Et impera, или Пятый элемент

Она ненавидела их всех. Каждую клетку в их проклятых телах. Она ненавидела себя и за саму ненависть. Ненависть порождает зло подобное тому, которым стал Волдеморт. Гермиона не хотела быть злом и боялась, что чем дольше пробудет в меноре, тем противнее самой себе станет. Портрет, висевший справа на стене, зашипел на неё. «Грязнокровка!» «Мерзость!», – вторил портрет напротив. Гермиона вспомнила, как впервые услышала это оскорбление в свой адрес. Парадоксально, но тоже от Малфоя. На втором курсе он довёл её до слёз. Теперь, после стольких унижений это слово вызывало у неё… улыбку? Забавно было наблюдать за тем, как мелочные, завистливые, глупые люди прикрывали свои пороки чистотой крови и оскорблениями. Она спускалась в свою камеру. Не замечательно ли? Светлее в подвале не стало. Конечно, зачем грязнокровке свет для переговоров с Эскулапом? Зачем вообще ей нужны какие-либо условия? Стоило Гермионе переступить порог покоев, как дверь захлопнулась. По какому принципу мутируют мозги у людей? Вот лежит дюжина младенцев, и как понять, кому из них придёт в голову лет через десять, что те одиннадцать рядом недостойны? И неважно, чего они недостойны, важны те больные причины и порой их последствия. Монстров создают люди. Что могло произойти с существом, для которого амортенция пахла страданиями людей, опьяняющим чувством безграничной власти и безнаказанности? Кто создал этого монстра? Прислонившись к стене, разделявшей их с Эскулапом камеры, девушка сползла по ней и уселась на пол, вытянув ноги. Гермиона не знала, что выбрать. Она имела возможность дальше старательно делать вид, что разговаривает с соседом лишь из бесконечной скуки и навязчивого любопытства. Ложь, манипуляции – работа в стиле Волдеморта, ненависть к самой себе, зато дело выгорит, только надолго ли? Или можно не переступать через себя и поступить с Эскулапом честно, рассказав правду. Возможно, он поведётся на искренность, наверняка ставшую для него неординарным качеством. Врачеватель ценил неординарность. А глупость? Девушка отодрала зубами кусочек кожи с сухих губ, затем облизала их. Жажда. Голод. Судя по внешнему виду Волдеморта, эти вопросы его не беспокоили – игнорировал потребности, не позволяя физиологии и чужим убеждениям управлять собой. И тут она заметила в нескольких метрах от себя железную миску. Гермиона подползла к ней. Миска была наполнена каким-то невнятным пойлом, которое под определённой призмой можно было назвать бульоном. Руки тряслись, и пока она подняла миску, половина расплескалась. Может, и к лучшему, потому что пахла жидкость тошнотворно: будто бы сварена она была на тухлом мясе. Желудок сворачивался одновременно от голода и от рвотного рефлекса. Девушка поставила миску обратно, затем снова потянула к ней руки: она сдохнет, если не будет есть, но холодной употреблять эту гадость ещё невыносимее. Задержав дыхание, Гермиона буквально выхлебала бульон, почти сразу же пожалев о своём решении. Она поморщилась, стирая капли со рта и с недовольством отмечая, что заляпала холодной жижей водолазку. Плевать. После пыток и валяния на грязном полу хуже выглядеть и пахнуть она уже не будет. – Дерьмо! – сказала гриффиндорка, на этот раз вслух. Кап-кап. Кхе-кхе. Ей нужен был его голос. За пару разговоров девушка, не имевшая возможности видеть собеседника да и вообще чего-либо, впитала в себя интонации его голоса, тембр. Кряхтящий, капризный, неровный, но самый желанный для заключённого в камере-одиночке. – Знаете. – Гермиона вскинула подбородок и сжала губы. – Я ведь сбежать пыталась. Но, видимо, философия Древней Индии с её кармой работает. Я выбежала в прихожую, куда в этот момент спускался Сами-знаете-кто. Час выбора настал. Она могла продолжить говорить с ним как ни в чём не бывало, а могла рассказать правду о задании Волдеморта. – Он дал мне задание. – Пришлось прочистить горло, прежде чем начать, но голос всё равно дрожал. – Сами-знаете-кто узнал, что вы заговорили со мной, и хочет, чтобы это продолжалось. Он рассчитывает таким образом получить информацию. А иначе мой друг Рон погибнет. Тишина. Не стоило Гермионе рассчитывать на то, что за искренность Эскулап угостит её сливочным пивом или подарит колдографию с улыбающимся собой на память. – Я думала, рассказывать ли вам, – продолжила гриффиндорка попытки. – И мне показалось, что вы не оцените ложь и манипуляции – сейчас в вашей жизни их достаточно. – Я должен спеть тебе хвалебный гимн за благородство, девочка? – проворчал Эскулап. – Просто… Послушайте. – Она сжала кулаки, надавив ногтями на ранки на ладонях. – Вы за столько времени до сих пор ничего ему не сказали. Он убил бы вас давно или применил бы легилименцию, если бы мог, а значит вы ничего не теряете – вас нельзя убить. – Не тебе разглагольствовать на эту тему. Я не желаю никому помогать. Особенно людям, посмевшим нарушить мой покой и насильно удерживающим меня здесь. Я просто хочу освободиться. Мольба и страдания, пронесённые через многие годы, угадывались в этом кряхтении. – А если я помогу вам освободиться? – Она не знала, как, но могла узнать, стоило лишь ему… – Девочка… – Меня зовут Гермиона. – Ей так хотелось услышать наконец своё имя, а не «девочка», «грязнокровка», «дрянь». – Узри последствия самонадеянности и гордыни, – продолжил Эскулап. – Я решил, что человек благословлён, ведь насладился он этой Великой Силой… – Я тоже хочу освободиться, – настаивала Гермиона. – Уйти со своим другом из этой тюрьмы, чтобы продолжить борьбу с Сами-знаете-кем. – А что тебе препятствует бороться с ним здесь? Врага ближе всего держи, люби врага... – Как? – воскликнула она, прокусив несчастную губу. – Как я в таком положении могу с ним бороться? Даже вы не желаете мне помогать. – Помогу я тебе сейчас, а что изменится? – Эскулап начинал выходить из себя. – Когда он получит нужную информацию, то убьет тебя, а меня оставит томиться здесь до окончания веков. – Если вы поможете, то я не останусь в долгу, обещаю, – твердила Гермиона. – Чего бы мне это ни стоило, я найду способ вам помочь, если не погибну, конечно… – Вот именно! – воскликнул старик. – Если! А вот и оно. Тупик. Причём вполне ожидаемый. Гермиона, сжав зубы, корила себя за то, что во внутренней борьбе победил Гриффиндор. Хотя никому не суждено было знать, что бы произошло, доверься она хитрости Слизерина. – Пойми, Гермиона. – Её сердце пропустило удар, когда Эскулап вновь заговорил. – Бесполезно тянуть время. Его попытки тщетны. Это всё, что я могу сказать, и нас это не убережёт. – Но почему? – Девушка била ладонью по слизким камням. – Выход найдётся всегда. Это закономерно. – Он хочет получить квинтэссенцию, он думает, будто я не иду на диалог лишь по нежеланию отдать ему эфир. Но это лишь банальная гордость, ведь никакого уважения к своей персоне я не чувствую. Всё это унизительно. А ведь будь моя воля, я бы избавился от этого проклятия и отправился бы на покой. – А где ваш посох? Он не пытался его заполучить? – Посох у него, но это ничего не значит. Это всего лишь волшебная палочка. Без сомнения, она была посредником в синтезе эфира, но теперь она ничто, потому что эфир внутри меня. Квинтэссенция не просто порабощает душу… Раба ведь всегда можно выкупить. Квинтэссенция становится неотделимой от неё, она намертво сплетается с фибрами души. Это больше, чем свет. Больше, чем тьма. Это подобно проклятию Сизифа. Ваш Тёмный лорд ничего не сможет со мной сделать. – А как же исцеление? Квинтэссенция больше не исцеляет? – Нет. Она лишь калечит мою душу. И будет калечить вечно. – Эскулап вдруг резко замолчал. И тишина. Новые обстоятельства оказались весьма паршивыми. Волдеморт не страдал доверием к людям, и даже если она передаст ему слова врачевателя, даже если покажет этот диалог, он просто не поверит, решит, что Гермиона плохо старалась, а Эскулап солгал. Реддл одержим бессмертием. Бессмертие – это власть над временем. Высшая ступенька власти. Но ведь и сейчас что-то должно было поддерживать существование Тёмного Лорда, что-то, из-за чего он вернулся. Гермиона не понимала, что происходит. Она служила Волдеморту. По-другому это нельзя было назвать, и поэтому ненависть к нему росла в геометрической прогрессии. Он считал, что может причинять ей и другим боль, распоряжаться жизнями. У него была власть, которая отнюдь не давала ему такого права. Однако если есть власть, то кому какое дело до всяких там прав? Девушка всё-таки задумалась о времени суток. Когда она возвращалась в подземелье, начинало темнеть, но сколько времени прошло с тех пор? Желудок снова потребовал пищи. Желательно нормальной. А ещё гриффиндорка не отказалась бы от ванной, чистой одежды и белья. Занятно, какое из заклинаний пошлёт в неё Волдеморт, когда она выдвинет свои требования? Опираясь о стены, Гермиона потихоньку встала, понимая, что, если сидеть так постоянно, мышцы потом не захотят её слушать. Они и сейчас не хотели. Коленки здорово тряслись, ноги разъезжались. Чего и следовало ожидать после двух встреч с Волдемортом и одной с Беллатрисой. Они не оставили на Гермионе ни одного живого места. И если до этого тело хоть как-то откликалось, то теперь оно требовало поощрения за пройденные круги Ада. – Ты чем там занимаешься, девчонка? – вновь закряхтел Эскулап, видимо, услышав невнятные шорохи. Балетом! Гермиона чуть было не надерзила своему собеседнику, но вовремя прикусила язычок, понимая, что он тут ни при чём. – Я пытаюсь ходить, – простонала девушка, сделав шаг и чуть не упав. – Согреть мышцы должна была ты для начала. Помассировать, постучать по ногам. Тебя, вероятно же, пытали? – А как же. Тут гостей иначе не встречают. – Дыхание сбилось, и она стояла, подперев стену и опустив голову. – Ты можешь просить о более достойных покоях, – протянул Эскулап. – Я? Просить? О покоях? Стоит мне рот открыть или неосмотрительную мысль допустить, как в меня летит круциатус. Стоять оказалось выше её сил. Адреналин был виновником самонадеянности и прилива сил. Именно поэтому она легко сбежала от Хвоста, именно поэтому она так быстро смылась из зала после разговора с Волдемортом. – Небольшая просьба будет уместна, – продолжил врачеватель. – Ты помогаешь ему. – Не говорите так, – сморщившись, почти выплюнула Гермиона. – Я делаю это не для себя. За информацию я получаю безопасность Рона. Да и какая тут информация? – Мертвец бесполезен, а ты со своими ранами умрёшь здесь. – Не бесполезен. У Гермионы поднималась температура, лицо всё вспотело. Организм негодовал от такого небрежного отношения. Просить у Волдеморта? Просить?! Кровоток перераспределился, и мозг страдал от недостатка кислорода. Если она сейчас потеряет сознание, то может умереть, но если она умрёт, то Лорд уж точно не убьёт Рона. Девушка поняла, что упала, только услышав голос Эскулапа. – Эй, девочка, что у тебя там? – Приглушённо, словно в тумане. – Гермиона… Её мутило, а от холодного пота лучше не становилось. Неужели, свобода? 666 На отборе в команду Гриффиндора по квиддичу Гермиона места себе не находила: так хотелось, чтобы Рон стал вратарём. Заклинание – запрещённый приём. Но ведь от одного маленького «конфундуса» никому хуже не станет, правда? Тем более её так бесил этот напыщенный индюк Кормак МакЛагген. Один взмах палочкой – и он в проигрыше, а Рон в команде. Только Лаванда Браун… Она восторженно хлопала в ладоши, взвизгивая от каждого движения Уизли. А он и не был против. На праздничной вечеринке после победы Гриффиндора в матче Гермионе так хотелось взять одно из лимонных пирожных и размазать по довольной роже Рональда. Хотя, он бы и не заметил – так увлечён был губами Браун. Нет, это плохое воспоминание. Третий курс. Оставался день до отъезда домой. Экзамены были сданы и, конечно же, успешно, потому «золотое трио» беззаботно проводило время в избушке Хагрида. В тот день лесник устроил им праздничное чаепитие, но кексы от этого не стали мягче булыжника. Просто к ним прибавилось железобетонное печенье. Ребята смеялись до коликов в животе и старательно делали вид, что с аппетитом поглощают угощения Хагрида. Рону долго пришлось объяснять, как это так, переместиться назад во времени. Даже лесник озадаченно бил себя огромной ладонью по лбу, смотря на то, как Гермиона в пятый раз пытается растолковать работу маховика. Зимой на втором курсе они пытались наколдовать снежки. Гермиона считала это глупой затеей, ведь были дела и поважнее, но, когда снежный комок прилетел ей в затылок, рассыпавшись за шиворот, девочка довольно быстро поменяла мнение. Оказалось, что магия управляется со снежками быстрее, чем человеческие руки. Не хотелось вспоминать дальше третьего курса, не хотелось… На четвёртом Гарри оказался участником турнира Трёх волшебников, а Рон стал вести себя ещё глупее обычного по отношению к ней. «Гермиона, я тут подумал: ты же девушка…» Да неужели? Боже упаси, видимо, с Лавандой они не разговаривали, или Браун не была так придирчива к словам и… – Хватит! – властное шипение резко вырвало её из воспоминаний. Гермиона подскочила с резким вскриком, интенсивность которого усилилась, когда она увидела перед собой змееподобное лицо Волдеморта. Он был раздражён (почти всегда). Правда, раздражение сменилось удовлетворением, вызванным столь бурным ужасом девушки. Спустя секунду и эта эмоция исчезла, и Тёмный Лорд снова облачился в холодную пренебрежительную маску. – Что… – Она усиленно пыталась вспомнить. Камера. Жар. Эскулап. – Ты удивила меня, грязнокровка. – Волдеморт, протянув руку, сжал её подбородок. – Ты бы сдохла, если бы не Эскулап. Единственное, что мы услышали от него за всё это время – «на помощь!». Гриффиндорка начинала приходить в чувства. Она находилась уже не в камере, а в малюсенькой комнатушке. Кроме старой кровати и канделябра с горящей свечой здесь ничего не наблюдалось. Кровать была кованой и когда-то выглядела весьма представительно, но, судя по всему, её заменили вариантом получше и так и оставили доживать свой век, потому металл покрылся ржавчиной. Матрас оказался неудобным и тоже виды видавшим: пружины, протыкавшие жёсткую ткань, оцарапали ей бедра в нескольких местах. С неё сняли старую одежду – теперь девушка была в подобии пижамы из грубой серой ткани в широкую синюю полоску. – Парадокс! Когда я собственной персоной явился к нему, он лишь кивнул в сторону твоей камеры – и больше ни слова. – Глаза тёмного мага были ужасны, а из-за тяжёлых надбровных дуг взгляд казался ещё более суровым. – И что же ты мне расскажешь? Гермиона попыталась вывернуться, чтобы его пальцы наконец-то отпустили её подбородок. Но нет! Тёмный Лорд желал, чтобы пленница смотрела ему в глаза. Ну, что же, глазные яблоки он точно не сможет поворачивать, потому девушка уставилась на огромную дверь позади него. На удивление, мышцы не болели, синяки тоже, внутренние органы не беспокоили и жар спал. Её исцелили. Нужно было собраться с мыслями. – Ваши старания тщетны. Вы зря продержали его всё это время, – сказала Гермиона. – Оставьте свою затею. Квинтэссенция сплелась с его душой – её не отделить. Это наказание Эскулапа за тщеславие. Человек смертен, и в этом одно из наших отличий от природы, от магии. Эскулап хотел победить Смерть, Судьбу, а они капризны. В наказание он получил вечность. Он заточён в эфире. А посох бесполезен – он не больше, чем волшебная палочка. Холодные пальцы сжали её подбородок так, что всей нижней челюсти грозило обратиться в пыль. – Он солгал тебе, грязнокровка. – Тёмный Лорд резко встал. – Это всё ложь. – Неужели, – безразлично сказала Гермиона, радуясь, что больше не чувствует его мерзких прикосновений. – Видимо, сознание его недоступно… – Будешь учить меня? – прошипел Волдеморт, скрестив руки. – Просто делаю выводы, – коротко ответила она, не горя желанием ощутить круциатус. – Твоя задача, если, конечно, хочешь видеть своего дружка живым – вытянуть из Эскулапа правду. И пока ты справляешься отвратительно. Такого Гермионе Грейнджер не приходилось слышать. – А, может, это в вас вся проблема? Эта мысль была слишком громкой и навязчивой, чтобы от неё избавиться и чтобы её не прочитать, так почему бы не сказать вслух? Для Гермионы просто отрадой было видеть, как плавится маска холода и проступает гнев. Как это она, поганая грязнокровка, позволила себе сказать такое Тёмному лорду? Волдеморту не пришлось совершать никаких телодвижений для того, чтобы гриффиндорка скорчилась от боли. Находясь рядом с Реддлом, Гермиона всегда чувствовала тёмную магию, и чувство это было подобным тяжёлой болезни, подобно чуме – она захватывала, делала слабее, убивала. Магический поток с такой силой прижал её к кровати, что торчавший кусочек пружины оставил глубокий порез на внешней стороне бедра, порвав грубую ткань пижамы. – Когда же ты поймёшь, где твоё место? Вопрос был риторическим, и Волдеморт не собирался на него отвечать и уж явно не хотел слышать ответ из уст Гермионы. Лишь тогда, когда ты поймёшь, что решать, где и чьё место – не твоя прерогатива, больной ублюдок! Мысли упорно не хотели глушиться, что приводило гриффиндорку в отчаяние. – А чья? Лорд в момент оказался рядом с ней, снова дёрнул её за волосы. Как не захлебнуться в ненависти к нему? – Каждый имеет волю. – Ох, как же боль да слёзы мешали пламенным речам! – И каждый волен сам устанавливать своё место. – Неправильный ответ, грязнокровка. – На его серо-белом лице появилось извращённое подобие улыбки. – Места устанавливает тот, в чьих руках сила и власть, и с этим не поспоришь, ведь обладая всем этим, так просто превратить в ничто тех, кто думает иначе. – И для чего всё это? – От боли у Гермионы в голове начал сгущаться туман, а искажённое лицо Волдеморта поплыло яркими кругами. – Величие. Но такому никчёмному созданию, как ты, грязнокровка, этого не понять. – Отпустил. Как и ему не познать более яркой гаммы чувств, гораздо более высоких и тонких субстанций, чем это величие. – Величие идёт об руку с крахом, – парировала она, наблюдая за тем, как широкими волнами развивалась ткань его чёрной мантии. – Об руку с крахом идёт глупость. Именно. И вышел. Гермиона ещё несколько минут боялась пошевелиться: а вдруг вернётся? Ожидание бывает слишком разным. Ждать Рождества, нового учебного года или встречи с любимыми – это одно, а ожидание смерти… скользкое, холодное, оно будто выскабливало душу подобно чувству вины. Как же она мечтала научиться наслаждаться, упиваться болью, которую ей доставлял Волдеморт, чтобы это наслаждение приводило его в недоумение, ломало его так же, как боль её. Вскоре она поняла, что Тёмный Лорд не собирается внезапно возвращаться, чтобы применить к ней круциатус. Сделала несколько полноценных дыхательных движений и ещё раз осмотрелась. Как и следовало ожидать, окон в комнатушке не было, как и других путей к отступлению. Только вот у самого потолка виднелось отверстие с решёткой, напоминавшее то, что было в старой камере. Быть может… – Эскулап? – Она с надеждой посмотрела на железные прутья решётки, будто от них зависело, есть ли там Эскулап. Тишина. Либо врачеватель не желал говорить, либо, вероятнее всего, его там не было. Интерес вызывала вторая дверь. Гермиона поднялась с постели и протянула руку к ней. Может, ловушка? Нет, слишком бессмысленно. За дверью оказалась комнатушка, вдвое меньшая, чем жилая. Разглядывая грязную, расколотую в некоторых местах плитку болотного цвета, Гермиона грустно улыбнулась: «Санитарная зона для грязнокровки». Над фаянсовым умывальником, у которого отсутствовал добрый кусок, висело прямоугольное зеркало. Посмотрев на своё отражение, девушка с удовлетворением отметила, что волосы были чистыми и даже расчёсанными, раны на лице зажили… только вот шрамы остались. Интересно, кому и зачем Волдеморт приказал заняться всем этим? Сомнительно, что кому-нибудь выше домовика по статусу. Захотелось ополоснуть лицо холодной водой. Гермиона принялась поворачивать ручку крана, но та, проржавев до основания, упорно не желала поддаваться. Когда вода всё-таки полилась тонкой стрункой, цвет её отбил все намерения гриффиндорки. Вернувшись в «жилую» комнату, Гермиона вздрогнула, застав рядом с кроватью домовика. Домовик выглядел очень старым: кожа свисала с него складками, длинные уши были опущены, а сам он сгорбился навеки. – Моё имя – Улькус. – Хмурый эльф недовольно смотрел на девушку. – Хозяин приказал мне следить за грязнокровкой. Похоже домовик был настроен весьма недоброжелательно по отношению к пленнице. Его манеры, его озлобленный взгляд напомнили Гермионе о старом Кричере, жившем в доме у Блэков. Кричер излишне фанатично чтил своих хозяев, к тем же, кто не разделял их взглядов, относился грубо и пренебрежительно. Но гриффиндорка всё равно верила в лучшее. – И? – Девушка вопросительно выгнула бровь. – Грязнокровка должна поесть, – проворчал Улькус. Везло ей в последнее время на вежливость. Домовик щёлкнул пальцами – и на полу появилась железная миска с супом и кусок белого хлеба. Есть, сидя на холодном камне, Гермиона не хотела. Взяв миску, она устроилась на кровати и принялась за трапезу. На этот раз суп оказался вкусным. – Спасибо, Улькус, – ласково поблагодарила девушка старого домовика. Тот вздрогнул, обвислые уши его, кажется, тоже шевельнулись. Спустя секунду во взгляд эльфа вернулась прежняя недоброжелательность. – Какой позор, – хрипло протянул он перед тем, как исчезнуть. Есть над чем работать, думала Гермиона, отламывая от ломтя хлеба кусочек поменьше. Она снова была готова бороться.