Всё по плану, Ваше Преосвященство

      — Ты опять нахуярился?       Хемунд бы поспорил, но проще зачитать про себя молитву и понадеяться, что Ивар исчезнет, оставив за собой один только пепел.       Ивар, разумеется, не исчезает, против него едва ли сработает калёное железо, что говорить о молитвах. А ещё Ивар не здоровается и чудом не наступает костылём ему на ногу.       — Ты что здесь делаешь, вообще? — Хемунд захлопывает дверь, до того выглянув: не видел ли кто явление самого Сатаны. Ивару наверняка такое сравнение бы польстило, несмотря на его скептическое отношение к христианству в целом.       Он садится на кровать, критично осматриваясь вокруг: не вертит головой, но Хемунд видит, как с каждым взмахом ресниц Ивар цепляется за детали, а затем тянется к тумбочке и взвешивает практически пустую бутылку бурбона.       — Знали бы прихожане, — он цокает языком, и Хемунд закатывает на это глаза, готовый привычно отражать попытки пролезть под броню его самоконтроля. С Иваром иначе никак: он допытывается, под ногти иглы загоняет, ищет бреши. Для него это — игра и соревнование; для Хемунда — испытание на устойчивость нервной системы.       И, наверное, надо было выпить больше, чтобы не задаваться в очередной раз вопросом, какое из его прегрешений оказалось фатальным.       — Подожди, — он обрывает Ивара, прежде чем тот скажет ещё что-нибудь настолько же зудодробящее, что захочется придушить его цепочкой от собственного креста. — Лифт уже два дня не работает.       Ивар молчит, только брови приподнимает в немом вопросе. Практически вежливое ожидание.       — Ты, что, пешком поднимался?       — Логично. Я же тебе не Доктор Стрэндж.       Хемунд бы предпочёл не знать, кто такой Доктор Стрэндж, но рядом с Иваром оказываешься между вечной вероятностью быть подстреленным и вечерними просмотрами фильмов про супергероев.       — Четвёртый этаж, — Хемунд почти уверен, что сейчас Ивар хлопнет в ладоши и достанет из кармана своего красного худи складывающийся вертолёт.       Он лишь улыбается.       — Я чертовски упёртый сукин сын.       Хемунд возводит горе-очи, отворачивается, чтобы налить выпить, зная, как улыбка Ивара меркнет, прилипает к его лицу намертво: боль выворачивает ему кости, только скорее мир расколется надвое, чем Бескостный пожалуется.       Нельзя его за это не уважать.       — Позволь узнать, ради чего ты преодолел такой путь, — Хемунд вручает ему стакан. Ивар гоняет бурбон во рту, обводит рукой комнату. Взгляд его становится насмешливым при виде икон на полке. Хемунд терпеливо ждёт.       — Пришёл забрать тебя отсюда.       Хемунд медленно моргает. Озвученное попадает под категорию «резко отрицательно» и стремительно падает в минус бесконечность.       — Нет.       — Да, — Ивар не спрашивает, Ивар констатирует, по морде самодовольной ему за это съездить бы. Хемунд тянется, но на чужом лице вдруг проступает несвойственная серьёзность, накидывающая годы по щелчку. В молодом теле Ивара уживается слишком многое. Не потому ли оно искалечено, раздираемое внутренней войной?       — Игра стала серьёзнее. Ты нужен мне рядом.       Будь в Хемунде чуть меньше цинизма и чуть больше веры в чудо, он бы поискал в словах скрытый смысл. Обычно у Ивара двойное дно под тройным кроется.       — Не волнуйся, — Ивар салютует иконе и поднимается на ноги, едва уловимо выдыхая. — Я не буду стоять над твоей кроватью ночами.       Хемунд залпом допивает содержимое своего стакана. Чёрт бы побрал тот день, когда он связался с Лодброками.