Формула любви

— Ты совсем рехнулась, старуха, если думаешь, что я туда полезу, — загремел Фролло, внезапно входя в слегка подзабытый режим грозного епископа (вероятно, сказалась близость родного города). Эсмеральда незаметно толкнула его локтем, очень даже обоснованно испугавшись, что ушлая бабка что — нибудь, да заподозрит: доверие доверием, но раскрывать ей глаза, когда за сведения о пропавшей церковной особе, вероятно дают награду… Все они стояли прямо под крепостной стеной в сильно заросшем, забытом богом и стражей месте у водостока, в решетке которого было выломано несколько прутьев. Темный ход, уводящий вовнутрь, Мария и представила, как «безопасные ворота в Париж». — Почему нельзя добраться, например, по реке, — продолжал возмущаться епископ, — у нас, слава богу, нет недостатка в лодочниках! — А потому, Клод, — взвилась старуха, — что раз они проверяют всех на въезде, то и реку стерегут. Уж поверь, я не одну облаву пережила. К тому же, это тебя они так усердно ищут… Тут она поняла, что ляпнула, и зажала рот рукой, но было поздно. — Почему это ты решила, что меня? — зловеще произнес Фролло, нависая над ней. Старуха попятилась и попыталась слиться с кустом, но вместо него позади оказалась непробиваемая скала в лице горбуна. — Да я что, — пискнула она, — я ничего. Из меня и под пыткой слова не вытянешь. Я — могила. — Что ты знаешь, Мария? — довольно дружелюбно спросила Эсмеральда, невольно выступив в роли, как сейчас бы сказали «доброго следователя». — Ну, я… — буркнула старуха, поняв, что попалась, — Вот он — указала она большим пальцем себе за спину, — звонарь собора Парижской богоматери, его трудно с кем — то перепутать, ты, — ткнула она в грудь Гренгуара, — хорошо известный во Дворе чудес рифмоплет, и если бы эти двое не заявились сегодня в табор, я бы в жизни не догадалась, кто ты, Клод…, — перешла она на шепот, — Я знаешь ли не глухая и не дура, слышала о чем тут у ворот судачили. Ты — церковная шишка, которую все ищут. Т — ты парижский епископ, — добавила она с таким страхом, будто само слово могло ее укусить. — Но я никому не скажу! Вот тебе крест! И мне все равно, что ты натворил. — Ничего я не натворил, — со вздохом произнес Фролло, решив не отрицать очевидное, — Кроме того, что ты и так знаешь. Я просто хочу исчезнуть. Совсем. Но вначале мне нужно уладить дела. Тайно, разумеется, так что если ты… — Так в чем же дело? — немедленно расцвела бабка, и в ее глазах появился хитрый блеск — я могу подождать вас тут, снаружи. А сняться мы можем позже. Искать тебя в таборе не будут. Никто не узнает, мы своих не сдаем. Так что вас, голубки, не потревожат, — подмигнула она Эсмеральде. — А ты мне остальные повозки обещал доделать! Путь — то неблизкий! На слове «голубки» Гренгуара сразил жестокий приступ кашля, заглушивший тихий всхлип Эсмеральды, Квазимодо пришлось начать изучать цветочки на ближайшем кусте, поскольку ему — то не повезло оказаться у епископа за спиной. Фролло со свирепым видом повернулся было к поэту, но в этот момент Мария расхохоталась, явив миру весь свой лес зубных пеньков. — Ох, прости! Забыла, что у тебя свой табор, — сказала она, — но все — равно, если что… В общем, закончилось все слезливым (уж со стороны старухи точно) прощанием. Не похоже было, чтобы ее сильно волновало неожиданное изменение гм… социального статуса недавнего пациента. Фролло стоически перенес почти все расточаемые ею комплименты в комплекте с попытками облобызать, уже непрекращающийся кашель поэта и неожиданный горячий интерес звонаря к ботанике (окрестные кусты остались лысыми). К тому времени, как, бабка, пятясь задом и скороговоркой, как Отче наш, повторяя «Боже, какой мужчина», исчезла в зарослях (кстати, к ней перекочевали и остатки содержимого мешочка с деньгами), епископ был уже готов безропотно лезть в любую дыру. Внутри было сыро, темно и исключительно вонюче, настолько, что у Эсмеральды даже дыхание перехватило. Гренгуару же больше не пришлось имитировать кашель, поскольку он стал настоящим. Даже Квазимодо поморщился. Разумеется, единственным, на кого вонь не произвела впечатление, был Фролло. Но это, конечно, не новость. Зато его гораздо больше других удручила необходимость скакать по камням, чтобы не наступить в источник смердения — вяло текущий ручеек, который со временем обещал превратиться в полноводную речку. Следуя наставлениям старухи, на развилках они каждый раз поворачивали направо. Уже на второй пришлось лезть через небольшой обвал, что неудивительно: судя по тому, что сказал епископ, осмотрев свод при свете одного из своих голубых фонарей, которыми их снабдила Мария — тоннель был гораздо старше городской стены и с римских времен вряд ли ремонтировался. У третьей развилки их радостно приветствовал указатель в виде человеческого скелета в полуистлевшей одежде, приведший поэта в настолько меланхоличное настроение, что он начал декламировать «Божественную комедию». Фролло приказал ему заткнуться, отвлекся и ухитрился почти по пояс провалиться в невидимую, полную той же безымянной субстанции яму. От неожиданности он так громко высказать свое отношение к происходящему, что все, кроме Квазимодо зажмурились и инстинктивно прикрыли головы руками, ожидая камнепада. Ничего не произошло. — Больше не работает, — мрачно сообщил епископ, выбираясь с помощью звонаря из провала, — я, конечно, не собираюсь здесь экспериментировать, но, похоже, собственный плащ избавил меня от проклятого дара. Квазимодо тоже теперь не слышит ни слова. — Завязки? — шепотом спросила Эсмеральда, вытаращив на него глаза. Фролло лишь молча кивнул. — Боюсь, учитель, — сказал Гренгуар, — что придется все — таки спрятать вас где — то в городе. Не уверен, что нам удастся пробраться в собор даже под покровом ночи, вы же видели, что творится. Да еще в таком виде… — Мне нужно в лабораторию, что — нибудь придумаем, — отрезал Фролло, — главное сейчас найти выход отсюда. — Надеюсь, ваша Мария не заманила нас в это адское место намеренно, — пробормотал поэт. Видимо, та же мысль уже посетила всех, потому что никто не ответил и следующие полчаса прошли в тишине, прерываемой скрипом камней и плеском (назвать это водой не поворачивается язык) жидкости. А потом они снова наткнулись на развилку. На этот раз из небольшой камеры в разные стороны отходили сразу четыре тоннеля, и самый правый был одновременно самым узким, грязным и таким низким, что даже Эсмеральде пришлось бы опуститься на четвереньки, чтобы в него пропихнуться. Скорее лаз, чем тоннель, очевидно еще и полный крыс. Кроме того, со всех сторон слышался шум, напоминающий гул горной реки, а в центре камеры плескалась гигантская лужа, почти заполнившая ее до краев. По поверхности этой лужи или, лучше сказать озера, гуляла крупная рябь, причину которой каждый мог найти свою, в зависимости от богатства воображения. Понятно, у кого было лучше всех с фантазией. — Я туда не полезу! — голос Гренгуара сорвался на фальцет, — лучше виселица! Фролло с проклятием схватил Эсмеральду за руку и прижал к себе с такой силой, что можно было не гадать какая именно его, как сказали бы сейчас «моральная травма» ответственна за ее едва не переломанные пальцы и хрустнувшие ребра. — Я полезу, — буркнул Квазимодо и, прежде, чем кто — то успел воспротивиться, наступил в воду… Вопреки опасениям, страха в луже оказалось по щиколотку. Звонарь специально исходил ее всю, чтобы убедиться, что там нет ни ям, ни провалов. И все — равно недоверчивый поэт предпочел ободрать локти, но пробраться по узкому выступу вдоль стены, а епископ — перенести Эсмеральду на другую сторону, несмотря на уверения, что она и так уже грязная, а в башмаках хлюпает то, что лучше не называть. Оказавшись снова на твердой, вымощенной античными булыжниками земле, вся четверка вздохнула с облегчением. Как покажет время — расслабились они рановато. Теперь им предстояло решить куда двигаться дальше. По всему выходило, что в дыру, но когда Эсмеральда (с большой неохотой выпущенная, наконец, Фролло из рук) посветила туда начавшим тускнеть фонарем, оказалось, что ход еще больше сужается и неизвестно, все ли смогут в него протиснуться. Поэтому было решено сначала обследовать остальные три. Квазимодо выбрал себе следующий за лазом, как самый неприглядный, Гренгуар — тот что был по центру — широкий и с виду безопасный. Фролло собрался лезть в крайний левый, три раза заставив Эсмеральду дать слово, что она не сдвинется с места, пока они не вернутся. То, что согласно кивая, она скрестила за спиной пальцы, он, к счастью, не заметил. — Знаете, учитель, — сказал Гренгуар, когда Квазимодо, не откладывая дела в долгий ящик, исчез в своем проходе, — думаю, мы имеем право знать за что так страдаем. Вы хоть расскажете, чего такого пообещали королю, что это стоит купания в нечистотах? — Да, — неожиданно поддержала поэта Эсмеральда, — я бы тоже послушала. Ты сказал, это ради собора, значит, от Штаба не должно быть тайн! — Расскажу, — кивнул епископ, — как только выберемся отсюда. Только хочу напомнить, что кое — кто здесь страдает только потому, что нарушил мои указания! — Вот всегда так, — проворчал Гренгуар, делая шаг в свой тоннель и поднимая фонарь повыше, — кто во всем виноват? Конечно, я — я — я — а — а — а…!!! Последнее слово, а точнее местоимение потонуло в истошном вопле, потому что в этот момент вроде бы крепкий пол под ногами служителя муз неожиданно поддался, и бедолага сквозь него провалился. Его фонарь, погаснув, улетел в темноту. Процесс падения сопровождался оглушительным грохотом и плеском. — Пьер! — заорала Эсмеральда. Фролло рванул вперед, лишь чудом успев в последний момент схватить поэта за руку. Правда, поскольку силу инерции никто не отменял, а весил Гренгуар при всей своей худобе прилично, то к ужасу Эсмеральды, епископа утащило вслед за ним в образовавшуюся дыру, даже несмотря на отчаянные попытки за что — нибудь уцепиться. Когда она сама на подгибающихся ногах добралась до ямы и заглянула в нее, стало ясно, откуда исходил гул: под полом несся бурлящий поток. У самой стены, в шапке вонючей пены виднелись две головы. На перемазанной физиономии Гренгуара читалась паника, лицо Фролло, который одной рукой держал поэта за шиворот, другой вцепился в каменный выступ, было мрачным и сосредоточенным. Увидев над собой Эсмеральду, он что — то сказал, но из — за шума она не расслышала и только со второго раза прочитала по губам: Квазимодо! На их счастье, уйти далеко горбун не успел. Обнаружив в своем тоннеле нишу с очередной композицией из костей, он так заинтересовался одним из скелетов с явными признаками горба, что все это время вместо того, чтобы искать выход, увлеченно разглядывал бренные останки какого — то бедолаги. Конечно, перекошенное страхом лицо Эсмеральды заставило его тут же забыть об антропологических исследованиях и устремиться за ней со всей скоростью на которую была способна его с трудом работающая нога. К тому времени, когда они оба склонились над дырой, которая, кажется, успела еще расшириться, и от епископа, и от поэта на поверхности остались только глаза: поток неумолимо затягивал обоих под стену. Увы, как бы ни был силен Квазимодо, вытащить сразу двоих он не мог, поэтому первым из пены, как некая Афродита клоаки, появился облепленный нечистотами Гренгуар (правда, его шевелюра напоминала, скорее, прическу Горгоны). Оставив его отплевываться и кашлять на камнях, звонарь хотел было снова лезть в провал, но ничего кроме бушующей воды там не увидел. Вопль Эсмеральды оказавшийся даже громче удара Большой Марии, подтвердил, что единственный глаз его не обманывает, и Фролло в конце концов действительно засосало. Квазимодо начал судорожно сдирать с себя тюк с одеждой и снедью, отданный ему Марией, который он все это время таскал на спине, как второй горб, и который сразу стал бы в потоке отличным якорем. Но едва он отбросил его прямо в руки оторопевшего поэта и собрался прыгать в яму за господином, пока этого не сделала рыдающая Эсмеральда (а то порывалась), позади них голосом епископа рявкнуло: — Стой!!! Вот это горбун, как ни странно услышал, а даже если бы нет, то его все — равно дернули назад так резко, что он не удержался и хлопнулся на спину, как перевернутая черепаха. Последовавшая за этим немая сцена, станет в будущем одной из самых ярких в Гренгуаровом романе, который безусловно пополнил бы анналы мировой литературы, если бы увидел свет. Собственно было от чего лишиться дара речи (и даже дара рыданий, в случае Эсмеральды): перед ними стоял Фролло собственной персоной, с ног до головы черный от хм… грязи (про запах мы умолчим, им и так уже пропиталось все). Не взяла чернота только его взъерошенную рыжую шевелюру, так что будь члены штаба более суеверны или хотя бы религиозны, то, скорее всего, с воплями разбежались бы во все стороны, уверенные, что им явился сам дьявол. Эсмеральда открыла рот. — Это был не пятый раз! — быстро сказал епископ, подняв палец, — там решетка, через которую и мышь не прошмыгнет. Знали бы заранее, уже бы давно выбрались: всего пара неприятных мгновений под землей, потом сразу наверх выносит. Кстати, тот ход — тупиковый, — он кивнул на левый тоннель. — Ага, а врезаться со всего маху в решетку… — начал было Гренгуар. — Приложило немного, — нехотя признался Фролло, делая поэту страшные глаза, — хорошо, не головой. Так что с остальными ходами? — осведомился он тоном, каким обычно спрашивал, все ли готово к мессе. — В моем только кости, — подал снизу голос Квазимодо, — много. — Я дальше не пойду проверять! -заявил Гренгуар, — Там, кажется, все затоплено. — Значит, выберем правый, — подытожил епископ, — когда я смою с себя это… хотя бы частично… хотя бы с лица. Кто — нибудь из вас додумался захватить чистую воду? Эсмеральда всхлипнула и кивнула. Собственно, он мог и не трудиться: лаз оказался таким же грязным, как и все вокруг. Даже при том, что частично пол и стены вытерла своей юбкой та же Эсмеральда, заявившая, что либо она лезет первой, либо не сдвинется с места и им придется бросить ее здесь. Разумеется, Фролло отправился сразу следом, за ним — Квазимодо, уже в начале прохода начавший бороздить спиной потолок, и, наконец, Гренгуар, смирившийся даже с тылом звонаря перед носом, лишь бы снова куда — нибудь не провалиться. Поначалу он пытался ворчать, выражаясь в том смысле, что, мол, если это безопасные ворота в Париж, то дыба — инструмент для щекотания пяток, но потом Фролло, которому из — за оригинальной акустики в тоннеле было прекрасно слышно каждое слово, не выдержал и пообещал лично скинуть жалобщика в первый попавшийся колодец, если не угомонится, на что «жалобщик» ответил, что у учителя уже был шанс от него избавиться, но он его упустил. Кстати, спасибо. Большую часть пути они проделали на четвереньках, но пару особенно узких мест пришлось преодолевать ползком. В третьем узком месте Квазимодо застрял. Епископу, которому рост мешал развернуться, пришлось сначала доползти до конца прохода, убедиться, что в очередном каменном мешке относительно безопасно для Эсмеральды, и лезть назад, вызволять воспитанника. Описание «операции» потянуло бы на очередную главу, поэтому ограничимся синопсисом: Квазимодо оставил на стене того тоннеля значительный клок собственной кожи (а не весь горб, как в тайне надеялся), Гренгуар, пытаясь пропихнуть друга дальше, приобрел, по его словам, бесценный опыт и теперь мог достоверно описывать муки рожениц, Фролло, которому пришлось тащить, с невозмутимым видом сообщил, что, как хирург, при таком крупном ребенке он бы уже резал. Квазимодо решил не уточнять, что именно. Как бы то ни было, общими усилиями беднягу достали и даже почти без повреждений (здоровенная ссадина не в счет), чего нельзя сказать, собственно о спасателях: поэт потом с трудом разогнулся, Фролло растянул запястье и по обыкновению скрыл. Но когда вся хм… тройня, наконец, благополучно вывалились из дыры, взмыленная и уставшая, выяснилось, что отдохнуть им не удастся: Эсмеральда зажала рот уже готовому победно заорать поэту и прошептала: - Мы здесь не одни.