Формула любви

«Попятившись было к двери, Эсмеральда вдруг остановилась. Что-то показалось ей неправильным. Квазимодо смеялся, но не диким безумным смехом сломленного человека. Вовсе нет. В другое время она бы решила, что он чему-то бурно радуется, но теперь терялась в догадках, что происходит в голове у этого странного создания, то наивного, как ребенок, то удивительно проницательного, то дикого, как лесной зверь. Квазимодо перестал смеяться, но его лицо все еще искажала гримаса, в которой Эсмеральда с удивлением узнала улыбку. Ей вдруг так захотелось снять с него весь этот нагар уродства, чтобы он не мешал видеть то, что действительно находилось под ним. — Я не знал, — сказал вдруг Квазимодо, — простите меня, госпожа, я не знал. — Чего ты не знал? — спросила она, совершенно сбитая с толку. Тогда он подошел к ней почти вплотную и испытующе заглянул в лицо — его единственный глаз светился, как у демонического существа, но на этот раз Эсмеральда не испугалась. — Я не знал, — прошептал он, — что вы тоже… Пару мгновений она смотрела на него, не понимая, а потом начала краснеть. И все, что смогла сделать, это кивнуть в ответ. Квазимодо шумно выдохнул, словно все это время задерживал дыхание. — А господин…? — Я ему сказала, — быстро ответила Эсмеральда одними губами. Сказала и сразу сбежала, — подумала она, — словно стыдилась. Горбун отвернулся, доковылял до кресла и тяжело опустился в него, как-то сразу состарившись на десяток лет. — Значит, дождался, — сказал он тихо. — Вы были правы, не стоило пытаться играть в бога. Не дело это. И приносит лишь несчастья. Господь карает за гордыню желанием недостижимого. Остается радоваться, что он смилостивился над ним хотя бы в конце. А ты, Квазимодо, а ты? За что он тогда карает тебя? — подумала Эсмеральда, но вслух сказала: — Человек сам себе судья и палач, тебе ли не знать этого. Мы носим наше наказание в себе.Только он тащил его на плечах слишком долго и растратил все силы. В этом есть и моя вина, так что теперь мне нести ее дальше. Она подошла к столу и задумчиво откинула последний слой ткани с манускрипта, не зная, что с ним теперь делать. Ей больше не нужен был оберег, который она сама лишила силы. — Это она! — свистящим шепотом сказал Квазимодо у нее над ухом, заставив подпрыгнуть от неожиданности, — та книга, из которой господин узнал об эликсире. — Что? — переспросила Эсмеральда, решив, что ослышалась, — ты хочешь сказать, что уже видел ее? Когда? — Смотрите, — Квазимодо перевернул несколько страниц, — Вот тот цветок, — и он указал на странное растение с корнями, похожими на бутоны. — его он использовал для снадобья. — Ему удалось ее расшифровать? — Я не знаю, может быть только одну страницу. — Значит, старик солгал. — пробормотала Эсмеральда. У нее в голове закружилось множество вопросов: почему торговец сказал, что изучал манускрипт пятьдесят лет в одиночку? Как он снова оказался в его руках, зачем архиепископ его вернул? — Значит вы были у книготорговца с моста Менял? — спросил Квазимодо в ответ на ее мысли, — меня много раз посылали к нему, он когда-то был у нас монахом, но его изгнали, как господин не пытался этому помешать. Он и сам тогда едва всего не лишился. Алхимик, — догадалась Эсмеральда, — старик был не просто любителем книг. Вот что сближало его с Фролло. Однако, не похоже, чтобы архиепископ делился с ним результатами своих исследований, хотя, кто знает, чем он вообще с ним делился. Ей невольно вспомнился проницательный, понимающий взгляд старика. И то, что он не взял с нее денег. Что ж, это объясняло если не все, то многое. Но что делать с книгой? Она перевернула еще несколько страниц, в надежде, что Квазимодо еще что — то в ней узнает, но звонарь лишь качал головой. — Возьми ее, — сказала она, наконец. — Собери все его записи и спрячь так, чтобы они не нашли. Думаю, старый монах тебе в этом поможет. Возможно, с подсказками твоего господина, он или расшифрует остальное, или хотя бы сможет воссоздать снадобье. Если так, не допусти, чтобы оно стало предметом раздора. Его нельзя продать, только отдать по доброй воле, говори, что иначе оно потеряет силу. — Квазимодо будет охранять, он всегда это делал, — просто сказал горбун, — Только, увы, не всегда удачно, — добавил он, опуская глаза. Они оба замолчали. Эсмеральда снова обвела взглядом лабораторию, стараясь запомнить каждую мелочь. Скоро она покинет собор, покинет Париж и ей хотелось унести как можно больше дорогих ее сердцу образов. Оставалось сделать лишь одно. — Скоро начнется месса, — сказал Квазимодо, снова будто прочитав ее мысли. — Времени остается немного. Я провожу вас к нему, госпожа. И это «госпожа» внезапно резанула ей слух. — Не называй меня так, — воскликнула она, — я ничья госпожа и уж тем более не твоя. Ты мой друг, Квазимодо, зови меня по имени, если, конечно, еще его не забыл, — добавила она с легкой улыбкой. — Эсмеральда, — медленно произнес горбун словно пробуя на вкус нечто восхитительное, — идемте со мной. Он взял со стола одну из свечей и начал спускаться по лестнице, она пошла следом. Желтый отсвет плясал на грубо обтесанных камнях, медленно удаляясь, и ей снова казалось, что она спускается прямиком в ад, только ее проводник — не Вергилий, а горбатый звонарь собора Парижской Богоматери. И этот ад — ее собственный. Ей не хотелось идти. Не хотелось видеть его таким. Когда она увидит — назад пути не будет. Она больше не сможет представлять, что он все еще где-то ждет ее, не сможет писать ему письма, притворяясь, что ответных нет, потому что они затерялись в дороге по вине нерадивого гонца. Когда она увидит — она будет знать. А ей не хотелось знать. Только почувствовать, что он реален. Снова коснуться плоти, а не бездушного листа дорогой бумаги. Как же так случилось, что наговорив столько правильных слов Квазимодо, сама она была готова бежать назад, чтобы снова и снова искать ответы в манускрипте? Тем более, что теперь у нее, возможно, была подсказка… Кого она тогда убеждала его или себя? Квазимодо распахнул перед ней дверь. В соборе было все также тихо и сумрачно, на часовне горели уже немного оплывшие свечи. Эхо шагов звонаря многократно отражалось от стен, делая тихое шарканье похожим на скрежет с которым палач затачивает свой топор. Наверху в невообразимой вышине медленно уплывали назад арки свода, напоминающие шестилапых пауков. Когда — то ее должны были казнить, испытывала бы она то же чувство неизъяснимого страха по пути на Гревскую площадь? — Я посторожу, гос… Эсмеральда, чтобы вас не потревожили, и буду поблизости. Скоро придут менять свечи, долго оставаться нельзя. С этими словами Квазимодо растворился в тени колонн. А она и не заметила что они уже дошли до хора. Теперь резная деревянная часовня возвышалась прямо перед ней, так близко, что можно было протянуть руку и коснуться бархата, которым она была обтянута сверху до низу. По углам стояли ангелы с крестами и трубами. Льющийся с крыши свет тысячи свечей, видимо, призванный олицетворять собой божественное сияние, придавал небольшому сооружению сходство с погребальным костром, и воск дождем проливался на плиты пола. Крепко зажмурившись, как перед прыжком в воду, Эсмеральда шагнула сквозь занавесь горячих капель и оказалась будто внутри алькова с высоким ложем. Но после яркого света перед глазами у нее все смешивалось: бархат и парча, слабо мерцающая лампада, четки из зеленого камня с маленьким серебряным крестиком в неподвижных руках, искусный узор на митре и странное белое пятно, которое никак не могло быть его лицом. Чтобы рассмотреть его получше, она заставила себя вглядываться пристальнее, пока на нем, как на рисунке в старинной книге не стали проступать знакомые черты. Лишь тогда она с замиранием сердца убедилась, что это действительно был он. Но отчего так впали закрытые глаза и заострились скулы? Отчего эта восковая бледность, отчего выражение всего лица такое холодное и строгое, ведь она помнила, что он умеет смеяться. Она могла бы заставить его смеяться снова, могла бы показать как прекрасна жизнь за пределами каменных стен. На что ей величие, если она предпочитает несовершенство страсти?. Эсмеральда смотрела, не отрывая глаз, а фантазия рисовала ей картины того, что могло бы быть. У нее была целая горсточка воспоминаний и бесконечное прекрасное воображаемое будущее, но потом ее взгляд натыкался на бледные, плотно сжатые губы, на глубокие тени под глазами, и мечты с треском рушились, разбиваясь об ужасную реальность. Снова и снова, пока ее измотанная душа не оцепенела. Последний раз взглянув в его застывшее лицо, она опустилась на колени и прижалась щекой к его плечу, чувствуя холод даже сквозь расшитую парчовую ризу. — Вы солгали мне, монсеньор, — сказала она тихо. — О, зачем же вы мне солгали? Хотели облегчить боль? Смотрите, как хорошо у вас это получилось. Как будто ты бы поступила иначе — внезапно прозвучал у нее в голове голос Гренгуара. — А если сама готова отдать последнее, то почему отказываешь в этой привилегии другим? Потому что я хочу, чтобы эти другие жили, — едва не закричала она. Так и они хотят того же для тебя, — рассмеялся невидимый поэт. Эсмеральда вздохнула — спорить с этим шутом было бесполезно. — Я принесла вам удивительную книгу, — сказала она, снова обращаясь к архиепископу, — но оказалось, что хотя бы к одной из ее тайн вы уже подобрали ключ. Книга у Квазимодо, если вам вздумается продолжить… Ох, что я говорю, — перебила она сама себя, тихо рассмеявшись, — Я забыла, теперь у вас есть все тайны мира и целая вечность, чтобы их постичь. Она замолчала, внезапно подумав, что он, должно быть, будет так счастлив припасть к бесконечному источнику знаний, что совершенно забудет о ней. — Только дождитесь меня, — воскликнула она ревниво, — не забывайте, что у нас остался незаконченный разговор. Правда, не обещаю, что буду скоро. Я люблю жизнь, монсеньор, но в этот раз, думаю, вам не придется ждать так долго. — Эсмеральда хотела добавить что-то еще, но в этот момент снаружи послышался хриплый голос Квазимодо, звавший ее по имени, и она поняла, что время вышло. Она встала, тщательно разгладила складку в том месте, где касалась ее щека и смахнула невидимую пылинку с покрова. — В добрый путь, — прошептала она, — будьте там счастливы, а я обещаю прийти, как только смогу, — потом наклонилась и поцеловала его в губы со всей нежностью, на которую была способна. — Я люблю вас, монсеньор, до встречи. Квазимодо ждал у дверей. К счастью, он сообразил принести ее плащ, потому что ни душевных, ни физических сил подниматься за ним на башню у нее не осталось. К тому же, в соборе уже началось движение — как и сказал звонарь, причетник явился менять оплывшие свечи. — Ты знаешь, где я живу? — спросила Эсмеральда прежде, чем Квазимодо успел толкнуть для нее тяжелую створку. Тот кивнул. — Тогда пиши мне иногда, я больше никого не хочу терять так надолго. Горбун снова кивнул, но она видела, что он мнется, будто желая что-то сказать и не решается. — П-прощайте, госпожа! — Он развернулся и собирался было уйти, но она поймала его за руку. — Скажи то, что хотел, Квазимодо, пожалуйста! Какое-то время звонарь молчал, опустив голову, но, наконец, выдавил: — Могу я… можно мне коснуться ваших волос, госпожа? — Если назовешь меня по имени, — засмеялась она тихо. — Эсмеральда… Тогда она вытащила свой старый кинжал, с которым вынужденно рассталась лишь раз в жизни, и отрезав прядь, отдала Квазимодо. — Ты можешь касаться их сколько хочешь, даже когда меня здесь не будет. Пусть они напоминают тебе, что я навсегда останусь твоим другом. Прощай же. — С этими словами, она проскользнула в дверь и растворилась в дождливом сумраке, так и не проронив ни слезинки. К чему, если у нее снова была надежда, пусть и такая же абсурдная, как прежде." - Уф! Все! - Гренгуар сдвинул на кончик носа чуднУю конструкцию из четырех линз, соединенных между собой чем-то вроде современного транспортира, и обвел взглядом слушателей. Слушатели безмолвствовали. Одна тихо всхлипывала в уголке, другой задумчиво тёр подбородок. - Ну? - Не выдержал поэт,- Не то, что бы я ждал аплодисментов (хотя на лице читалось, что ждал), но может быть, кто-нибудь хоть что-нибудь скажет, наконец? - Ты совсем рехнулся, Гренгуар? - осведомился епископ Клод Фролло, поднимая на него глаза, - Это никуда не годится! Опять.