Формула любви

«Эсмеральда прошлась немного вдоль ступеней, разминая затекшие члены и упиваясь отсутствием ставшей уже привычной боли. Подняла руки, несколько раз повернулась на пятке, выгнулась и лишь тогда заметила с каким выражением смотрит на нее Фролло. Ай, ай, ай, — подумала она с усмешкой, — стыдитесь, господин архиепископ. Значит, плоть вас больше не интересует? Забыли о том, что любой священник в душе остается мужчиной? Отец Франсуа мог бы кое-что вам об этом рассказать, например, о своей тайной семье. Только поостерегитесь, я-то давно уже не наивная девчонка. — Так в чем же ты хотела признаться? — не выдержал Фролло, — ты что, снова вышла замуж? — Боже, нет, — фыркнула Эсмеральда, — я слишком ценю свою свободу. И мне вполне хватило моего, как вы выразились, солдафона. Фролло с трудом подавил вздох облегчения. — Тогда в чем? — По правде говоря, не знаю, стоит ли вам об этом рассказывать, я же помню, какой вы себялюбец, не хотелось бы, чтобы ваша гордость пострадала. — Ох, девушка, не дразни уже, говори. — Что ж, ладно. Она уперла руки в бока и набрала в грудь воздуха. — Вам известно имя Лефевр Д’Этапль? — Исследователь Аристотеля? Да, конечно, — Фролло нахмурился, явно сбитый с толку, — когда — то я довольно долго переписывался с одним из его последователей. Пьер, так его звали. Удивительный молодой человек, никогда прежде мне не встречались такие свежие, необычные мысли, иногда чересчур смелые, его переводы были восхитительны, а то, как он трактовал… впрочем, тебе это, наверное, неинтересно. К чему ты клонишь? — А почему вы перестали ему писать? — К сожалению, это он перестал мне отвечать после того, как я несколько раз настойчиво пригласил его в Сорбонну. Возможно, он слишком скромен. Послушай, если тебе что-то о нем известно, то скажи, мое предложение в силе, в этих оболтусов — студентов давно пора вколотить немного здравого смысла, меня-то они только делают вид, что слушают, видимо считая выжившим из ума. К тому же я бы с удовольствием обсудил с ним «De virtutibus et vitiis libellus»*, собственно, на этом мы в прошлый раз и остановились, я не согласился с его мыслью, что… — поняв, что снова сел на любимого конька, Фролло резко себя оборвал и вопросительно взглянул на Эсмеральду. — А, так вас все еще волнует проблема неправильного выбора, — улыбнулась та, — Так с какой же моей мыслью на этот счет вы не согласны? Видимо, ваше последнее письмо затерялось. И вы не просто приглашали меня в Сорбонну, вы настаивали на личной встрече, поэтому мне и пришлось прекратить переписку. О, на лицо Фролло в этот момент стоило посмотреть — за короткое время на нем сменилось столько оттенков — от зеленоватого до ярко-пунцового, что Эсмеральда всерьез испугалась, не стало ли архиепископу снова худо. — И ты не призналась, — хрипло выдавил Фролло, наконец обретя дар речи. — я столько лет оплакивал тебя, а ты не призналась. Скажи, зачем ты мне писала? Кто обучил тебя латыни и греческому, кто вложил в твою голову все эти мысли? У тебя был учитель, это очевидно, кто он? Д’Этапль? Этот распутник? Под его диктовку ты писала свои сочинения? Он твой любовник? Его обвиняют в ереси! Скольких еще ты обманула? Ты хотя бы представляешь, что будет, если правда вскроется? Тебе грозит костер! — Аристотель главный авторитет после церкви, вы читали мои письма и всерьез думаете, что я не смогу оправдаться перед Инквизицией, даже если на меня донесут? ** — в запальчивости выкрикнула Эсмеральда, — И если вам интересно, то мысли мои собственные! На лице Фролло отразился настоящий ужас. — Кто вы? — прошептал он, — Вы — не она. Кто вы? Что за адское создание приняло ее облик? Это было уже слишком. Она ожидала удивления, тайно надеялась на восхищение, а он попросту не поверил. Как и отец Франсуа, как еще пара — тройка других, кому она рисковала высказывать свои идеи, не притворяясь «Пьером». И «адское создание», «любовник»? Она даже не стала говорить, что никогда в жизни не видела Лефевра Д’Этапля, а просто прикрылась известным именем, чтобы привлечь его внимание. Ну и дурой же она была. Вдова де Шатопер сморгнула злые слезы, бросила последний взгляд на собор, словно это он был во всем виноват, и пошла прочь, решив больше никогда в жизни не притрагиваться к перу и бумаге. Но не успела она сделать и трех шагов, как сзади ее схватили. Архиепископ одним движением развернул ее к себе, и она вновь с содроганием увидела в его глазах тот же безумный огонь, что и сорок лет назад. Внезапно все закончилось: он выпустил ее руки и отшатнулся, крепко зажмурившись, словно ему жгло веки. Она уже собралась продолжить путь, когда Фролло вдруг произнес: — Знаю, я снова все испортил. Беги от меня, беги быстрее, я приношу лишь несчастье, но прежде, прошу, скажи, зачем же ты мне писала? Что она могла ответить? Ради собственного удовольствия? Добивалась признания? Хотела поговорить с ним, потому что тосковала, а другого способа придумать не смогла? Рассказать, как много лет ночами корпела над проклятыми греческими закорючками, только из-за того, что его тяга к знаниям оказалась исключительно заразной? Или про то, что те несколько минут в тюрьме, когда он так красиво, но непонятно говорил, произвели на нее гораздо больше впечатления, чем все его неуклюжие попытки обольстить? А что в итоге? Предложение, которым нельзя воспользоваться и оскорбления от человека, которого, несмотря ни на что она все еще любила. — Скоро лавки откроются, мне пора, — сказала Эсмеральда. — Не то испорчу вам репутацию. Слухи пойдут — Архиепископ Парижский и с женщиной. — Да к черту репутацию! — неожиданно рявкнул Фролло так, что она подскочила. — зачем мне репутация, если без тебя мне нет жизни? Это оказалось последней каплей. — Без какой меня? — прошипела Эсмеральда, наступая на него, — Этой? — она ткнула себя пальцем в грудь, — или той, что вы себе придумали и столько лет лелеяли в собственной голове? Так вы правы я — не она. И если вы теперь видите во мне лишь адское отродье, лучше спросите себя, а кто же тот змей, что направил ее на этот путь, вручив яблоко с древа познания? Хотите знать, кто мой учитель — посмотрите в зеркало! Не вы ли пытались добиться меня, цитируя Никомахову этику, а потом благородно толкнули в постель к солдафону, не способному отличить конский навоз от книги? Вы ведь не слышали ни слова из того, что я вам тогда в соборе говорила, не слышите и теперь. Вы ни капельки не изменились и, несмотря на все ваши громкие слова, продолжаете видеть лишь мое тело… Архиепископ, отступая перед ней, открыл рот, чтобы возразить. — О, не отпирайтесь, думаете, я не заметила, как вы на меня только что смотрели? Конечно, глупо корить мужчину за то, что он с вожделением смотрит на женщину. Но вы даже не поняли, что имели гораздо больше — мои мысли, мои чувства, в своих письмах я отдалась вам полностью, монсеньор, почему — то решив, что из всех людей вы один способны меня понять. Пока вы считали, что разговаривайте с «Пьером»… Наверное, в глубине души я надеялась, что вы сами догадаетесь, а теперь жалею, что открылась. От женщины вам нужно совершенно иное. И если вы сейчас начнете уверять меня в своей любви, я выцарапаю вам глаза, потому что ненавижу ту меня, которой вы это говорите! Эсмеральда перевела дух. Гнев прошел, и она вдруг почувствовала бесконечную усталость. Фролло сидел на ступеньке, куда она его оказывается загнала, безмолвно глядя на нее снизу вверх. — Ну? — спросила она, когда молчание начало затягиваться.- Дар речи потеряли? Не хотите поинтересоваться, у скольких любовников я вытянула их тайные знания? — Может быть я опасаюсь за свои глаза, — ответил архиепископ, поднимаясь. Его качнуло в сторону, и она вдруг вспомнила, что он болен, что ей следовало бы сдержаться, не давать волю чувствам, но как же, как же он ее разозлил. — Это правда, я не знал тебя тогда, похоже, едва знаю сейчас, а за свое единственное оправдание рискую лишиться зрения. Но каждое письмо Пьера заставляло меня думать о тебе, вновь и вновь вспоминать, чего я лишился. Большинство мыслей, которыми я с ним делился, я не открывал больше никому, потому что их бы просто не поняли или поняли бы превратно. Но не он… не ты. Мне не хватает… твоих писем. А вся ирония в том, что даже не подозревая, с кем говорю, я снова тебя оттолкнул. — Вы же не могли знать причины, — сказала Эсмеральда, уже всей душой пожалев о своей вспышке. — Я просто испугалась. По правде говоря, я с самого начала боялась, что вы поднимете меня на смех. — Подниму на смех? Мальчишка талантлив, его ждало блестящее будущее, я бы постарался… Господи, что я говорю! — архиепископ провел рукой по лбу, — Прости, в моей голове это пока не укладывается. Ты — он. А я еще Квазимодо называл идиотом! — Что ж, спасибо, учитель, — тихо сказала Эсмеральда, — ваше признание, это то, чего я всегда хотела. Даже если вы до конца жизни будете звать меня Пьером. — Просто дай мне время осознать услышанное, возможно, тогда я начну выражаться более связно и смогу высказать тебе свое восхищение. — Фролло осторожно положил руки ей на плечи, и она не отстранилась. — Ты больше на меня не сердишься? — Это зависит от того, насколько быстро вы осознаете услышанное, — сказала Эсмеральда с улыбкой. — Я даже могу вам с этим помочь. — Как? — Вы, кажется, хотели обсудить «De virtutibus et vitiis libellus»? Я тоже жажду услышать с какими же моими мыслями вы не согласны. Лицо архиепископа просияло. — И ты согласишься прийти? Я тогда так и забросил проповедь о пороках и добродетелях. Нужны были свежие идеи, а П… ты не отвечала. И с тех пор к ней не возвращался. — Я еще на три дня останусь в Париже, думаю, время найдется — Сегодня, после Вечерни, дверь в башню будет открыта! Фролло сделал попытку привлечь ее к себе, но Эсмеральда вывернулась и отскочила на пару шагов назад. — Репутация! — сказала она, погрозив пальцем. — Да к черту, — шепотом ответил архиепископ. — Моя! Фролло поднял брови. — Я почтенная мать семейства, монсеньор, если вы забыли. И мы будем обсуждать вопросы добродетели, — напомнила она, сделав постную мину. — И порока, — добавил архиепископ. — Именно. Так что если вам еще дороги ваши глаза, вы не станете больше докучать мне своими признаниями. — Хорошо, мсье Пьер, как я могу отказать лучшему ученику. Кстати, почему ты выбрала это имя? — В честь первого мужа, — сказала Эсмеральда, скромно потупив глаза. — Гренгуара? Этого шалопая?! Он тебе даже не муж! Рассмеявшись, она отошла еще на несколько шагов, за пределы его досягаемости. — Я люблю вас, монсеньор, до вечера, — и прежде, чем он успел что-то ответить, развернулась и со всех ног помчалась через площадь. В это время с грохотом открылась дверь ближайшей лавки и ее хозяин удивленно проводил взглядом хорошо одетую женщину, бегущую прочь от собора. — Опять наш архиепископ чудит, — пробормотал он, покачав головой, — чем же, интересно, этот святоша так напугал бедняжку? Добежав до того места, где она бросила свой плащ, Эсмеральда обнаружила, что за него уже дерутся двое нищих, и отвела душу, как следует приложив обоих всем набором красочных выражений Двора Чудес. Услышав такое из уст благообразной горожанки, бродяги, кланяясь и пятясь задом вмиг исчезли в ближайшем переулке. Добавив им в след пожелание получить выволочку от Клопена, Эсмеральда повернулась к собору, но на паперти уже никого не было.» * Латинское название работы Аристотеля в области этики «О добродетелях и пороках» ** В Средневековье, если человек мог доказать Инквизиции свою невиновность, (проще говоря «отбрехаться»)) с помощью тезисов Аристотеля, его отпускали, как бы тяжки ни были обвинения.