Формула любви

Эсмеральда подтащила к кушетке кресло, забралась в него с ногами, подперла щеку рукой и начала «караулить». Хотя ее занятие, пожалуй, больше подпадало под гренгуарово определение «Ну, да, конечно», поскольку никакой необходимости в нем не было — Фролло спал как младенец и, похоже, в ближайшее время просыпаться не собирался. Но иного вменяемого оправдания своему пребыванию в келье она придумать не успела. Не показывать же чересчур ушлому пройдохе — поэту, как близко к сердцу она приняла его романы. Последний, так просто вселил в нее мистический ужас тем, насколько похоже были описаны ее ощущения и чувства. Если в случае с епископом еще можно было понять, кто сливает Гренгуару информацию, то объяснить его дьявольскую проницательность в отношении нее, Эсмеральда не могла. К тому же, возникало неприятное чувство, что некоторые из описанных событий начали сбываться. Вот как раз в этот самый момент ее мозг гонял по кругу мысль: что если их расчеты были ошибочны, и она превысила дозу мака в отваре? Тогда самым легким последствием будет то, что епископ благополучно проспит и мистерию, и все на свете. Как говорится: за что боролись… Про худшее ей думать не хотелось, но приходилось. Итог раздумий: пульс (проверен раз пятьдесят за последние десять минут. В норме.), температура (трудно сказать, учитывая, что в последнее время его постоянно лихорадило), дыхание (вроде не сбивается, но все-равно страшновато). Зрачки она проверять не рискнула. Наконец, устав нервничать и обозвав себя истеричкой, Эсмеральда просто предалась созерцанию. Вот созерцать было приятно, особенно зная, что никто на этом деле не поймает. А то она была как-то не готова добровольно распяться перед всем миром в лице Гренгуара и признать, что взрослая здравомыслящая женщина с достойным послужным списком (кто сказал, что мадам де Шатопер вела жизнь монахини?) по уши втрескалась не в кого-нибудь, а в Епископа Парижского. Вторично. Спустя двадцать лет. И это при том, что воспоминания о первом разе для нее состояли в основном из чувства страха, унижения и позора. Страха она, понятное дело, давно не испытывала. Но последние два чувства заставляли держать рот на замке перед человеком, которого, совершенно очевидно, до сих пор вполне удовлетворяли обе его любовницы (хотя наука, по всей видимости, больше). Как она могла конкурировать с пузатой ретортой, источающей вместе с дымом легкий аромат ванили, к слову ее любимый? По сравнению с этой роскошной дамой, худосочная бывшая плясунья не имела никаких шансов. Хотя вообще — то ей было грех жаловаться: Фролло, без сомнения, в ней нуждался, ценил, что неплохо льстило самолюбию и, кажется, даже по своему привязался. Но при этом оставался абсолютно неприступным, как та самая чертова каменная башня. А она не собиралась повторять малоприятный опыт по выставлению себя полной дурой. Так что все катилось, как катилось. Жить одним днем оказалось легче. К тому же, вокруг было достаточно пищи для ума, чтобы удовлетворить даже самый острый интеллектуальный голод, которым (и здесь Гренгуар тоже угадал) она опять же была обязана Фролло. Хотя, разумеется, никаких писем она ему никогда не писала, в дискуссии не вступала, у нее и своих забот было по горло. Впрочем, латынь она действительно выучила (греческий, правда, не осилила), ну и Аристотель мимо не прошел. Да она и не думала — то о нем особо до того как он умудрился во второй раз ее удивить (первый раз был еще в тюрьме, когда он вдруг перешел на кривой, архаичный арго). Имеется в виду эпичная сцена с отдиранием засохшей глины, что само по себе тянуло на небольшую поэму, если бы Гренгуар, не дай бог, о ней прослышал. Вот не мог он просто назвать ее по имени, нужно было устраивать спектакль? Как он вообще тогда ухитрился ее узнать? Она, например, до последнего кусочка сомневалась, кто перед ней. Из задумчивости Эсмеральду вывел стук в дверь. Кто это, не нужно было гадать — из двоих ее друзей зачатками такта обладал только Квазимодо, который, кстати, продолжал смотреть на нее с нескрываемым обожанием, хотя, понимал, что, как сказали бы сейчас «навеки прописан во френдзоне». Оказалось, что снаружи уже стемнело, и горбун заботливо принес ей ужин. — Ну, как? — спросил он, ставя на стол корзинку из которой выглядывало бутылочное горлышко. — Спит пока, — пожала плечами Эсмеральда, — боюсь, как бы не проспал. — На этот счет можешь не беспокоиться, — усмехнулся Квазимодо, — я поспорил с Пьером, что господин к Первому часу очухается, а я еще ни разу не проиграл. Были бы у нашего гения деньги, я бы за сегодняшний день обогатился. — Вы, двое… — начала Эсмеральда. — А это я заберу, — быстро сказал звонарь, сгребая со стола все готовые сферы, — Мне их еще на гаргулий вешать. Ну, я пошел, — и он поспешно ретировался. Следующие несколько часов она занималась тем, что жевала принесенную булку, запивая ее вином, потому что больше было нечем. Размышляла о том, где Квазимодо удалось стянуть такое хорошее вино, к тому же неразбавленное. Созерцала. Созерцала, отгоняя от себя фривольные мысли о церковной особе. Созерцала, полностью отдавшись фривольным мыслям о церковной особе. Когда фривольные мысли почти заставили заткнуться здравый смысл и чувство самосохранения, простого созерцания ей показалось мало. Эсмеральда хлопнула пустой бутылкой по столу, отчего все стоящее на нем синхронно подпрыгнуло с тихим звоном, выбралась из кресла и примостилась на краешке кушетки, недоумевая, почему не сделала этого раньше. Открывшийся вид оказался гораздо лучше, к тому же было достаточно одного движения… — Надеюсь, ты потом этого не вспомнишь, монсеньор, — пробормотала она, наклоняясь. Дальнейшее было как-то смутно. Мелькнула только мысль, мол, как удачно, что сердце оказалось прямо под ухом, а дыхание над головой, не нужно будет лишний раз проверять. Кажется еще она попыталась выбить себе местечко пошире и чем-нибудь укрыться. Последнее даже получилось. В довершение она крепко прижалась всем телом к какой-то большой грелке и заснула с довольной улыбкой на лице. *** Надеемся, что ни у кого нет врагов настолько заклятых, чтобы им можно было пожелать проснуться так, как Эсмеральда. От светящего прямо в глаз солнца, с адской головной болью, в лаборатории епископа и под его накидкой. Одной. После того, как вчера она… Тут Эсмеральда пожалела, что вообще проснулась, а не впала в какой — нибудь летаргический сон на всю оставшуюся жизнь. Вопреки распространенному мнению, что уговоривший целую бутылку крепленого без достойной закуски вряд ли будет четко помнить происшедшее накануне, она могла воспроизвести чуть ли не каждое позорное мгновение, будто оно было запечатлено в камне. Даже если каким — то чудом епископ совсем ничего не почувствовал (в чем она сомневалась, учитывая, как у нее саднили губы), то просто ее пребывание в его кровати перечеркивало любые попытки оправдаться. А что, если еще и следы ее поползновений остались? Эсмеральда закрыла лицо руками и застонала. В довершение ее бед на лестнице послышались шаги. В панике она начала искать, куда бы спрятаться, но кроме открытого окна ничего подходящего не увидела. К окну она все — таки была пока не готова, хотя, кто знает, что будет дальше. Дверь медленно, со скрипом открылась… и из — за нее показалась сияющая физиономия Гренгуара. Эсмеральда чуть не умерла от облегчения. — Что, проснулась? — радостно осведомился поэт, — мы тут тебе лекарство принесли, учитель сказал, у тебя, наверное, голова раскалывается. Следом за Гренгуаром в келью вошел не менее довольный Квазимодо с кружкой воды, у которой был лишь один недостаток — она была слишком маленькой, чтобы в нее можно было залезть целиком. Эсмеральда машинально выпила содержимое пузырька, который протянул ей поэт, прислонила холодную кружку ко лбу и закрыла глаза. — И как он? — спросила она через некоторое время, хотя, положа руку на сердце, ей совсем не хотелось слышать ответа на этот вопрос. Она его попросту боялась. — Да прекрасно, — ответил Гренгуар, — уже успел разогнать толпу зевак и наорать на Квазимодо за то что лампы неправильно повесил. Витражи целы. Да, и он знает, что мы сделали. — Что? Откуда? — Эсмеральда даже отняла кружку ото лба. — Так вот этот умник, — Звонарь втянул голову в плечи, — не только забыл книгу на столе, так еще и открытой на том самом рецепте. Но учитель, кажется, сильно и не расстроился. Мы все равно сказали, что это была твоя идея. Эсмеральда смерила поэта уничтожающим взглядом. Еще лучше, теперь Фролло решит, что она и усыпила его намеренно. Какой позор. — А кому из вас, олухи, пришло в голову меня напоить? — прошипела она, едва сдерживаясь, чтобы не вскочить и не надавать обоим конспираторам пощечин. Остановила ее только мысль, что резкое движение точно не понравится ни ее голове, ни ее желудку. Гренгуара вдруг очень заинтересовала трещина в полу. — Ну, мне, — признался он нехотя, — Но это Квазимодо нашел вино и вызвался его отнести. Если бы Эсмеральда обладала вокальным даром епископа, собор бы рухнул. — Зачем? — спросила она тихо, наконец, выдохшись, — зачем вы это сделали? — Я подумал, что тебе надо расслабиться, — сообщил поэт, не глядя ей в глаза, — ты ж в постоянном напряжении. Работаешь в два раза больше нас, за учителя, вон, переживаешь… Лесть Эсмеральду не впечатлила. — Гренгуар, правду! — Ладно, — вздохнул поэт. — Дело в том, что мы тоже волнуемся за собор. — Это понятно, но причем тут я? — Квазимодо, давай график, — повернулся Гренгуар к звонарю. Тот вынул из - за пазухи сложенный вчетверо лист бумаги. Развернув его, Эсмеральда увидела какие-то похожие на даты цифры и красную линию, которая сначала шла прямо, а потом резко задиралась вверх. — Ну и что это? — А это, дорогая женушка (Эсмеральда поморщилась) — график увеличения количества инцидентов с витражами и арочными сводами собора Парижской Богоматери за последние полгода. — Каких инцидентов? — С витражами и арочными сводами собора Парижской Богоматери, — без запинки повторил поэт, — Видишь эту цифру? Раньше учитель выбивал в год от силы два-три витража, причем из боковых окон, и, может быть, пару камней облицовки. А теперь смотри, куда лезет эта линия, начиная с октября прошлого года. Только за последний месяц мы лишились одной розы и семи окон с витражами и без, и это, заметь, при том, что половину инцидентов тебе удается предотвратить. Ни о чем не говорит? — Ты хочешь сказать, что он стал бить больше со времени моего приезда? Я что ли в этом виновата? — Ура, додумалась! — Все равно не вижу связи с попыткой меня споить. Гренгуар со стоном схватился за голову. — Квазимодо, ну хоть ты объясни ей! — взмолился он. Но горбун замотал головой и поднял обе руки вверх, в знак того, что лезть в это дело не собирается. — Послушай, — со вздохом сказала Эсмеральда, видимо, успевшая сделать какие-то выводы, — если это правда, и я так дурно на него влияю, что он рушит собор, ну, ну, значит мне придется уехать. Обратно в Реймс.- Она посмотрела на график, — Это же ужас какой-то! — Ну, да, чтобы он снова в ночь за тобой рванул, если у вас там очередная чума наступит? — О чем ты вообще говоришь? — спросила Эсмеральда, у которой в голове образовалась полная каша из вина, витражей, Реймса и епископа. — Он говорит о том, — встрял Квазимодо, — что когда господин узнал, что у вас эпидемия, и город приказано закрыть, то на ночь глядя помчался туда за тобой. Как ты можешь этого не знать, вы же вместе вернулись? Эсмеральда плюхнулась обратно на кровать и уставилась в одну точку. — Значит вот зачем он просил у меня лошадь, — пробормотала она и громче добавила: — Так если город собирались закрыть, то его бы оттуда тоже не выпустили, он что, совсем рехнулся? — Да!!! — взвыл Гренгуар, воздевая руки к небу в экспрессивном жесте, — Это то, что я пытаюсь тебе объяснить целый час! Разумеется, он помешан, нет, не так, он одержим до помешательства. Тобой! Вот уже двадцать лет. Спроси Квазимодо! А вы пляшете друг вокруг друга, как два упертых барана, но он при этом еще и все ломает. Так сделай что-нибудь, иначе никакая мистерия это здание уже не спасет! А я с вами с ума сойду, ей-богу! — И ты решил меня напоить, чтобы я «что-нибудь сделала»? — подозрительно спокойно спросила Эсмеральда в ответ на такое заявление. — У меня кончились идеи, — признался поэт, — Прости. — Так вот я «что-нибудь сделала», — взорвалась она, — а это «что-нибудь» сделало все только хуже! Ты когда-нибудь последствия просчитываешь, кукловод доморощенный? — Некогда считать, — отрезал Гренгуар, — действовать надо! Повисла пауза. — Может, вам просто поговорить? — робко предложил Квазимодо. — Поговорить? — фыркнула Эсмеральда, — если Гренгуар прав, то он может больше не мучиться поисками актеров в свои мистерии — у нас тут гений притворства. И прежде чем говорить, его придется вывести на чистую воду. У Гренгуара заблестели глаза. — И ты это сделаешь? — Так больше продолжаться не может. Я попробую, но если ты ошибаешься и причина в чем-то другом… Поэт лишь закатил глаза. Эсмеральда одним глотком выпила полчашки, вторую половину выплеснула себе на лицо. — Ну и где этот «разрушитель» сейчас? — На крыше, лампочки свои перевешивает. — сказал звонарь. — Так. Эсмеральда подошла к окну и высунулась наружу. Приятный прохладный ветер обдул ей лицо и взлохматил волосы, унося с собой остатки боли. На площади заканчивались приготовления к празднику, она была вся залита солнцем, разогнанная было епископом толпа стала снова собираться. — Мне нужен час, — сказала она, обернувшись, — только не давайте ему оттуда спуститься. — Не слезет еще долго, — ухмыльнулся Квазимодо, — я здорово напортачил. Если что, еще что-нибудь подпорчу. — А ты, — обратилась Эсмеральда к поэту, — найди мне козу. Может быть, все и к лучшему, пора рубить этот Гордиев узел!