Формула любви

— Просто великолепно! Жить столько лет за мой счёт, чтобы найти себе… Гренгуар, он написал на ком собирается жениться? Поэт заглянул в письмо, — На дочери мэтра Мерсье, торговца из Лиона. Фролло перекосился, — Должно быть, он действительно богат, у брата всегда был нюх на деньги, правда, в основном на мои. Но дойти до того, чтобы породниться с галантерейщиком*? Неужели ему мало? Эсмеральда многозначительно покашляла, однако ее проигнорировали. — Как же, «Дорогая, у меня брат — епископ, он все устроит! Он же всю жизнь пляшет под мою дудку! Для нас откроются все двери. Мы отлично повеселимся! А когда бедняга отправится на тот свет…» Фролло замолчал на полуслове, видимо, вдруг осознав, что его аудитория не только Эсмеральда, а весь Штаб. И хотя оба закадычных друга уже много лет были в курсе его семейных неурядиц, лично с ними он, понятное дело, не делился. Если добавить к этому совершенно несвойственную епископу экспрессию в выражении мыслей (во время своей речи он размахивал руками, как мельница) и описанный до этого хм… экзотический наряд, (нормально одеться он так и не удосужился) то становится понятно, почему и звонарь, и поэт сидели, разинув рты. Квазимодо даже пару раз глаз протер. — Мне нужно подумать. Одному. — сказал вдруг Фролло и, переступив через бревно, на котором они примостились, направился в глубь рощицы — босиком прямо по корням, иголкам и шишкам. Гренгуар аж поморщился, представив ощущения. Когда он исчез из виду, полторы пары ошалелых глаз сразу уставились на Эсмеральду, и в воздухе повис немой, не совсем цензурный вопрос: «Какого такого растакого лысого дьявола здесь происходит?» — Он собрался на мне жениться, — без предисловий сообщила Эсмеральда, продемонстрировав кольцо на пальце, — а приезд его брата ломает все планы. Скажем так: при попытке написать выражение лиц, Босх бы навсегда отложил кисть, выдрал себе все волосы и ушел в закат. Первым очухался Квазимодо. — Но как? — вопросил он, — Как? Господин же, он же… Гренгуар пропыхтел что — то невразумительное. — Кажется, этого вы оба и добивались, разве нет? — не удержалась от подколки Эсмеральда, — так нечего теперь стонать. Ладно, слушайте! И она выложила все. Почти все. Все, кроме того, что в наше время получило бы рейтинг, другими словами, кроме подробностей нынешний ночи и пары — тройки других. А когда закончила, поэт вдруг поднялся, взял свою лютню и с хрустом расколошматил ее о ближайшее дерево, объяснив, что таким аллегорическим образом он навсегда завязывает с творчеством, потому что даже его фантазия и гениальность были не в состоянии предвидеть то, что произошло на самом деле. — Что — то ты не вовремя решил уйти на покой, — сказал вдруг Квазимодо, — а кто будет придумывать, что делать? Господин, похоже, вышел из строя, как генератор идей. — Он же сказал, что подумает, — напомнил Гренгуар, — значит, что — нибудь да изобретет. Я вообще не вижу проблемы, похороны мы ему организуем такие, что ух! Париж вздрогнет! Жеан уедет несолоно хлебавши. — В том — то и дело, — вздохнула Эсмеральда, — что очень даже солоно! Да и вряд ли он вообще уедет. В случае смерти старшего брата он становится наследником всего, а Клод — никем и без гроша за душой. Я — то, конечно, переживу, даже если придется скитаться, но он… Поэт поскреб затылок. — А мне показалось, что учитель уже не против и цыганом заделаться. Хотел тебя даже спросить, не ударялся ли он головой. Ну, раз с природой он пока не слился, придется придумывать, как заставить его брата вступить в счастливый брак где — нибудь подальше от Парижа. Да там и остаться. — Вот и придумывай, — похлопал поэта по плечу Квазимодо, — а я пойду, господина поищу. Что — то не понравилось мне это его «Я должен подумать один». — Нет, я пойду! — подорвалась Эсмеральда, — он мне сильнее не понравился. — Лучше не надо, — сказал горбун, мягко толкая ее обратно на пень, где она до этого сидела, — сейчас ты последняя, кого он желает видеть. — Это почему? — Просто поверь мне на слово, — вздохнул Квазимодо. Ну не говорить же ей было, что по всем признакам епископ только что усомнился в правильности собственного решения. На самом деле Фролло далеко не ушел, только забрался в такое место, куда и ребенок бы с трудом протиснулся: густой ивняк на берегу ручья. Как он сам просочился между стоящими забором хлесткими полукустами, осталось загадкой. Квазимодо даже и пытаться не стал, просто пробил себе просеку, как таран. Поэтому ничего удивительного, что его появление не стало для епископа сюрпризом. — Что во фразе « Мне нужно подумать одному» тебе не понятно? — спросил он вяло, вынимая изо рта травинку, которую до этого с ожесточением грыз. Вместо ответа звонарь обошел его кругом и, устроившись на кочке напротив, вперил в господина свой единственный глаз. — Вы что — то сказали? — спросил он. — Я спросил, кто тебя сюда звал, с каких это пор ты перестал меня слышать, Квазимодо? — С сегодняшнего утра, — ответил тот, явно читая по губам. Фролло нахмурился. — То есть как? А то, как я тебе кричал…? Звонарь помотал косматой головой. — Ни звука, ни словечка. Несколько мгновений епископ таращился на воспитанника, потом, видимо, что — то сообразив, выпрямился и схватился рукой за горло, в том месте, где все еще краснел след от завязок. — Не может быть, — пробормотал он. Это значит… его больше нет? Но я не ощущаю разницы. Пока Квазимодо соображал, что ему стоит сделать: посочувствовать или поздравить господина с потерей разрушающего дара (впрочем, еще не подтвержденной), Фролло облокотился обратно о ствол и сунул в рот травинку. — Что ж, все к лучшему, — проговорил он с кривой усмешкой, — хотя бы за витражи можно больше не опасаться. — Я думал, вы не собираетесь возвращаться в собор. — поднял единственную бровь звонарь, — Эсмеральда рассказала нам о вашем плане, Пьер там даже уже кое — что набросал, что поможет быстро избавиться от Жеана, — соврал он. — Но нам нужно ваше одобрение, чтобы начать, да и детали обсудить не мешало бы, поэт — то, он вечно вперед летит, а мелочи потом страдают. — Квазимодо! — прервал его Фролло, — я не сомневаюсь, что вы уже сделали все, о чем вас не просили, но… Он захлопнул рот и уставился в протекающий рядом ручей. Ручей на его пронизывающий взгляд никак не среагировал, а вот звонарь, которого перестали им сверлить, воспользовался шансом. — Вы что, передумали? — спросил он, шалея от собственной смелости, — хотите отступиться? И как, интересно, вы ей об этом скажете? В следующее мгновение он почти пожалел не только о том, что распустил язык, но и о том, что вообще родился, потому что природные прожекторы Фролло оторвались от текущей воды и направились на него. И вдруг погасли. Даже раньше, чем обратили нарушителя субординации в пепел. Так вот это напугало Квазимодо гораздо больше привычной выволочки неизвестно за что. — Господин, — сказал он шепотом, — если дело в вашем брате, так мы придумаем, что делать. Вы же создали штаб по спасению этого, как его, достояния, ну так мы и будем спасать. Вас. — Да, дело вовсе не в Жеане! — внезапно чуть ли не заорал Фролло, вскакивая на ноги, — не только в нем! А в том… — чтобы продолжить, он набрал, кажется половину всего воздуха в лесу: — С самого начала, с тех самых пор, как как она случайно попалась мне на глаза, кто — то будто вставляет мне палки в колеса, строит препоны. Раз за разом, раз за разом, словно одним желанием получить ее, — он вдруг перешел на шепот, — я нарушаю божью волю и сопротивляюсь попыткам наставить меня на путь истинный. Квазимодо, давно не слышавший от епископа упоминания всевышнего, кроме как в официальных проповедях и давно сомневающийся, что тот верит в кого — то кроме себя, аж подскочил на своей кочке. — И что если, — продолжал между тем Фролло, — за мелкой преградой в лице брата последует следующая, и следующая, и так до бесконечности… — Другими словами, вы струсили, — припечатал звонарь, поняв, что терять ему уже нечего. Однако, в ответ на это, мягко скажем, оскорбительное заявление, вместо того, чтобы начать орать, епископ сказал едва слышно: — Это бьет по ней тоже, так не лучше ли все прекратить, пока наглядным последствием моего ослушания не стало ее бездыханное тело, а то уже было пару раз… Квазимодо поскреб макушку, заподозрив, что излагая историю их приключений, Эсмеральда кое — что намеренно упустила. Тогда, возможно, господин был прав, но с другой стороны… — А если это не преграды, — спросил он, медленно, — если это испытания, чтобы убедиться, что ваше намерение твердо? И не важно, кому это так интересно. Разве хоть одно из них было непреодолимо? Посмотрите на меня, господин, мне даже и пытаться бесполезно, но у вас — то и руки, и ноги на месте, да и все остальное… — тут он поперхнулся, сообразив, насколько двусмысленно это прозвучало, однако, Фролло, будто не заметил. — К тому же, еще есть мы с Пьером, неужели втроем, мы не защитим нашу подругу от последствий любых ваших нарушений чьей бы то ни было воли? Епископ открыл рот, чтобы ответить, потом закрыл, потом открыл, снова закрыл и молча врезал кулаком в сосну. Квазимодо вздохнул, решив, что его слова не подействовали. Это подтверждало меланхоличное журчание ручья в полной тишине, которая все длилась, и длилась, и длилась. — Что там придумал Пьер? — спросил вдруг Фролло. *** — Так, — потер руки Гренгуар, когда Штаб снова оказался в полном составе: физиономию Квазимодо перекашивала довольная улыбка, епископ старался не встречаться глазами с Эсмеральдой, она, в свою очередь, пыталась прочитать по его лицу «что это такое было». — Я тут пока что искал решение, — сказал поэт, — и, кажется, придумал, как, не сильно отступая от первоначального плана учителя, сделать всех довольными. — Разве это была не моя идея? — вставила Эсмеральда, продолжая внимательно следить за Фролло. — Ну, — нисколько не смутился Гренгуар, — может быть, но ведь это я придал ей окончательный блеск! Остальные члены штаба дружно закатили глаза. — Так вот, слушайте! И он изложил новый план. — Хм, — задумчиво произнес епископ, когда стихло последнее сочащееся пафосом слово, — это может сработать, но нам нужен кто — то, кто встретит Жеана на въезде в Париж… — Я! — сказал поэт, — мы с ним когда — то были дружны, думаю, убедить его не составит труда. Меня больше волнует, куда спрятать вас, пока мы будем это все проворачивать. Может быть, вам обоим лучше пока остаться здесь? Сейчас у всех ворот стоит стража, как бы не остановили. — Табор завтра снимается, — возразил Фролло, — да и шансы, что меня в таком виде узнают — стремятся к нулю. В любом случае, мне нужно быть в Париже. — Может тогда попросим Клопена укрыть тебя пока во Дворе чудес? — спросила Эсмеральда, — там точно искать не будут. — А вот это ты ошибаешься, жёнушка, — вздохнул поэт, — Несколько дней назад кто-то пустил слух, что учителя похитили цыгане, и под предлогом поисков, король послал туда стражу в количестве небольшого войска, если бы я заранее Клопена не предупредил, дело бы кончилось плохо, а так, бродяги просто рассеялись. Но возвращаться обратно пока опасаются — Двор чудес пуст. Епископ потер лоб и бросил многозначительный взгляд на Квазимодо, мол, что я говорил, и здесь из — за меня проблемы. Квазимодо не поддался: — Как только о вашей трагической гибели вдали от Парижа будет объявлено, от них отстанут, — произнес он с уверенность, которую не испытывал. Фролло лишь покачал головой. — Они обыскали ваш дворец и поместья, — сказал Гренгуар, — проклятье, да они весь город перевернули, я не могу объяснить подобного рвения, если, конечно, вы не задолжали королю кругленькую сумму. При Луи Одиннадцатом на исчезновение епископа и внимания бы не обратили. Правда, все и так знали, куда они деваются. — Сумму — нет, — признался Фролло, но я пообещал ему кое — что в обмен на решение комиссии в нашу пользу. Поэт всплеснул было руками, но вдруг замер на середине жеста. — Так это же отлично, — провозгласил он, — все как нельзя кстати, даже врать почти не придется. Но лучше вам в Париже все — таки не появляться. — Я вернусь в собор сегодня же, — отрезал епископ, там уже, небось, каждый камень простучали и искать не должны, к тому же, оттуда хорошо видно во всех смыслах. Завтра ты подкараулишь моего брата у ворот Сен — Жак, отправишь его будущих родичей в гостиницу и предупредишь, чтобы они ни на шаг оттуда не отлучались и не произносили фамилию жениха под страхом немедленного ареста. Припугни их как следует. Квазимодо проследит, чтобы они не наделали глупостей, мало ли, какие у этого Мерсье в Париже связи. Потом отведешь Жеана в собор на Галерею королей, где все ему объяснишь. Отдашь то, что я для него приготовлю и убедишься, что они все действительно покинули город. Надеюсь, это — легкая часть. Потом подумаем, как сообщить властям о моей незавидной участи, не вызвав подозрений. На том и порешили. Описывать цыганские проводы можно было бы бесконечно, но мы лишь скажем, что состояли они из песен, плясок и… слез. Да — да! Епископа, наводящего трепет на клириков и прихожан собора, провожали со слезами и даже просили остаться! Честно признаться, Эсмеральду не раз чувствительно кольнула ревность, когда его окружили цыганки и каждая посчитала своим долгом если не обнять и поцеловать, то хотя бы прикоснуться к Живучему — чужаку — с — волшебным — стеклом, чье длинное прозвище они сократили до «Вавир» — чужой, потому что конец каждый раз тонул или в восторженном визге, или в громком «чмок», или в настойчивом предложении напоследок погадать. И дело было даже не в бурных выражениях симпатии, не в проявлении радушия или, как сейчас бы сказали, вторжении в личное пространство, а в том, что Фролло вообще не сопротивлялся. То ли от того, что смирился, то ли потому, что ему это откровенно нравилось. В общем, весь процесс прощания Эсмеральда кипела, как чайник, уже жалея, что ее собственный поклонник не появился, и брызгала кипятком на ни в чем не повинного поэта, который страдал не меньше — чужая восторженная публика, а уж тем более публика учителя вызывала у него еще более жестокие муки. Бедняга сокрушался, что не прихватил вторую лютню, которую можно было бы также символично раздолбать о колесо цыганской повозки. Радовался один Квазимодо, хотя и он с трудом верил в происходящее. Улучшенную Фролло кибитку нагрузили снедью и более — менее приличной, хоть и истошной цыганской одеждой (А то тебя, Морковка, в Париж не пустят, — радостно сообщили неразлучные братья, притащив груду тряпья), Мария вызвалась «прокатить всю компанию до города с ветерком». Эсмеральда сразу согласилась, со злорадством подумав о зеленоватом лице епископа после бешеной гонки — лишь она одна знала, как лихо бабка правит. Увы, мести не суждено было свершиться — молился и хватался за сердце во время поездки один Гренгуар. Он же потом и выпал на дорогу, пытаясь отдышаться, чтобы не растерять внутренности прямо под стенами Парижа. Лицо же Фролло, сидящего на козлах, поначалу было просто невозмутимым, а под конец совершенно окаменело. Эта метаморфоза настолько не понравилось Эсмеральде, что она выбралась наружу, чтобы узнать в чем дело, и обнаружила длинную очередь из путников, повозок и всадников, желающих въехать в столицу через ворота Сен — Дени. Очередь почти не двигалась. — Мне кажется, они проверяют каждого, — процедил епископ сквозь зубы, — боюсь, просто так нам в город не попасть. — Это если бы меня с вами не было, — растекшись в улыбке, возразила Мария. * Мерсье — галантерейщик