разросся ковер диких, голубых роз.       “Сегодня после занятий”, — пообещал я себе.       Я исправно выполнял роль садовника до обеда. Иногда я видел Саю, спешащую на занятия, в руках она держала книги. Только-только освоившись с ролью шпионки, она убедила себя, что это совсем не сложно и даже интересно. Иногда она украдкой махала мне рукой, и ее черные глаза по-детски искрились озорством.       — Хаджи? — Сая встрепенулась, когда я молча поймал её за локоть. Она подняла на меня безмятежный взгляд. — Всё в порядке?       — Нам надо поговорить.       Она вздрогнула, сделавшись серьезной и напуганной.       — Что случилось? Что-то с братьями?       — Нет, речь не о них. Я хочу спросить тебя… Прошу, выслушай внимательно.       — Да…       — Сегодня ночью мы оба наведаемся в заброшенную часть сада с часовней. Согласно нашим с тобой предположениям, наш враг может таиться там.       — Кстати о птичках, — перебила меня Сая. — Ты ведь говоришь о призраке?       — Нет, — пробормотал я. — Этот враг стоит за всеми экспериментами, за всеми трагедиями в твоей жизни.       Сая отступила на шаг назад.       — И кто это?       — Ты узнаешь, когда выпьешь моей крови. Сегодня. Ночью. И ты убьешь его.       — И всё закончится?       — Да.       Она нахмурилась:       — Тогда почему ты выглядишь так, словно… О, быть может, он слишком силен? Я не выстою?       — Сейчас он слаб, — выдавил я.       — И что тогда ты мне не договариваешь?       — Если ты прикажешь мне сегодня никуда не идти или у тебя есть срочные дела, я повинуюсь тебе.       — И это не противоречит моим прошлым приказам? — поинтересовалась она.       Я молчал.       — Хаджи? — нахмурилась она. — Ты меня пугаешь…       — Не бойся, Сая. Я шел к тому, что произойдет, годами. Сотни раз представлял себе это, ломал себя и уговаривал. Я знаю, что то, какая ты сейчас — мимолетная иллюзия… Прекрасная иллюзия. Которой не следует верить. Встретимся ночью. Я не подведу тебя.       — Постой… — она замялась, — завтра с утра мы собираемся на экскурсию в Ханой. Военный музей.       — Что? — медленно переспросил я.       — И вставать придется рано. Я хотела бы быть в форме, Хаджи. Хорошо, если мы сможем со всем справиться быстро.       — Сая, — выговорил я, — тебе нельзя на эту экскурсию…

***

      — Эти глаза лгут, — прошептал Карл, прикоснувшись к маленькой фотографии, которая была вложена в анкету Саи. Он разочарованно скользнул по ней взглядом и откинулся на спинку кресла.       Та, кого он видел на колокольне, была кем угодно, но только не Саей.       "Невозможно постоянно бегать от себя, — подумал Карл. — Мне суждено сыграть в твоей судьбе роль зеркала. Я один способен принять тебя такой. Принять, что бы убить, потому что именно смерти ты хочешь на самом деле, и мы оба это знаем слишком хорошо. Я дам тебе сладкую, прекрасную смерть после того, как мы с тобой потанцуем". Карл перевел взгляд на телефон и с неудовольствием отметил, что звонок сделать придётся. Он уже давно не говорил с братом, а это может вызвать его пристальное внимание. Он набрал до смерти осточертевший номер и в трубке прозвучал с холодной усмешкой голос:       — Решил мне позвонить? Мир перевернулся?       — И тебе привет, Соломон. Я хочу перенести контейнер с нашей королевой на испытательное поле, — сказал Карл хладнокровно. — Как можно скорее.       — Странный ход, — отметил он. — Что ты задумал?       "Тебе лучше этого не знать".       — Скажем так, у нас появились дополнительные любопытные глаза и уши. Это всё.       Соломон вздохнул:       — Карл, дорогой, ты ведь один из нас — пятерых шевалье. Понимаешь, что это значит? У нас общее сознание. Я прямо всей кожей ощущаю, какой ураган сейчас у тебя внутри. Поведай мне, что происходит?       Не меняя выражения лица, Карл положил трубку и сказал:       — Я всего лишь доложил тебе о своих действиях. О Сае тебе знать не обязательно. Ты уже отнял у меня сердце Дивы. И я не позволю тебе забрать у меня то, что мне дороже всего на свете, — на губах его дрогнула и распустилась цветком широкая, жуткая улыбка, когда он погладил большим пальцем руки фото Саи.       Затем он сделал медленный вдох и посмотрел в голубое небо. Теперь всё было не важно. Не важен Соломон, не важен этот лицей и Ван с его замашками кривляющейся обезьяны. Даже Дива не так важна, как то грандиозное представление, которое он задумал.       "И заметь, Сая. Всё это ради тебя".       Он ещё раз взглянул на фото Саи и медленно взял в руки голубую розу рядом с ним. "Посмотрим, как ты будешь себя вести. Очень интересно".       Он упивался этим моментом. Он медленно и с удовольствием закрыл за собой дверь в кабинет. Мимо него проходили ученицы. Все, как одна говорили:       — Доброе утро, господин директор!       И он, конечно, отвечал им. Удав разговаривает с крольчатами.       Началась большая, утренняя перемена, а потому — зал для занятий пуст. Карл медленно вошёл туда и осторожно прикрыл за собой дверь. Парту Саи он узнал по запаху. Затем он положил на нее голубую розу. Знак отличия. Все теперь поймут, что эта девушка — очередная невеста призрака. "Моя законная невеста, — с удовлетворением отметил Карл. — Моя по духу, ибо мы с ней горим одним пламенем. Моя по крови, ибо так распорядилась природа. И когда мы оба снимаем маски, то становимся отражением один другого. Наш танец — это занятие любовью, это откровение, песня, совершенней которой нет. Пусть весь прочий мир катится, куда ему заблагорассудится. Никто, ни единая душа на свете не отберет у меня Саю”.       После этого он ушёл незамеченным, пребывая в возбужденном состоянии, словно "на грани". Одна часть его жаждала немедленно вступить в бой с Саей, а вторая мучительно растягивала удовольствие.       Он не знал об этом, хотя, вероятно, мог чувствовать, но Сая думала о нём в те секунды. “Он и впрямь похож на призрака. И смотрел на меня так, словно узнает. Словно ждет от меня чего-то. Мне страшно не потому, что я боюсь его когтей и клыков. Мне страшно от того, что, приближаясь к нему, я чувствую, как ярость захлестывает меня изнутри, кровавая пелена встает перед глазами… и я не могу контролировать себя”.       — Завтра экскурсия в Ханой, кстати, — с широкой улыбкой заметила Минь, догоняя задумчивую и серьезную Саю. Эта новость не вызвала у последней особого энтузиазма, и поэтому девушка решила сразу перейти в наступление:       — Какие у тебя планы? Не может быть, чтобы ты ничего не задумала! Ну, свидание, например...       — У меня нет никаких планов, — рассеянно ответила Сая. — С чего ты взяла, что они должны быть?       — А как же садовник-призрак? Ты опять сегодня с ним болтала — я знаю.       Сая пожала плечами, как бы признавая ее правоту, но отрицая всякий намек на романтику в данной ситуации:       — Минь, прекрати, пожалуйста, шутки на эту тему.       — Нас каждый год катают в город, — продолжала тараторить Минь, ничуть не смутившись. — Даже издают журналы, — с этими словами она протянула Сае брошюру, и та машинально её взяла. Картонка была цветной, усеянной фотографиями исторических ценностей военного времени. Один раз взглянув на одну из них, Сая уже не смогла отвести глаз, и не слушала болтовню Минь. Она замерла, рука ее задрожала. Вспомнились слова Хаджи: “Сая, тебе нельзя на эту экскурсию”. Но Дэвид велел ей обязательно быть там. Он уверен, что там же появится рукокрыл… Она не может это игнорировать.       "Я знаю это место, — сказала себе Сая, чувствуя, как начинает ускоряться пульс. — Эта хижина, испуганное лицо девочки, запах… Я чувствую запах горячего, горького дыма, крови и металла. Я чувствую ярость. Я вижу смерть, и она раздражает меня. Жалкая, двуногая добыча мчится врассыпную — пожинает плоды своей глупости, своего высокомерия, алчности и деструктивности. Я… не была палачом. Они использовали меня, как гильотину на собственных шеях… Это не я зло, а они!"       Кулаки Саи сжались, она задрожала, оперлась плечом на стену.       — Сая, — окликнула её Минь. — Что с тобой? Ты побледнела…       Она ответила не сразу. Посмотрела на нее неузнаваемо-холодным взглядом, осмотрела с ног до головы, потом моргнула пару раз.       — Не знаю, что со мной… Осколки сна, видения. Не важно. Я очень впечатлительна, Минь. Всё в порядке.       “Не в порядке! Они используют меня, они продолжат себя убивать вне зависимости от того, чем всё кончится… Они сами во всём виноваты! Невиновных и невинных нет — есть глупость, слабость и высокомерие!”       — Что-то по тебе не видно, — озадаченно заметила Минь.       “Меня окружают бесполезные идиоты… не представляющие себе ни смысла своего существования, ни смысла даже собственных будничных поступков. Они сами… сами виноваты!”       — Ты… что-то хотела спросить у меня. Помнишь? — пробормотала Сая, чтобы перевести тему разговора.       — Ты так и не ответила, что у тебя насчёт садовника, — сказала Минь, — только отмазалась. Все так рады, что, наконец, смогут встретиться со своими парнями. А я знаю, что ты тоже меня бросишь и уйдешь на свидание...       “Ты издеваешься, маленькая человеческая самка? Или тебя правда интересует весь этот мелочный бред?!”       — Я… — Сая потерянно огляделась, а потом вынужденно рассмеялась: — Что ты, конечно нет… Я никуда от тебя не денусь, Минь. И у меня нет парня. И хватит говорить о Ха... о садовнике. Между нами действительно ничего не происходит.       — Вот здорово, — облегченно улыбнулась Минь. — Слушай, тогда ты не против, если я чуть-чуть позаигрываю с ним?       Сая рассмеялась. Она смеялась дольше положенного и не могла остановиться. Минь удивленно подняла брови.       — Ну, конечно. Он же тебя не съест, — и снова расхохоталась. — Надеюсь… что не съест.       И, не желая ничего пояснять, отправилась в класс.       “Это всё потому, что я плохо сплю, и столько всего навалилось… Всё нормально, я приду в себя”.       В классе Сая замерла на пороге, она увидела, что все ученицы почему-то собрались вокруг её парты.       — Надеюсь, вы нашли там что-то очень интересное, потому что любоваться чьей бы то ни было партой с таким интересом — нездоровое занятие, — громко и спокойно произнесла она.       Про себя подумала: “Скорее всего, Анна-Мария решила показать, кто тут самая обаятельная и привлекательная. Сейчас я обнаружу свои учебники испорченными. Пустяки, переживу. Волосы ей ночью ножницами отрежу... ". Едва мрачная и сверх меры задумчивая Сая подошла к парте в гробовой тишине, как девушки с озадаченным видом облепили её взглядами.       — Смотрите...       — Она пришла.       — Она уже знает?       Ученицы расступились, пропуская Саю ближе. Делая вид, что не замечает на себе взгляды, она с достоинством подошла к парте. Посередине стола лежала голубая роза.       — Вот ведь тварь… — прошептала Сая. Минь, услышав это, отшатнулась от того, с какой энергией и злостью прозвучали эти слова.       "Спокойно. Подытожим. Призрак способен спокойно перемещаться по школе. Он как бы говорит этим, что я в его полной власти".       — Самоуверенный болван… — это услышало уже больше учениц, на лицах их отразилось удивление.       Она спокойно взяла в руки цветок и холодно поинтересовалась:       — Кто положил мне это на парту?       Минь прошептала, не особенно раздумывая над словами:       — Тебе повезло. Это признание в любви.       — О, так ты считаешь, мне повезло? И кто же мой поклонник? — в холоде ее голоса проснулась ирония.       — От призрака, — сказала Минь. — Он признаёт тебя первой красавицей в школе и выбирает своей невестой.       — Что-то я не очень польщена, — тихо пробормотала Сая, небрежно теребя в руках цветок. В этот момент в тишине ударил колокол. Словно ничего не случилось, она положила розу обратно на парту и со скучающим видом стала листать учебник.       — Я вижу, ты так высокомерна, что даже внимание призрака тебе не льстит, — заметила Анна-Мария, подходя к парте.       — Я достаточно благоразумна для того, чтобы не верить в призраков, — снисходительно бросила Сая, не поднимая глаз. — Если тебе так понравился цветок — можешь забрать. Мне он не нужен.       — Бедняжка. Над тобой просто пошутили, — нервно усмехнулась она, отходя от парты Саи. Но было видно, что слова её задели.       — Завидуй! Всем известно, что призраку нравятся только брюнетки с темными глазами! — скорчила рожицу Минь.       — Да, оставь её, — тихо сказала Сая.       "Ей повезло, что призрак предпочитает брюнеток. Просто дурочка этого не понимает", — подумала она, отметив украдкой, что, в каком-то смысле хочет быть на месте этой блондинки.       Слух о случае с розой разлетелся на следующей перемене со столь фантастической скоростью, что это могло бы доказать теорию о способности информации передаваться быстрее света, уничтожив теорию относительности на корню. Но, хвала небесам, никто из достойных ученых еще не брался ставить эксперименты на такой опасной и загадочной вещи, как скорость распространения слухов в женском коллективе…             Надеюсь, этого никогда не случится.       Таким образом, когда Сая спускалась в столовую, её уже провожала целая свита из незнакомых ей, но почему-то до крайности восхищенных фрейлин, фей, завистниц и влюбленных фанаток. Бедная девушка не знала, как на это реагировать. Сначала она просто продолжала делать вид, что нисколько не удивлена и, вообще, считает произошедшее чьим-то розыгрышем. Но эта скромность и таинственность только подхлёстывали интерес к её персоне, так что за столиком Сая сидела в большой компании.       “Ненавижу… есть при зрителях”.       — Получается, эта японка — первая красавица?       — Ну, вообще-то, она правда красива. Фигура у неё даже лучше, чем у Анны-Марии. К тому же, она высокая, и у нее такое гармоничное лицо.       — По-моему, она невзрачная.       — Потому что не красится, как попугай? Если она такая хорошенькая без пудры и туши, представь, что будет, если представить ее с длинными волосами и с хорошей косметикой?       — Говорят, её два раза видели с садовником-призраком. Их Анна-Мария подстерегла.       — Кажется, популярность у неё резко упала, да?       Это могло бы испортить аппетит кому угодно, но Сая со спокойным видом уплетала свой обед, мысленно негодуя на птичьи порции.       “Я тут постоянно хочу есть”.       — Ты теперь знаменитость, — улыбнулась Сае одна из одноклассниц.       — А если я переложу эту розу, скажем, на твою парту и напишу любовное послание от лица призрака?       — Т-ты чего?       — Фигня эта знаменитость, — буркнула Сая и вкрадчиво добавила: — Слушай… ты будешь йогурт?       — Нет. Он тут жирный, — она проследила за тем, как японка ловким движением заграбастала себе йогурт. — Ты… не боишься располнеть?       — Ужасно боюсь, — саркастично сообщила Сая, поедая йогурт. — Просто с ума схожу.       — Ты права насчёт того, что это может быть чья-то глупая шутка. Может, это сама Анна-Мария придумала, — поддержала ее Минь.       — Да ладно? — усмехнулась ещё одна. — Посмотри на нашу блондинку — она же с последней перемены зелёными пятнами от зависти исходит.       — Возможно, это аллергия на брокколи, — предположила Сая спокойно.       — Но кто бы мог подумать, что роза попадётся именно тебе, — улыбнулась Минь. — Хотя, ничего удивительного. Ты полностью похожа по описанию на Розу из легенды.       — К тому же, голубую розу достать очень непросто, — серьёзно заметил кто-то. — Вряд ли, всё-таки, это шутка. Потому что такая шутка слишком дорого стоит. Голубые розы есть только у призрака. За оградой у развалин церкви...       — Короче, ты можешь гордиться, Сая.       — Если бы я гордилась своей внешностью, то была бы ничуть не лучше вашей Анны-Марии. Я так понимаю… эти розы растут только за колокольней, в заброшенном саду? Нигде больше? Это точно?

***

      — Сая, мои моральные ориентиры очень слабы, — сказал я очень серьезно, становясь перед ней на колено. — Я буду честен с тобой. Ты ответишь мне… нам обоим, как быть. Я могу помочь тебе завершить войну. Я сделаю это, как и должен. Но при этом есть вероятность, что пострадают невинные люди. Это лишь вероятность, и она вовсе не обязательно реализуется, потому что я подготовлюсь к чрезвычайной ситуации. Могу лишь добавить, что любая операция в среде городского и мирного населения страдает таким риском. Если ты скажешь мне, что…       — Сколько длится эта война, Хаджи? — спросила Сая негромко и устало.       — Больше ста лет.       Она покачала головой:       — Тогда никаких сомнений.       Она была спокойна и решительна, хотя печальна.       — Я потеряла отца, Хаджи. Братья от меня отдалились… Я заплатила очень большую цену за свою нерешительность и трусость. Я больше не отступлюсь. Войну нужно завершить. Пусть каждый из нас выполнит то, что должен… Я готова, Хаджи.       Вот и мой маленький Наполеон. Стойкий оловянный солдатик. Крохотный дракон в женском теле. Быть королевой — не значит носить корону. Быть королевой — значит, оставаться ею даже без короны. Это значит — уметь принимать сложные решения, беря на себя ответственность за них. Так Сая начала войну и так намерена ее завершить.       Я склонил голову:       — Если таково твое желание. Я повинуюсь.       Но… если бы она тогда спросила меня, чего желаю я, я бы ответил, что хочу сорвать с ее лба терновую корону. Растоптать ее и сжечь.       Территория церкви и сада отгорожена от лицея частью высоким частоколом, частью густым кустарником и живописными обломками древнего монастыря. Крыло здания, где находилась церковь, не реставрировалось и сохранило тот вид, какой был, когда на этом месте стоял монастырь семнадцатого века. Обломки, полуразрушенное здание, дикий, колючий кустарник и свободные гроздья ползучего винограда под ясноокой луной приобретали зловещие, но поэтические очертания.       Безопасный вход на территорию находился за оградой, как раз на той части, где стояла церковь. Именно здесь дорога в сад обвалилась. Пропасть была глубокой, и я никак не мог предположить, каким образом она образовалась. Подобные карьеры часто можно найти при схватках рукокрылов — трещины в земле на много метров в длину, уродливые ямы, вмятины...       — Почему он прислал мне именно голубую розу? — спросила меня тихонько Сая, подходя к обрыву, за которым виднелась ограда.       — Потому что это вызов. Обещание дуэли.       — Что теперь? Ты дашь мне крови сейчас?       — Нет. Тут не безопасно.       — Как мы переберемся через этот провал? — спросила она, не отрывая от пропасти задумчивого взгляда хладнокровного естествоиспытателя.       «Ты всё еще не помнишь и половины своих сил, верно?»       Обхватив ее за талию, я взял её на руки, прижав к себе и, задержавшись всего на секунду, подпрыгнул. Под нами мелькнула зияющая пропасть, качнулась под натиском ветра трава, мелькнула черной нитью изгородь. И вот мы уже на территории заброшенного сада. Зачарованного сада, полного голубых роз.       Когда мы приземлились, ноги Саи коснулись каменных плит, потрескавшихся и старых. Кругом стоял одурманивающий аромат. В изумлении Сая огляделась по сторонам:       — Их так много, что это пугает.       «Не удивительно».       Я посмотрел на Саю затравленно.       «Я должен сделать это. Я должен. Я должен…».       Дива точно была здесь. Каждый шевалье, каждый ее нареченный чувствует ее, слышит ее сердце, словно собственное.       Вход в старую часовню был закрыт решеткой. Оттуда веяло сыростью, холодом. Прямо из каменных плит, за решёткой росли голубые розы, величественно поднимавшие свои головки к лунному свету, проникающему в церковь.       Я с ненавистью посмотрел на розы.       — Что с тобой? — спросила она.       Я развернул Саю к себе за плечи:       — Нам нужно сделать это сейчас. Слушай… На короткое время ты всё вспомнишь. Но когда это случится, хотя бы попытайся помнить не только войну.       Она смотрела на меня удивленно. Глаза ее — спелая черника, а губы — дурманный мак. У нее взгляд ребенка и руки палача. Она смотрит на меня так, словно ей жаль меня. Но сейчас нужно жалеть не меня.       — Тебе придется укусить меня за шею. Чтобы было легче, я немного тебе помогу…       — Стой, — шепнула Сая, — мне нехорошо. Слушай… а что у тебя с рукой?       Похолодев, я спрятал ладонь за спину.       — Покажи мне, — потребовала она.       «Только не так, — подумал я. — Дать ей крови, заставить ее вновь стать чудовищем, заставить ее убить сестру, а затем… Нет. Я. Не. Могу».       Я обнял Саю, прижимая к себе:       — Мы обязательно его убьем. Мы сделаем это, но не такой ценой. Не ценой твоей жизни и жизней десятков учениц, а может, и не только их. Не ценой вечных мук, на которые ты будешь обречена. Я… просто не могу так поступить с тобой. Какая разница, убивать без памяти, подло вложив тебе в руки клинок, или убивать в состоянии полного безумия — это одинаково отвратительно. Если ты и поднимешь на врага свой меч, то только полностью осознавая себя.       — Нет. Хаджи, я смогу сделать это, — Сая взяла меня за руки. — Помоги мне.       Я с усилием покачал головой:       — Ты сойдешь с ума. Это Вьетнам…       — Больше ста лет войны, — отрезала она решительно. — Если так тревожишься, можешь дать мне крови уже в подземелье. Идем.       Я напряжённо выпустил её руку, которую крепко сжимал в своей.       Одна из жутких сторон бытия шевалье — чаще всего ты не можешь не повиноваться приказам. Ты не можешь не слушать их. Помимо своей воли, ты будешь делать то, что велит королева, потому что в твоих жилах течет отголосок ее крови, который накрепко сшит с твоим мозгом, с твоей волей и душой. Я стоял столбом.       — Хаджи, мы должны идти, — отрезала она решительно и несколько нервно.       — Ладно, — с усилием изрек я. — Если такова твоя воля.       Я начал спускаться в катакомбы церкви первым.       Спуск был долгим, но вскоре я спрыгнул на каменную, ровную поверхность из люка наверху. Следом ловко нырнула Сая.       Нам открылась круглая площадка, которая вела к камере с тяжёлой решётчатой дверью. Стоял запах влажного, старого камня и было холодно, так что Сая немедленно начала покрываться мурашками.       Построенная, крохотная церковь была построена в самом начале семнадцатого века, когда на землю страны португальцами был привнесен католицизм. Крепкая, но лишенная всяких украшательств, церковь не сохранила иконописных изображений, зато сохранила записи на стенах. Чтобы строить церкви, использовалась дешевая рабочая сила, в том числе — заключенных, которые отнюдь не являлись поклонниками бога.       Рука современности не тронула эти потрескавшиеся стены, и отсюда веяло могильным духом. В камне на латыни было запечатлено: "Миф о неравенстве крови порождает неравенство в рассудке. Упокой же Боже безумцев — королей, епископов и проклятый Ватикан!" Эта горестная и в то же время саркастичная надпись, написанная, по всей видимости, одним из мастеров камер, казалась мрачным приветствием или предостережением.       Я осторожно подошёл к решётке, вглядываясь в темноту. Она закрывала длинный и широкий коридор с арочными сводами, вырытый не столь давно, каких-то двадцать лет назад. В глубине я видел огромный контейнер в окружении нескольких бочек. Дива близко. А рядом бочки с вином, которое посылали на Окинаву. Вино с кровью королевы рукокрылов.       — Не похоже, что тут что-то есть, — сказала Сая, но я остановил ее за плечо, когда она собралась отойти.       — Ты всё еще хочешь закончить войну? — негромко спросил я.       — Хаджи... у тебя глаза сверкают, точно у хищного зверя голубым цветом, — испуганно сказала Сая, заметив, как моя рука сжимает решётку, грозя смять её.       — Всмотрись внимательно, Сая, — негромко произнес я, — в этот ящик.       — У него есть инвентарный номер 721226, — прочитала Сая, — интересно, что там внутри?       Я неторопливо вытащил кинжал:       — Ты готова вспомнить, Сая?       — Эй! Кто здесь? — голос мисс Ли подействовал на нас обоих, как отрезвляющий душ. Эхо повторило шум решётки, которую Сая пыталась открыть, и преподавательница услышала его.       — Немедленно выходите! — строго крикнула она.       Мы с Саей быстро прислонились к стене, отсюда нас нельзя было заметить. Скорее всего, эта женщина не рискнет карабкаться вниз по лестнице, чтобы кого-то найти. Представить только её, на своих каблуках, в узкой, длинной юбке, спускающейся по узкой, отвесно прилегающей к стене лесенке…       На пол перед нами упал мутный, колеблющийся луч света, но мы с Саей были вне его досягаемости.       Потоптавшись на месте, мисс Ли ушла, раздражённо фыркнув, как старая кошка.       Сая отошла от меня и взглянула на нож в моей руке.       — Что ж… начнем.       Я неторопливо порезал себе ладонь, и Сая выпила моей крови.       — Не такими большими глотками… Контролируй себя, — прошептал я.       — Не могу, — произнесла она, отрываясь.       Спустя некоторое время она подняла на меня взгляд. Схватившись за голову, неторопливо повернулась к контейнеру. Я почти услышал ее улыбку:       — Хаджи, мой меч.       Я протянул Сае клинок, а потом помог ей вырвать решетку от прохода в арочный коридор.       — Контейнер бронирован, здесь электронный замок, — сказал я.       Она ничего не ответила. Хорошенько размахнувшись, она подпрыгнула и рассекла листы металла с режущим ухо высоким скрипом.       Все королевы спят в защитных коконах. По мере того, как Сая или Дива спит, их тело окутывается очень крепкой паутинообразной оболочкой. Пласт за пластом она каменеет, как кожа рукокрыла. Когда приходит время просыпаться, оболочки становятся мягкими и постепенно распадаются. На данный момент кокон был мягче обычного, потому что до конца сна Дивы оставались считанные месяцы, если не недели.       «Если она сейчас убьет Диву, то…».       — Ты знаешь, почему королевы спят тридцать лет?       Поезд вёз нас в Россию. За окном мимо нас проносился черно-белый пейзаж голого осинного леса.       Я не отвечал Сае. Я надеялся, что она забыла о приказе после спячки, но она, как выяснилось, прекрасно о нём помнила. Так совпало, что нам снова пришлось беседовать о нём в поезде…       — Я достаточно размышлял о том, что ты сказала мне, но я не считаю, что это единственный выход.       — Королевы видят сны, — добавила Сая, точно не услышав меня. — Мозг человека во сне ускоряет время в несколько раз. За пару часов сна он может увидеть вплоть до семи полноценных снов. Вообрази, какой длины сон я вижу тридцать лет. Я почти сразу забыла его, и он стирается из моей памяти с каждым днем, но… кое-что я помню.       Я молчал.       — Этот сон сильнее реальности. За те тридцать лет я вижу себя, тебя и всех своих друзей в мире, где мы можем жить гармонично. Видишь ли, мой разум уносится в совершенно другой мир. Мир, родной мне. Родной рукокрылам. Мир, который нас не отторгает. Сравни тридцатилетний сон, равный человеческой жизни по насыщенности, глубине и реальности. И кратковременную иллюзию. Мучительные, проклятые три года. Ты спрашиваешь меня, Хаджи, почему я так жестоко поступаю. Но я хочу вернуть всё на свои места. Нас не должно тут быть. Ты чувствуешь это.       — Все эти тридцать лет я не сплю. Ни единой минуты.       Сая покачала головой:       — И в этом твое проклятие. Как и каждого шевалье… Королевы существуют только ради своих снов. И мы спим, потому что иначе в этом мире быть почти невыносимо. Наше существование связано со смертью гораздо больше, чем чье-либо еще. Потому что мы здесь не нужны. Ты знаешь это не хуже меня. Не думай, будто, убивая меня, ты совершаешь жестокость… Я хочу быть свободной. Приказ в силе, Хаджи. Ты не можешь ослушаться его.       И я не мог. Я ненавидел этот приказ даже теперь, вопреки всей логике Саи, вопреки самому своему существованию. Я всегда был упрям.       — Нет, — прошептал я, сдвинув брови.       — Да, — ровно выговорила Сая, — ты его выполнишь.       Я сжал кулаки.       — Я выполню приказ при одном условии.       — Ты не можешь мне их ставить, упрямец.       И я не мог, но всё же сказал:       — Если я верно понял, твой приказ имеет смысл только в случае, если ты — последний рукокрыла.       Она, сощурившись, усмехнулась:       — Ты и дальше будешь пытаться вывернуться?       — Я цыган. Я всегда оставлю себе лазейку для маневра. Так как?       — Ты прав. К моменту выполнения приказа мы должны быть последними рукокрылами в мире. Почему ты улыбаешься? Ты задумал что-то еще?       — Человеческий фактор…       — Что ты имеешь в виду? Хаджи?       — Постой, — я опустил меч Саи. — Здесь какие-то провода.       Тонкие, едва заметные змейки проводов тянулись изнутри кокона к стенам контейнера. А от контейнера — вглубь коридора.       — Что это? — тихо спросила она.       — План «Б».       — Что еще за…       — Изначально я решил, что это странно, — сказал я, глядя, куда ведут провода. — Они спрятали ее непонятно где, без охраны и без сигнализации. Обычно они так не делали.       — Это что… пластит?       — Да, и его очень много. Тоннель уходит далеко вперед и проходит прямо под зданием школы. Детонатор сработает, когда сердце Дивы перестанет биться, — прошептал я.       — Ничерта не смыслю во взрывчатке.       — Аналогично…       Сая глухо зарычала и ударила кулаком в стену. Потом медленно села на пол и закрыла глаза. Кровь довольно быстро прекращала действие, потому что Сае некуда было приложить свою силу.       В этот раз она потеряла сознание.       Сая и Дива были очень близко друг к другу. Я слышал, как бьется сердце последней. Но убивать ее нельзя. А завтра, скорее всего, после экскурсии, пока рукокрыл отвлекает Саю, его и вовсе перенесут в другое место. Мы снова потеряем ее.       Таким образом, той ночью все остались живы. Шевалье Дивы действительно умели защищать ее.       На другое утро на одной из больших перемен мы с Саей вновь пересеклись в саду. Она выглядела неважно. По всей видимости, ей снова снились кошмары. Она успела передать всю информацию Дэвиду. Сая была очень вялой, она почти не помнила того, что происходило ночью. Встречу с сестрой ее память наглухо заблокировала, и это очень тревожный знак.       — Он сказал, мне надо быть в Ханое, — вяло пробормотала Сая. — Тот… странный контейнер, о котором ты сказал… Он сказал, его не заберут. Это будет сложно, нужно вызывать саперов и вертолеты. Подобную операцию нужно проводить, пока тебя точно никто не видит. То есть, ночью или вечером.       «Я бы поспорил с разумностью этого плана». Сая пожала плечами, глядя, как я хмурюсь:       — Мне… надо отдохнуть, Хаджи.       Заметив Минь, которая восхищённо округлила глаза, увидев меня и Саю вместе, она скомкано со мной попрощалась и убежала.       На мгновение я увидел перед глазами окровавленное тело Минь, разрубленное пополам... и стоящую рядом Саю с глазами, налитыми злобой.

***

      — А я не встречала шевалье, помимо Хаджи, — заметила Джулия, когда Дэвид положил трубку после разговора с Саей и со мной. — В дневнике Джоуля говорится, что это особые рукокрылы-люди, которые инициируются матками для защиты и воспроизводства потомства. Помнится, шевалье одной королевы может совокупляться только с другой и наоборот, да?       — Да, весёленький расклад, — кивнул Льюис. — Судя по номеру контейнера, который обнаружила Сая, это действительно Дива. Что делать будем?       — Нужно обезвредить взрывчатку и убить Диву, — сказал Дэвид. — Сомневаюсь, что вместе с песнями и плясками команда саперов и вертолет прилетит в лицей среди бела дня. Они сделают это позже. Но и нам пробраться на территорию лицея сложно…       — Что насчет подкрепления? — немедленно спросила Джулия.       — Ты же знаешь, что штаб-квартира и пальцем не пошевелит ради непроверенной информации. Поэтому нужно подумать, как мы проникнем в лицей.       Джулия улыбнулась и сказала:       — Здесь всё просто. Нам предоставляется отличный шанс туда попасть. Раз в году руководство школы проводит бал. Естественно, приглашается множество высокопоставленных гостей. Понятно, что этот бал — просто масштабная кампания по провороту денежных операций, но для нас это ещё и шанс пробраться к контейнеру.       — Именно в этот день им удобно произвести транспортировку. Будет шумно, много народу и машин. Нам нужно их опередить. Льюис, займёшься пропусками?       — Они будут выданы в ближайшее время, босс, — Льюис проглотил пирожное и, потягиваясь, встал с дивана.       — Нам тоже нужно отлучиться за покупками. В смокингах ты совершенно не разбираешься, — вздохнула Джулия.       "И как она умудряется шутить в подобных ситуациях?" — недоумевал про себя Дэвид.       Первым делом, Окомуро направился в ближайшую злачную забегаловку недалеко от территории лицея. Зачем бы вы думали?.. Разумеется, поговорить с местными, найти пару полезных знакомств, поесть в первый раз после перелета.       — Единственное необычное событие, это, пожалуй, бал богачей недалеко отсюда, ага, — заметил сосед по столику Окомуро, уплетая лапшу.       — Что ещё за бал такой? — удивился журналист.       — Ну, в этом... в лицее. Туда разный народ приглашают, родителей учениц. Там ведь учатся иностранные цыпочки. Их строго охраняют — не чета провинциальным школам, — и его собеседник недовольно крякнул, но тут же широко осклабился, — Всё-таки, объедение — этот вьетнамский суп-лапша.       “Помешаны все что-ли на этой лапше”.       — Да-да, — рассеянно махнул рукой Окомуро. — А в лицей совсем невозможно попасть?       Он подмигнул:       — Глупые вопросы задаешь. Тебе-то всё можно. Это ведь элитная женская школа, а там всегда рады журналистам. Лишний способ пропиариться там на хорошем счету. К чёрту их. Напиши-ка лучше про это заведение — тут шикарная лапша!       — И кто бы это читал? — пыхтя сигаретой, прищурился Окомуро.       — Ну… как это кто? Народ.       — Я бы не читал. Я не народ, что ли?       — Ой, ну тебя, — фыркнул его сосед. — Хорошая еда, да бабы, что еще надо в жизни, скажи на милость?       “А и правда…”, — задумался Окомуро и посмотрел в потолок, покрытый какими-то липкими пятнами.       — Не знаю. Но если бы человек довольствовался только этим, он бы вряд ли стал играть Шопена.       — Шопена? А причем тут он?       — Понятия не имею, к слову пришлось, — Окомуро моргнул. — Лапша, кстати, выше всяких похвал. Слушай, а кто директор лицея? Ну… может, он виноградник держит, не знаешь?       Он не ожидал ответа, но услышал:       — Тот клоун-то? Стремный тип. Ходит в старомодной одежде. Господин Карл его зовут. Только ты про виноградники чепуху несешь. Он этот… из серьезной фирмы медицинской. Санк-Флеш. Ихние фургоны постоянно по дороге между лицеем и Ханоем мотаются. К тому же, я у них средство… для мужского дела покупаю. Действует, во, — он с энтузиазмом показал Окомуро большой палец.       — Судя по названию — фирма французская, — заметил Окомуро, хмурясь. — Путаница какая-то… Действительно, вино-то тут причем. В голове абра-кадабра… Стоп, а эта компания, вроде, занимается пищевыми добавками, да?       — Ага, — закивал его собеседник.       “Тогда примерно понятно, причем тут вино. Бал, значит, говорите, скоро? Журналистов пускают? Восхитительно. Убийства, вино, служба безопасности, американская военная база, гибель Ямбару и вьетнамский элитный лицей связаны в общую картину. Картину настолько серьзную и масштабную, что мне сложно ее вообразить. Но я чую… материал горячий и пахнет сенсацией”.