Формула любви

За окном лил дождь. Эсмеральда его с детства ненавидела, потому что в дождь зрители предпочитали сидеть по домам и держать свои монеты при себе. К тому же во время ливней развозило дороги, и нужно было надрываться, чтобы вытащить из грязи кибитки. Теперь к причинам ее ненависти прибавилась еще одна: ожидание. В дождь ей пришлось ждать, и что еще хуже — ей пришлось делать это в компании. То есть постные лица соштабников она бы спокойно пережила, но не напускное спокойствие Фролло. При том, что поводов волноваться у него было в разы больше, чем у остальных, ведь это его брат сейчас отвечал перед Парламентом. Поэтому Эсмеральду немного злила его бесстрастность. Она бы предпочла, чтобы он снова взорвался. Кажется. Немного подумав и вспомнив собственный ужас лишь несколько дней назад, она поняла, что нет, не предпочла бы. Проклятье, она опять не знала, чего хочет. Нет, знала! Чтобы все это уже закончилось! А для этого приходилось ждать. Круг замкнулся. Когда Фролло с Квазимодо, выбрались, наконец, из собора, она сразу поняла по их виду, что счастливого конца прямо сейчас ждать не стоит, хотя Жабу послали отнести договор, а значит, втиснуть запись в книгу епископу удалось. Фролло упорно молчал, пока они шли до гостиницы, и лишь там они со звонарем, чуть не перебивая друг друга рассказали, что случилось. И теперь все ждали, ведь ничего другого не оставалось. Вскоре Квазимодо ушел обратно во дворец, чтобы смотреть и слушать глазами, а Гренгуар пришел от судьи, потому что на посту его сменил Жаба, как раз из дворца вернувшийся. Поэт мрачно рассказал, что Шармолю схватился за голову, когда «достойный мэтр Клод» описал, как сейчас в Парламенте «размазывают» Жеана, и заявил, что теперь уже ничем помочь не может, мол, пусть старый друг выпутывается сам, как хочет. А потом припустил дождь и они продолжили ждать. Все в любом случае должно было закончиться к восьми часам вечера. Ох, сколько же раз они готовили фанфары, чтобы отметить счастливый конец. Фанфары даже успели заржаветь. Часы вдалеке пробили пять, шесть, семь. Дождь прекратился и выглянуло солнце, но тучи в душе у Эсмеральды так и не рассеялись, что уж говорить про остальных. Фролло поднялся и подошел к окну. Пробило восемь. Потом девять. — Эсмеральда, Пьер, — нарушил гнетущую тишину епископ, — думаю, будет лучше, если вы покинете Париж немедленно. — Но учитель… — начал поэт. — А ты? — спросила Эсмеральда. — Через час закроют ворота, нужно успеть собраться. — Я останусь, — сказал Гренгуар. — Отвезешь ее в Бюлли — это маленькое местечко к северу от Лиона, — будто не слыша, продолжил Фролло, — там единственная таверна, хозяин укажет дорогу до поместья, оно там тоже единственное. Туда я отправил Жена много лет назад. В доме живет пара старых слуг и есть все необходимое. — Я тоже останусь! Это слишком далеко! — воскликнула Эсмеральда. — Если через месяц я не появлюсь и от меня не будет никаких вестей, уезжайте или оставайтесь, только прошу, даже на десять лье не приближайтесь к Парижу! — Клод! — Имя Агнес де Шатопер теперь у них на слуху, нельзя рисковать! Если все образуется, я приеду за вами и заберу обратно. Пьер, твоя часть рубинов и… Фролло внезапно осекся и приник к окну так, что почти расплющил нос о стекло. После короткой паузы, соштабники бросились к другому окну, при этом Гренгуар в спешке зацепился за стул и едва не вылетел сквозь раму рыбкой. Потом все трое с воплями (да, даже бывший епископ) выскочили за дверь и скатились с лестницы во двор таверны, где уперев руки в бока, стоял хмурый, как осеннее небо Жеан, а рядом с ним — Квазимодо, похожий на похоронного агента кисти Пикассо. Но на радостях в их лица никто не посмотрел. Не будем, пожалуй, описывать всеобщее братание, чуть не превратившееся в грандиозную свалку, это каждый может сам себе представить. Скажем только, что в процессе Фролло пообещал брату пожизненную индульгенцию, чем тот тут же воспользовался, так взлохматив ему шевелюру, что она потом два дня стояла дыбом, а Гренгуар попросил Квазимодо научить его бить в колокола. Глядя на все это, Эсмеральда аж прослезилась. — Что же им было нужно, Жеан? — спросила она, наконец, — почему вас так долго не отпускали? Мы здесь чуть не умерли от беспокойства! Вспыхнувшая было улыбка на лице младшего Фролло померкла, и он смущенно потер затылок: — Ну, меня, как бы это получше сказать… допрашивали про меня же. То есть, не про меня меня, а про того меня, которого мы сделали из Клода. — С завещанием — то что? — не выдержал Гренгуар. Этот вопрос жег ему язык с тех самых пор, как он увидел друзей в окно, но в отличие от других жаждущих узнать ответ, поэт не обладал даже зачатками терпения. — Мммм, — протянул Жеан, — с завещанием? Если не вдаваться в подробности, то в общем — то неплохо. — И какой же результат подпадает для тебя под понятие «неплохо»? — осведомился Гренгуар. Поверенный самого себя облизал губы. — Они все отдали церкви… — прошептал он, боязливо покосившись на брата, — но зато похоронная процессия сделает лишний круг вокруг собора. Кольцо — то — не тело, не надорвешься таскать. Квазимодо трагически вздохнул и повесил голову. Двое других соштабников повернулись к Фролло, что тот скажет? Но епископ был так занят приведением себя в порядок после нетипично бурного проявления братских чувств, (остервенело пытался пригладить волосы на макушке) что все самое интересное пропустил мимо ушей. — Клод? — осторожно спросила Эсмеральда, — ты слышал? — Что? — Фролло принялся смахивать с рукавов невидимую пыль, — а, про то, что я теперь нищий? Слышал. Ну и черт с ним! — с этими словами он продолжил невозмутимо «чистить перья». Эсмеральда с Гренгуаром тревожно переглянулись. Видимо, оба решили, что поражение нанесло последний удар по рассудку главы Штаба. — Клод? — попыталась она снова, — ты осознаешь, что случилось? Безрезультатно. — Ну вот почему на вас, братец, это не действует? — вдруг всплеснул руками Жеан, состроив обиженную физиономию, — все же остальные покупаются! — Может быть, дело в тридцатилетнем опыте общения с вами, «братец»? — вскинул на него глаза Фролло, — а может я видел в окно, как ты договаривался с Квазимодо, который, между прочим, от рождения не способен правдиво лгать! Так что если действительно хочешь меня одурачить, лучше не бери в подельники тех, у кого твои планы написаны на лбу золотыми буквами! Услышав это, звонарь и правда схватился за лицо, будто у него над глазом нестерпимо свербело. — Посмотрел бы я, что бы вы придумали, промариновавшись пять часов в одной большой бочке с этим гением сыска де Понше! — пристыжено буркнул Жеан. — Что — то гораздо более интересное, без сомнения, — пожал плечами епископ. — Что происходит? — взвизгнула Эсмеральда, начиная подозревать, что умом тронулись уже оба Фролло, — о чем вы говорите? Какая бочка?! Какие золотые буквы? — Да просто вы оба стали жертвами того, что Жоаннес у нас считает веселым розыгрышем, — объяснил епископ, — мы выиграли, они признали права наследника. — Н — но, он же сказал, — нерешительно произнесла Эсмеральда, — что все досталось церкви? — Потому что с его точки зрения это было бы смешным поворотом! — Ах, ты!!! — потрясая кулаком, на Жеана неожиданно пошел Гренгуар. Второй рукой он демонстративно хватался за грудь. — У меня сердце чуть не разорвалось при мысли, что столько усилий и все насмарку! Разве это финал для романа?! Нельзя так нарушать литературные законы, это варварство, вон, спроси учителя! Фролло у него за спиной молча закатил глаза. — Да уж, животики надорвешь! — присоединилась к поэту Эсмеральда, тоже начиная наступать на шутника, — нашли повод для смеха! Да мы чуть из Парижа не уехали! Да мы, да мы…!!! — Э! — воскликнул Жеан, делая шаг назад, — я не знал, что братец запретил чувство юмора в отдельно взятом Штабе, а то бы не старался так ради него. Ой! Ой! Кулак поборника художественной целостности литературного произведения просвистел совсем рядом с его физиономией. — Помогите! — завопил Жеан и одним прыжком оказался за широкой спиной звонаря, все это время скалящегося, как пьяная химера. Тот просто раскинул в стороны свои ручищи, создав эффективное заграждение, вроде какой — нибудь железной сетки от прожорливых зомби в современных фильмах. А надо сказать, что соштабники этих самых зомби сейчас очень даже напоминали. По крайней мере кровожадностью. Но обойти «живую изгородь» ни один из них не мог. Как Эсмеральда ни прыгала, пытаясь достать пальцем до носа деверя, как Гренгуар ни махал своим кулаком, оба они каждый раз попадали в звонаря, которому их тычки были что слону дробина. Но Жеан при этом издавал такие звуки, словно их удары достигали цели, причем его отдельные рулады однозначно указывали на родство кое с кем. Неизвестно, сколько продолжалось бы это увлекательное для всех четверых занятие, если бы в какой — то момент к пыхтению одних и крикам другого не начал примешиваться странный шум. Странный потому, что он вообще не должен был существовать в природе, а явление, которое его порождало, раньше видела одна Эсмеральда. Так вот именно это природное явление заставило поэта обернуться, а Квазимодо с Жеаном застыть на месте с открытыми ртами. (Не успев затормозить, Эсмеральда все — таки заехала последнему пальцем в нос, да так сильно, что вызвала неостановимый поток слез) Тут можно только пожалеть, что до расцвета жанровой живописи осталась пара веков, а кто — нибудь, вроде Шардена не проходил мимо с холстом и красками (кто сказал «с фотоаппаратом»?), потому что будучи запечатленной, эта сцена безусловно украсила бы собой стены Лувра, заставляя специалистов ломать головы над ее значением. Назвать ее следовало бы «Два брата», поскольку остальные соштабники исполняли в ней роли хоть и характерных, но глубоко второстепенных персонажей, застывших, как статуи в слегка гротескных позах: один с поднятым кулаком, похожий на плакат «NO PASARAN», второй — с раскинутыми в сторону руками, смахивающий на провальную попытку нарисовать Витрувианского человека, третья — с вытянутым вперед пальцем, как памятник, который указывает направление к светлому будущему. Что до Фролло, обоих Фролло, то они представляли собой центр композиции: левый — маленький и кругленький с катящимися по щекам слезами, (никого бы не волновало, что причиной этому стало физическое воздействие на нос бедняги) правый — худой и высокий, согнувшийся от хохота пополам. Что ж, теперь понятно, что за Содом заставил остальных превратиться в соляные столбы. На этот раз бывший епископ хохотал в голос. В тот самый голос, из — за которого когда — то вылетали соборные витражи, а теперь нежно звенели все стекла в округе. Люди потом говорили, что его раскаты докатились даже до Лувра. И так случилось, что в этот самый момент его величество Людовик XII, разъяренный решением парламента, вызвал «на ковер» Этьена де Понше, чтобы сообщить ему об отказе в епископском сане, который до этого сам же просил принять. Но внезапно услышав нездешний хохот, испуганный король резко поменял решение, а заодно подписал бумагу, согласно которой законным наследником Епископа Парижского признавался его брат Жоаннес Фролло де Молендино. Думаем, уже ясно, что вопреки всему, дар бывшего епископа не исчез полностью, а лишь потерял свою разрушительную силу. Кто же знал, что завязки плаща и нож мерзавца окажут такое благотворное влияние на диапазон? Вот и Фролло не знал, но позже экспериментальным путем выяснил, что крик и ругань больше не работают, зато смех и пение передаются на несколько лье в непредсказуемом направлении. Впрочем, вернемся во двор таверны. Потрясенный Жеан таращился на покатывающегося со смеху брата добрые пару минут, после чего сглотнул и выдавил: — Мне надо выпить. И хлюпнул носом. Кажется, в тот день экс-епископ действительно вознамерился его добить, потому что вместо традиционной лекции о вреде пьянства, смахнул с глаз слезы и выдал: — Присоединяюсь! От нервного срыва Жеана спас Гренгуар, предложив в таком случае немедленно отправиться в кабак, мол, все завсегдатаи и хозяин сейчас на похоронах учителя, так что гуляем! — Я знаю, где в погребе припрятано хорошее вино, — сказал он и шепотом добавил, кивнув назад: — А давайте напоим его до положения риз, кто за? «За» были все, включая Эсмеральду. — Ставлю десять су, что он продержится в вертикальном положении до десятой кружки. Полной! — влез Квазимодо. — Пятнадцать, что после седьмой упадет! — Двадцать, что после пятой! — Тридцать, что еще и на второй этаж в отличие от вас, балбесов заберется, — не удержалась Эсмеральда, — вам прошлого раза мало? — Тогда я, помнится, выиграл, — заметил Квазимодо. Поначалу казалось, что поэт, звонарь и поверенный проиграли — Фролло был как стеклышко и после третьей кружки (они выпили за успешное завершение дела и дважды помянули усопшего). Ровно столько понадобилось Жеану, чтобы немного отойти от шока и начать рассказывать умирающим от любопытства друзьям, что, собственно, произошло в Парламенте. В общем, их спасло то, что как и Жаба судье, Жеан в основном говорил правду. Будь на его месте кто — то другой, де Понше сразу бы почуял подвох, но как он мог усомниться, если свидетель уверенно сыпал подробностями из жизни «господина», которые подтвердили несколько членов Парламента, смутно помнящие, что у епископа вообще был брат. Эти же подробности легко скрыли под собой самую большую ложь — настоящее имя «поверенного», ведь никому не могло прийти в голову, что близкий друг Жоаннеса Фролло и есть Жоаннес Фролло, а не Жером, как он представился. (так действительно звали слугу, которого пятнадцать лет назад архидьякон приставил к брату, отправляя того подальше от Парижа) Когда Жеан начал потихоньку вплетать в правду небылицы, достойные мужи их благополучно съели. А он не пожалел красок, описывая, как никчемный повеса со временем превратился в одержимого наукой и верой святошу, совсем, как его прославленный родич. Он так усердствовал в стремлении к аскезе, что старший брат — епископ, озаботившись вопросом продолжения рода, приказал младшему жениться и сделал это условием завещания. На роль супруги была заранее выбрана благочестивая вдовушка, мать троих детей мадам де Шатопер. При слове «благочестивая» Эсмеральда прыснула, забрызгав только что отпитым вином свою юбку и половину Гренгуара, чего тот, будучи увлечен рассказом, даже не заметил. Так вот. Разумеется, этот союз был благословлен церковью. Послушный брат немедленно приступил к исполнению супружеского долга. Кто бы сомневался, ведь… — Осторожнее, Жоаннес! — И благословил их Бог, говоря: плодитесь и размножайтесь! — Оболтус! — Я прямо так не сказал, это вы просили покороче, вот и передаю суть! И у меня теперь есть пожизненная индульгенция! — Я уже об этом пожалел… Дальше Жеан (хорошо помнивший план епископа) несколько раз уверил почтенное собрание, что его «хозяин» готов безоговорочно подчиниться любому решению церкви и даже передать поместье Тиршап в ее безраздельное пользование, если за это он получит светский патронат над собором, который так любил его трагически почивший брат. Почему сам господин отсутствует на церемонии? Потому что так переполнился благочестием, что отправился в паломничество в Сантьяго — де — Компостела и вот, шлет письма с дороги своему другу и поверенному, надеясь, что тот сделает все возможное, чтобы душа его возлюбленного брата обрела покой. А он со своей стороны будет за это молиться, расшибая лоб. — Жеан!!! Разумеется, не все проходило так гладко, как могло показаться. Над де Понше висел приказ «Не отдавать любой ценой», так что на каждый железобетонный аргумент «поверенного» находилась сотня поводов усомниться. Они умудрились прицепиться даже к заверенному судьей брачному договору. Кто — то попытался доказать, что старик, когда его подписывал, был не в своем уме, взять вот хотя бы недавний припадок. На защиту дяди неожиданно встал мэтр Антуан, которого все время допроса жестоко болтало между долгом (читай, королевским приказом) и совестью, но, что удивительно, совесть победила. Разгорелись дебаты. Видя, куда катится дело, Квазимодо, ни на что особо не надеясь, со всей возможной скоростью помчался к Шармолю — старшему и нашел того в добром здравии, но сильно встревоженным новостями, которые принес Жаба. Звонарь добавил еще, упомянув, что Парламент де пытается выставить уважаемого человека… как бы это помягче сказать? Слабоумным! Этого Шармолю стерпеть не мог и приказал немедленно готовить свои носилки. Стоит ли говорить, какой эффект произвело второе пришествие судьи во дворец, когда половина собрания его уже заочно похоронила? «Слабоумный» разнес всех и вся, подтвердил подлинность договора и личность Жеана как поверенного. Мэтр Этьен вертелся как уж на сковородке, пытаясь отвоевать позиции, но тщетно. В конце концов, стало ясно, что никакие отговорки больше не проходят, и права Жоаннеса Фролло на имущество епископа надо подтверждать. Скрип перьев столпов права и церкви больше напоминал скрежет ржавого механизма, но «Жером» получил вожделенную бумагу, а также разрешение и впредь представлять господина во всех "присутственных местах". Завещание было торжественно зачитано и заверено. Несчастный де Понше, вероятно, в красках представив последствия этого решения для себя, уходя так хлопнул дверью, что грохот услышал даже Квазимодо. — Так что я теперь официально ваш поверенный! — закончил Жеан, демонстрируя свиток, — а завещание они отдадут, когда на нем появится королевская печать, но думаю, его Величество тянуть не будут, хотя, конечно, не обрадуются. А еще меня теперь зовут Жером. Как мы знаем, его Величество и не тянуло, только заслуги Жеана в этом уже не было. Соштабники загалдели и захлопали, Эсмеральда извинилась за царапину на носу, Гренгуар — за танцы с кулаками. Но дальше всех пошел Фролло: поднявшись со своего места, он провозгласил, что был глупцом, сомневаясь в способностях любимого брата, что безмерно им гордится и все в таком духе минут на пять. Закончился столь грандиозный тост новой порцией объятий. Теперь, наконец, стало очевидно, что до стёклышка экс-епископу уже очень далеко. Мужская часть штаба приосанилась и начала злорадно поглядывать на Эсмеральду. Оставалось узнать, кто из троих сорвет банк. Из — за этого возник тихий спор: можно ли принять четыре пятых кружки за целую, а если нет, как учитывать погрешность? И стоит ли вычитать из общего количества выпитого количество съеденного? Уже сами эти вопросы красноречиво говорили о том, насколько далеки от стёклышек были сами спорщики. Ну, кроме Эсмеральды, которая решила, что если кто — то и должен остаться сегодня с трезвой головой, так это она. Мало ли что. Фролло, казалось, ничего не замечал и в кои — то веки излучал только веселье и радость. Причем даже ярче, чем тогда в таборе. Ну и разумеется, в какой — то момент радость дошла до точки, когда ее потребовалось выплеснуть. А как известно, плясать Фролло не умел… О том, что импровизированным концертом насладились не только окружающие, но и почти весь Париж, они узнали позже. Всякие официальные лица, члены Парламента и король из услышанного поняли лишь то, что грозный призрак, кажется, удовлетворен и больше не имеет к ним претензий, хоть и демонстрирует это довольно странным способом: с помощью разбитной цыганской песенки, которую Клопен сделал гимном Двора чудес, и претендующего на ямбическую поэму речитатива за авторством Гренгуара. Жеан протрезвел еще на первой. В самый разгар хорового исполнения отрывков из несостоявшейся мистерии, (солировал Бог) с похорон епископа вернулся хозяин кабака. Дело было уже за полночь, но из — за упомянутого музыкального сопровождения, церемония переросла в народное гуляние, быстро минув стадию всеобщей паники. Неудивительно, потому что к этому времени Фролло как раз добрался на репертуара трубадуров. Хозяин постоял немного с открытым ртом, видимо, пытаясь осознать, что источник звука находится прямо у него в заведении, покачал головой и отправился спать — как истинный сын Двора чудес, он умел держать язык за зубами, а также был слишком предан Алтынному Величеству, чтобы обращать внимание на такую мелочь, как мертвый поющий епископ у него в общей зале. Тем более. что сам Король эту «аномалию» и привел. Сколько еще продолжалось веселье, трудно сказать. В какой — то момент соштабники перестали считать кружки, потому что сбились. Первым сдался Гренгуар, сладко прикорнув прямо на столе. Когда и Жеан начал клевать носом, а Квазимодо попытался петь, причем оды колоколам, Эсмеральда решила, что пора заканчивать, а то честно выигранных монет она не получит, ведь что возьмешь со спящих? Не то, чтобы ей нужны были деньги, но дело принципа. Да! Фролло продолжал все это время сохранять вертикальное положение! Когда она протянула руку, чтобы потрясти поэта за плечо, экс — епископ внезапно наклонился к ней и прошептал вполне бодрым голосом. — Сколько ты на меня поставила? — Тридцать су, — выпалила Эсмеральда, прежде чем сообразила, о чем он спрашивает, — как…? — Поднимай ставки, — сказал Фролло, — пусть они не заплатят, зато урок будет. Поняв, что расталкивать каждого спорщика по отдельности дело гиблое, они вдвоем сходили к колодцу, притащили ведро воды и вылили на головы сомлевшей троицы. Фролло занял свое место за столом и притворился дремлющим. — А знаете что? — сказала Эсмеральда, когда поэт перестал моргать каждым глазом по очереди, а Жеан даже сумел на ней сфокусироваться, — я, пожалуй, поставлю побольше! Пятьдесят су, — она перешла на шепот, — что Клод не только поднимется на второй этаж, но и меня туда донесет. — Т-ты р-рискуешь! — еле выговорил поэт, обозрев стол и епископа, — с-сколько кружек прошшло? — Достаточно, — пожала плечами Эсмеральда, — ну так что? — С-сто! — воскликнул Жеан, — что даже вс-с-стать не с - сможет! Пьер? — Ээх! — поэт взмахнул рукой и снес на пол пустую бутылку, — с-сто пятьдесят! — У тебя столько нет, дубина, — прошелестел Квазимодо, — ладно, — он внимательно взглянул на господина, — с- сорок, что доберется, но без тебя! От нас с-с-с поэтом. После того, как Фролло опустил Эсмеральду на пол на верхней площадки лестницы, трое протрезвевших друзей внизу еще с час до хрипоты спорили, кому пришла в голову идиотская мысль делать ставки на епископа. — Сколько же ты на самом деле выпил? - с удивлением спросила Эсмеральда, закрыв дверь в их комнатушку, - и не говори, что выработал устойчивость к вину, я помню, что было в таборе! - Практически нисколько! - широко улыбнулся Фролло, - Нам надо было как - то расплачиваться с хозяином и я предложил ему пузырек малиновой вытяжки от лихорадки. Он ее развел и добавил трав - через полгода будет отличная крепкая настойка. Но сейчас она даже комара не свалит. Вернее, была бы настойка, потому что Гренгуар по ошибке прихватил ее из погреба вместе с вином, а мне не составило труда отличить бутылки. Правда, хозяин теперь в убытке, придется возмещать, и на малину я еще долго смотреть не смогу. Зато какая возможность проучить разгильдяев! Надеюсь, братец после этого бросит пить, а… Не дослушав, Эсмеральда начала смеяться. У нее перед глазами стояли вытянувшиеся физиономии спорщиков, когда Фролло, одним движением подхватив ее на руки, только что не взлетел на второй этаж. - Было очень познавательно послушать их расчеты, - добавил экс - епископ, стягивая с кровати покрывало (последние пару часов все о чем он мечтал - это свидание с подушкой), - жаль мне не пришло в голову назначить Квазимодо казначеем, а не звонарем. - Значит то, что ты сказал Жеану, - вдруг серьезно спросила Эсмеральда, - что гордишься им, что обязан ему, это все было неискренне? Просто игра? Фролло вздохнул, сел на кровать и принялся развязывать миллион проклятых завязок мирской одежды: - В том - то и дело, что искренне, но он бы никогда не поверил, что я способен сказать такое на трезвую голову. Может быть, хоть так до него дойдет, что я больше не пугало, которое умеет лишь читать нотации. - Мне кажется, он уже давно это понял, - сказала Эсмеральда, начиная задумчиво дергать за шнурки на платье. Ну и разумеется, один из них намертво затянулся. Она открыла рот, чтобы попросить Фролло помочь, и вдруг до нее дошло: - Так это что же получается, мы теперь женаты? У нас есть брачный договор, есть запись в книге, ты - официально Жоаннес… Экс - епископ на мгновение замер. - Мы муж и жена перед людьми, да, - произнес он медленно и, спохватившись, добавил: - иди - ка лучше сюда, не то завязки придется разрезать прямо на тебе. Эсмеральда послушно подошла, села рядом и подставила ему спину. - Перед людьми, - повторил Фролло, пытаясь распутать тугой узелок, - но не перед богом. - Ай, щекотно, - взвизгнула Эсмеральда, - значит, у нас совсем не будет свадьбы? А я так хотела еще раз посмотреть на тебя в зеленом! И себе платье... - Посмотришь! - Завязки разошлись, и одновременно с ними из головы Фролло куда - то испарились все мысли о желанной подушке, - а вот платье сейчас точно лишнее! - сказал он и развернул ее к себе. - Отъедем подальше от Парижа, найдем место, где меня никто не знает и обвенчаемся, как полагается! - вслед за платьем в полет отправилась его рубашка, - И я хочу сделать это под своим собственным именем! - Клод!!! Несчастный остаток ночи прошел… нет, не в обсуждении оттенков зеленого.