Каркнул ворон

Цветы, покрытые серой пылью, искрящейся под случайным светом фар, сломанные и измятые ботинками солдат. Еще сегодня днем оранжерея ничем не напоминала нынешний треклятый склеп. Возвышающаяся мрачным саркофагом изящно изогнутого металла, местами она было разорвана, будто упаковка подарка рукой чудовищного нетерпеливого ребенка. Под ногами в очередной раз хрустнуло стекло. Моррисон не стал подходить ближе. Он был рад, что его маска не давала в полной мере насладиться запахом пыльцы и бетонной крошки, щедро замешанных на нектаре и крови. Там, где заложили бомбы, остались лишь кратеры. Сейчас в павильоне не оставалось никого живого — Джек был в этом уверен. Отсюда людей выносили на периферию площади, где их настигла повторная череда взрывов. До утра спецслужбам здесь больше нечего делать. Джек отвернулся от пустотной черноты оранжерейного остова и двинулся обратной дорогой, сам не понимая, какого черта его понесло сюда и что именно он ожидал здесь найти. Знакомый ящик оказался залит светом прожекторов приземлившегося вблизи воздушного такси — небольшой гражданский корабль терпеливо ожидал своих пассажиров. Жнец был на прежнем месте, рядом с Ханной. Габриэль не умел утешать, и его явно раздражала ситуация, в которой всё, что он мог сделать — это просто стоять неподалеку. Тем не менее, он никуда не ушел, хоть тут же и явно с облегчением передал девочку на поруки Моррисону. В ярком свете следы высохших слез на ее щеках стали почти незаметны. Джек попытался вспомнить, что он говорил в таких случаях Лене или Джесси, но усталость и действия седативных сделали свое дело, и он просто поднял Ханну под локоть. Та не сопротивлялась, не отшучивалась и оттого на душе стало ещё гаже. — Ясно, устала. Идём, солдат, нам нужно вернуться на базу. Оба пилота вышли в салон пожать им руки. — Пересадок не будет. Летим до вашей базы. — Спасибо, — искренне поблагодарил их Джек, садясь в кресло напротив Ханны. Несмотря на оставшиеся в салоне свободные места, Габриэль сел рядом с девчонкой. Больше их никто не сопровождал, и Моррисон снял маску. Жнец последовал его примеру. То, что столь совершенно претворялось Габриэлем Рейесом, отнюдь не выглядело разбитым: Жнец был полон сил. Скольких он убил сегодня? Джек знал эту его странную и неприятную особенность: Жнец не только получал от убийств удовольствие, казалось, будто они наполняли его жизнью, словно древнего вампира из старинных европейских сказок — тех, в которых и у торжествующей добродетели руки зачастую по локоть в крови. Да и наступала ли когда-то пора милосердия? Моррисон проводил взглядом резко уходящую вниз с опоясывающим её плотным кольцом огней оранжерею, а затем корабль скакнул за облака, и миллиарды звезд вцепились колючими взглядами в их дерзкую крылатую машинку, прочертившую в небесном тумане свою узкую колею. Спустя минут пятнадцать Джек очнулся от созерцания однообразного небесного пейзажа и обратил внимание на повисшую в салоне тишину. На боку, натянув кепку на лицо, завернувшись в слишком большую кофту и поджав колени, старательно изображала из себя спящую Ханна. Потревоженный чужим движением, Габриэль зло вздохнул, снял перчатки и опустил спинку ее кресла ниже. — Думаешь, она могла оставить какие-то вещи в шоу-руме? — спросил Джек. Тягостное молчание давило на него. Габриэль выразительно поднял бровь: — Предлагаешь вернуться и посмотреть? Джек не ответил. Капитан корабля сообщил, что погода там, внизу, безнадежно испортилась, и приглушил в салоне свет. Навряд ли Хана заснет до их приземления: Джек как никто другой знал, что такое бессонница, знал, что и сам долго еще не сможет уснуть. Он продолжил смотреть в иллюминатор. Облака вроде бы проплывали мимо, но чудилось, маленький мирный корабль завис где-то между небом и землей, не в состоянии выскользнуть из пережитого Парижем кошмара. Опять убивают омники, опять умирают люди, и пирровы победы вновь не оканчивают знакомое как свои пять пальцев противостояние. Прошло два или три часа, когда вроде бы дремавший Рейес внезапно зашевелился и, недовольно фыркнув, протянул к Моррисону руку — чтобы прикоснуться к подбородку. А затем чужие губы мягко коснулся уголка шрамированного рта, борода защекотала подбородок, и Жнец — а это всегда был он — отстраняясь, вкрадчиво произнес: — Расслабься, Джекки. Считай, мы уже дома. Габриэль покинул салон первым, не оглядываясь и не прощаясь, растворившись в мраке, притаившемся неподалеку от посадочной площадки. Ханна сбежала второй, впопыхах уронив кофту. Солдат подхватил мягкий комок ткани и свою сумку и дождался пилотов, чтобы пожать им руки и перекинуться парой слов. Те улетали в город — отсыпаться. О теракте никто из присутствующих не проронил ни слова. Джек следил за полетом корабля, пока маленькие красные точки не затерялись в небе меж тусклых осенних созвездий, и лишь потом снял опостылевшую маску. Гибралтар был тих и привычно холоден. Звезды сонно мерцали, ветер, казалось, раскачивал их в темной перевернутой колыбели неба. Где-то там, за границами базы била жизнь и мерцал теплый свет проходящих мимо судов. Там, но не здесь, где Афина заботливо приглушила огни, пристально наблюдая за отлетом чужаков. Моррисон не торопился прятаться от ветра в недвижимый покой коридоров базы: собственная комната казалась ему сейчас клеткой, постель — ловушкой. Прежде стоило бы напиться — до беспамятства. Утопить мысли, выключиться из реальности — хоть бы и до утра. По пути к своему временному пристанищу он вдруг затормозил — даже прежде, чем понял, из-за чего: Ханна также не спешила в свою личную комнатку на Гибралтаре. Она сидела за углом здания на самом краю утеса — видно было только тень, и, еле слышно всхлипывая, размазывала по лицу слезы — а вот это Моррисон разобрал, уже подойдя ближе. — Малышка, уже холодно… — начал Джек неуверенно, но та лишь упрямо шмыгнула носом, и он приблизился, чтобы накинуть на острые плечи позабытую кофтенку, больно тонковатую для подобных ночных прогулок. Подумав, Джек приземлился рядом. Камень был холодным, и ветер тут же перестал казаться приятным. Нелепо чудилось, что соленые морские брызги долетают аж досюда. Запах моря бил в нос с каждым сильным ударом волн о скалы. До утра оставалось слишком много времени, и Джек знал, станет холоднее: море вытянет с суши последние остатки тепла задолго до позднего восхода. — Это ты из-за Габриэля? — надо же с чего-то начать. Ребенок или напарник? В отношении Дивы Моррисон не выбирал — и, да, черт побери, она это прекрасно чувствовала. — Я не замерзла! И я не ребенок, слышишь?! Я — лучшая! Меня взяли… взяли управлять мехой, потому что никто в Корее — никто! — не может делать это лучше! Ни один из моих друзей! И чтобы обо мне не говорили, это никогда не было игрой для меня! — а вот тут она зарыдала, и у Джека моментально опустились руки. Впрочем, вспомнив кое о чём, он совершенно по-хозяйски полез в школьный рюкзак, достал знакомый термос и налил Ханне еще хорошо теплый кофе. — Пей быстрей, он скоро остынет, и освобождай стакан, — произнес, старательно не глядя в кукольное светлое личико. Упрямица тут же взяла себя в руки, полезла за салфетками и вытерла нос. Затем завозилась с зеркальцем в форме розового зайца. Моррисон молча смотрел перед собой на темные волны, на далекие рукотворные огни и набегающие на небо тени тонких облаков. Через пару минут пустой стакан был передан обратно и Джеку пришлось довольствоваться приторным и крепким кофе — самое то для трех часов ночи. Некоторое время всё, что он слышал, были стоны ветра над головой, шум волн далеко внизу и успокаивающееся дыхание Ханны. «Прости» ему почти послышалось. — Не за что, Ханна. — Неправда, — она вздохнула, теперь вполне мирно, — Габриэль прав, я повела себя глупо. Я практически влетела в их корабль, в меху попали, она стала заваливаться, и я выскочила наружу. А потом я просто… По спине Джека пробежал неприяный холодок. — Решила остаться у корабля и разобраться с теми омниками до конца? — конечно, он угадал, — Но все обошлось, ведь так? Ханна хмуро смотрела на его неловко улыбающееся лицо. — Не так. Габриэлю пришлось… пришлось прыгать за мною в целую толпу этих… жестянок… И ничего бы не обошлось, если бы не док! — Охотно верю. Но все в прошлом. И разбирать ошибки нужно, но… давай завтра? Ханна упрямо помотала головой: — Нечего разбирать. Просто я… я давно не видела этого вблизи… — Чего? — удивился Джек, оборачиваясь к ней. — Как люди могут делать такое с людьми! — вновь почти выкрикнула она, и Джек наконец понял. — Омники, Ханна… — Хотя и люди бывают способны на подобные зверства. Еще через несколько минут она продолжила гораздо спокойней: — У меня на родине мы больше не даём омникам добираться до наших городов. Мы топим их в море задолго до того, как они успевают… нанести ущерб. Но я видела документальный фильм, когда меня вербовали в армию. Я думала, что мы… — Победили? — глухо откликнулся Моррисон. — Что мы больше никогда не дадим им сделать этого снова! Джек медленно покачал головой: — Кажется, война — это что-то вечное. Общее для любых разумных организмов, возможно, — я не знаю. Интересно, знал ли это Текхарта Мондатта? Кем он был для Омний — отщепенцем с забагованной программой? Пожалуй. Омники военного образца не задавались философскими вопросами. Торбьорн говорил, что вскрывал многих, но знает только одну модель, которая по-настоящему думала, как индивид. Явно поврежденную модель. Возится с ней теперь словно с малым ребенком… Что их пацифизм, если не ошибка в работе отлаженных прежде алгоритмов? — Я раньше не думала… что омники не из Омний могут быть… такими… — Жестокими? Ханна кивнула, глядя на море, ее глаза, на секунду поймавшие свет далекого маяка, теперь были абсолютно сухими. — Нам стоит пойти внутрь, — мягко напомнил Джек, — согреться и поспать. — Не хочу спать! Не могу спать! Разве ты сможешь?! Моррисон передёрнулся от холода, снял куртку и, нахлобучив ее девочке на плечи, подсел ближе. — От сна можно отказаться разве что с непривычки. — А если не спится? Джек хмыкнул. — Значит, ты живёшь в мирное время. Ханна шмыгнула носом и замолчала, а через минуту вновь спросила, совершенно уставшим голосом. — И что ты делаешь в мирное время, когда не можешь уснуть? — Иду в спортзал, — легко соврал Джек. Да, сегодня он предпочел бы напиться. В одиночестве. Но Жнец наверняка там, в их общей комнате, и позволять ему лишнего — ну уж нет, это грозило жестокой дракой, а Джек еще не разучился уставать от жестокости. Внезапно Ханна ткнулась своей головой ему в грудь, будто какой приблудившийся котенок, и Моррисон, пораздумав, положил свою казавшуюся огромной ладонь на склоненную голову, неловко пригладил второй девочку по плечу, а затем, наконец, решившись, крепко обнял, утыкаясь подбородком в бардовую кепку. Собственный запах — куртка провоняла потом, никак не иначе — мешался с запахом малышки: давно выветрившиеся сладкие духи были не в силах перебить запах юности. Нет, Джек никогда не жалел себя, даже будучи ребенком. Никогда не жалел своих солдат, подчинённых — оберегал, да и только. Но Лена, Лусио, Ханна — чем старше он становился, тем сложнее становилось думать о них, как о рядовых агентах Overwatch. Может быть, дело действительно в разнице в возрасте? В опыте? Прежде Джеку было легче дистанцироваться от этого… Не ведая, сколько они так просидели, Джек лишь ощутил, что окончательно замёрз — дьявольские погодные катаклизмы или собственная усталость тому виной. Он потянулся к термосу, сцедил остатки чуть теплого кофе. Ханна пила маленькими глотками, почти не открывая глаз. Взять что ли ее на руки да унести в гостиную? Может, хотя бы на затертом местными любителями видеоигр диване она почувствует, что все наконец закончилось? Осторожный хлопок по плечу заставил его обернуться — надо же, не услышал. Лусио, подкравшись со спины, приложил палец к губам, а затем наклонился ближе, дыхнул в ухо теплом: — Давай-ка я сменю тебя, старик. Иди к себе, дальше я сам. Джек кивнул, встал тяжело, разве что не кряхтя — тело ломило, подтащил к себе сумку и ушел, оглянувшись разок на прощание: Лусио пришел не с пустыми руками. Он принес плед и термос и уже бережно обнимал подругу, укутавшись с ней в один теплый клубок. Хмурый Маккри стоял в дверях, скрестив руки. Сколько он их прождал и спал ли этой ночью? — Я должен был быть там, да, Джек? — спросил он без предисловий. Солдат устало кивнул, сжал его плечо ладонью, Джесси накрыл его руку своей. Почему с ним так легко молчать? — Иди спать, — выдавил Джесси, — Я тут сам за всем пригляжу. Габриэль сидел на кровати, высушивая отросшие волосы полотенцем. Правильный — злой, колючий — его взгляд обшарил Джека, и Габриэль вынес вердикт: — Оставалось только в море искупаться? — Я схожу в душ, — было ему ответом. Одежда полетела в угол ванной. Джеку казалось, от нее смердело, да и он сам насквозь пропах пылью, потом, кровью и бог знает, чем еще. Уткнувшись лбом в кафель, чувствуя, что засыпает, обдал себя обжигающе холодной водой. Следа на груди не осталось, но Джеку чудилось: он чувствует свежую рану под подушечками пальцев, за тонкой пленкой вроде бы невредимой кожи. Выбираясь из душевого поддона, он, чуть не поскользнувшись, чертыхнулся. Пришлось постоять несколько лишних секунд, приводя сознание в порядок. Габриэль ждал его. Откинул с бёдер полотенце. Это выглядело как приглашение или приказ, и это было тем, что Джеку было сейчас нужно. Он опустил собственное полотенце на спинку стула, подошёл ближе и встал на колючий плед коленями. Ладонь огладила горячее смуглое бедро, подошла к паху, и Джек закрыл глаза, склонив голову. Зря. Под веками ярким калейдоскопом запестрели лица. Женщина, застреленная со спины — зияющая розовая рана, золотистые локоны, мокнущие в луже крови. Дети, старики, снова дети — постарше. Трупы у машины — Джек слишком близко прошел, чтобы не увидеть, не запомнить каждого. У него прекрасная память на лица, Анатолий хвалил… А потом: «… Там мама… маму… идите к ней…» — да, на настоящей войне они обычно за спинами… «Нет-нет-нет-нет!» — как же она испугалась, бедная девочка. А Моррисон… Моррисон просто отправил её умирать вслед за Габриэлем: каждый раз отпускал, а не привык вот тоже… За Габриэлем, который, резко вздохнув, не позволил ему по-настоящему к себе прикоснуться. Моррисоновские пряди нелегко ухватить, но Рейес справился, заставляя посмотреть на себя. И это странно, противоестественно — глаза Гейба на самодовольном лице Жнеца. — Опять копаешься в этом говне, Джек? По глазам вижу, сел на карусель, и давай под музычку. Джек понял не сразу. — Чай будешь? — Д-да… пожалуй… — Джек обернулся, усаживаясь на ставшую внезапно свободной кровать. Смотреть как Габриэль Рейес ходит по их маленькой комнатке — точно следить за тигром, запертым с тобой в одной клетке, — это не только опасно, но и чертовски красиво, даже теперь, когда голова начинала отказывать: до головокружения хотелось спать. — Держи, Моррисон, — кружка легла в ладони как влитая, — И я знаю, что ты блюдешь фигуру, но на этот раз с сахаром. Джек послушно кивнул. Странно: ему казалось, Габриэль злился. Здесь и сейчас тот мог сбросить злость и напряжение лишь одним способом, и с этим Джек был согласен. Но он не ожидал вот этого поворота. Купая свой пакетик в кружке, Джек вдруг понял. — Ангела воскресила тебя? — ложка неприятно звонко стукнула по керамике. — Никак не привыкну, — Габриэль налил себе такой же сладкий и горячий — пар извивался над черной кружкой — чай. Подошёл, приземлился сбоку. — На такое сложно подсесть, — согласился Джек. Возвращение схоже с вбиванием тебя в чертову реальность (не то, чтобы он когда-либо жаловался), сродни удару об асфальт в конце свободного полета. Рейес погладил покрывало рядом: — Сядь ближе, Джек. Они сидели плечом к плечу, пили ароматную воду, а потом кружки встали на пол рядом друг с другом, потому что было нужно лечь — близко и плотно. И Габриэль поцеловал Джека неспешно, как в старые-добрые времена, а Джек — ответил, ладонь его утонула в ещё непривычно длинных темных прядях, — и всё это происходило словно бы и не с ними. Наверное, они подумали об этом одновременно, а потому и уснули вместе моментально и совершенно незаметно. И мертвецов рядом с ними больше не было.