Ответы Кошатницы

      Вместо мерного стука часов — переливчатое мурчание котов. Эти бархатистые, мягкие звуки много лучше передают суть течения волн времени — таких же изменчивых, незаметных, то накатывающих, то ускользающих толчков ощущения себя в «здесь и сейчас». Коты устроились на руках, греясь и грея безжизненные сухие ветки. Если б мои руки были здоровыми, интересно, отдавливали бы их пушистые детки своим весом? Но я чувствую лишь лёгкую щекотку, когда усы касаются оголённых плеч и щеки. Ночь идёт своим чередом, в её котомке стылый ветер с запахом грязного слякотного снега да затесавшейся с ним прилипчивой ниточкой выхлопных газов. Гостей сегодня можно не ждать. Прячусь в тёплом коконе одеял с головой, прикрываю глаза. …мрр Мррр Мррр Мррр Шелестит, колышется маятник в настенных часах. Маленькая кухонька, окно, задернутое дымкой занавески, клетчатая клеенка на столе, на ней недопитая кружка чая, рядом — плюшевые игрушки. За стеной крики. Мама снова орёт на бабушку. Мурлыканье часов заглушают ругань. Мррр-Мррр, Мррр-Мррр       Влево-вправо, влево-вправо, до головокружения в голове, до тошноты. Зато есть здоровые руки и ноги. Маленькие, неумелые, но живые. Маятник расчеркивает мир на отрезки-грани, отсекает настоящее-прошлое от настоящего-будущего. Тончайшие срезы мгновений кружатся вокруг, постепенно тускнеют. Нужно сделать лишь один шаг. Один шаг вперёд. Она сможет. Может протянуть руку и шагнуть. …мрр Пальцы сжимают ладонь, сухие, сильные пальцы. Меня уверенно ведут вперед, дальше, по гравийной тропинке к дому. Белоснежные стены слепят глаза, его смех отзывается щекоткой где-то на уровне груди. Разговор растягивается как прокисшая конфета-тянучка. Я не соглашаюсь: — На всё воля Божья, Карл, на всё… — Нет, синичка моя, мы сами вершим свою судьбу, поверь мне. Рука сжимает ладонь ещё крепче, так, что обручальное кольцо больно давит на костяшки пальцев. В эти глаза невозможно смотреть долго, столько чертей пляшут джигу в том тёмном омуте. Я опускаю взгляд. Серебристый паук на запонке подмигивает бликом. Становится нестерпимо холодно. …мрр       В нашей часовне и правда очень зябко. Пальцы, скрюченные артритом, почти не держат чётки. Надо заказать ещё один воз дров. Ох, о чём это я? — …и всех наших благотворителей, попечителей и благодетелей, помощников и подопечных, весь дом и род их, исцели, сохрани и вразуми, помяни их в милостях и щедротах Твоих… Дети шепчут, склонивши головки, повторяя за мной молитву, только этот шалапут молчит, смотрит на меня дикими глазищами, улыбается хитро. Спаси и сохрани всех нас… В щелях половой доски копошатся маслянистые тени. Как они проникли сюда? Уж сюда-то?! Я молюсь ещё громче, исступлённее, чтобы прогнать дрожь в ладонях, страх и непонимание. Дьявольским тварям не место тут, не место в Доме, я отважу их, буду бороться, сколько хватит сил. Выцарапаю деток из гнусных лап, поверну их лица к Господу нашему. И Карла, его тоже, обязательно, отмолю грехи. Только бы хватило сил и времени. Тени тянут вниз, опутывают вязкой паутиной несгодья. …мрр       Я вовсе не боюсь. Теперь я знаю, эти тени — порождения наших же несбывшихся желаний. Желаний и тоски, они кормятся невысказанными надеждами. Растут и крепнут, этот мрак вовсе не чужой, не порождение ада. Дьявол живёт в нас самих. Тени вырастают сетью ветвей, поднимают вверх, ближе к антрацитовому небу. Чтобы удержаться — выпускаю когти, держусь за самую толстую ветку, кусочки коры сыпятся вниз. Я — птица? Оперение вспыхивает огнем и превращается в шерсть цвета пепла с углём. Хвост истончается, но он гибкий и длинный. Зову Его, но… я опоздала. Опоздала на целую жизнь и теперь не дозовусь, сколько б не пела. Я сама попросила покоя рукам и ногам. Сама огородилась стеной и служением кому-то незримому и неосязаемому в небесах, до которых никак не дотянуться. Нечего роптать на судьбу. Ожидание льёт дождём и приносит с собой стужу одиночества. Сильные лапы превращаются в сухие ветки, я срастаюсь со стволом дерева и некого винить в этом. Некого ждать. Лишь только смерть. Смерть приходит в виде ящера в медной чешуе. Коготки царапают кору дерева, алый раздвоенный язык зазывно трепещет, от взгляда василиска нельзя оторваться. Мне не страшно. Огоньки зовут вовсе не в тёмные воды Стикса, а в заросли осоки и таволги, а во рту тает вкус переспелой лесной земляники. Смерти больше нет. Я — просыпаюсь.