Маска Зи

Наутро я вижу тонкий силуэт Алекса у окна, окутанный сигаретным дымом: он даже не потрудился открыть форточку. Я потягиваюсь и медленно поднимаюсь. - Поедешь со мной в Лос-Анджелес? – почему-то ни на секунду не задумываясь, предлагаю ему я, а он, не поворачивая ко мне головы, просто кивает и тушит сигарету в кружке с остывшим чаем. – Я как раз хотел взять к себе в группу еще одного гитариста. Надеюсь, Робби не будет против? Ты же сможешь это совмещать через океан? Он пожимает плечами, и на секунду мне кажется, что он готов рвануть в США, даже рискуя вовсе остаться без работы. Я подхожу к нему и прижимаю к себе его худое тельце, нахожу губы, и он с готовностью отвечает на мой поцелуй, прикрывая веки, пряча под ними бездну боли. Мы вылетаем на следующий же день. И спустя несколько месяцев в моем доме раздается восторженный телефонный звонок – никак иначе назвать его я не могу. Роб буквально захлебывается от счастья и поздравляет, поздравляет – без умолку, без капли жалости. Я слушаю его голос, а перед глазами всплывает остров Пасхи. Закрываю глаза и матерюсь про себя: как мог я все это потерять! По кухне шлепает босыми ногами Алекс, и я стараюсь взять себя в руки – ради него. Роб грозится, что вот-вот вызовет меня в Лондон на запись нового альбома, а я отчего-то испытываю облегчение, что это скорее всего только угрозы. От Брюса за все эти долгие месяцы тоже ни слуху, ни духу, что вызывает уже не просто облегчение, а едва сдерживаемый восторг. Но чуда не случается, и уже через пару недель я, чертыхаясь, вновь мчусь через океан, мы в страшной спешке записываем Робов сольник и тут же отправляемся в тур – он и слышать не хочет о сессионном гитаристе. Доктор с нами не едет, хотя я ждал его и искренне надеялся ни разу не пересечься с Хэлфордом один на один, но выходит так, что именно в этом качестве мы и пребываем друг с другом с самого начала. Роб не Брюс, он не наглеет, не провоцирует, не заваливается ко мне в номер, не напивается, ведет себя сдержанно и корректно, но от каждого его взгляда душа моя ухает с обрыва в пропасть. Теперь-то все его песни о любви посвящены явно не мне. Все до единой. Роб счастлив и спокоен. Расспрашивает меня о Брюсе и Алексе, искренне желает мне счастья и раздает советы, словно старший брат или лучший друг. А я смотрю на его губы и судорожно сглатываю, всем видом стараясь не выдать, как хочу его. Хочу его вернуть. Мне кажется, он все понимает. Мне кажется, ему это даже немного льстит, но он не дает мне ни малейшего повода надеяться хоть на что-то. И я тоже решаю выбрать дружбу. В конце концов, он остается моим единственным настоящим другом. И только он, кажется, понимает, зачем я взял себе Алекса – пытаясь в его лице спасти от Дикинсона самого себя. Ту, все слабеющую, но пока еще живую часть меня, которая не способна ему сопротивляться. Быть может, если Алекс сумеет полюбить меня, и для меня Брюс останется в прошлом? Тур длится целый год, я очень редко вижу своего малыша, но тем жарче каждая из наших встреч. Чувства к трем разным мужчинам сплелись во мне в плотный змеиный клубок, который я уже просто не в состоянии распутать. Пусть остается как есть, пусть эти змеи попередушат друг дружку – какая-нибудь одна непременно должна выжить. Но только одна. Потом в турне с Робби отправляется уже Алекс, и я жду его. Жду без виски и кокаина – больше я не могу позволить себе подобной слабости, отныне я в ответе за хрупкое человеческое существо. И должен быть сильным. Даже когда пьяный Дикинсон звонит мне по ночам и напевает только что сочиненные песни. Или когда прибегает заплаканная Джейн и просит повлиять на распоясавшуюся и желающую уехать жить к отцу Ники… А я просто сижу и жду возвращения Алекса. Отныне это мой единственный якорь. У меня уже валяется демок пять с новыми песнями Брюса, когда под очередное Рождество вновь раздается звонок. Алекс валяется на диване, перебирая струны гитары, я потягиваю пиво, сидя у окна и щелкая переключателем елочной гирлянды: с появлением в моем доме Алекса здесь появилась и елка, и рождественская атмосфера, отродясь не забредавшая в мое холостяцкое жилище. Тянусь к телефону: на экране светится ненавистное имя. Вздыхая, бреду на улицу: Алекс не должен знать, что мне до сих пор звонит Брюс. Голос на том конце провода вдребезги пьян и предательски дрожит. - Рой, я приеду к тебе в ближайшее время. Нам необходимо закончить альбом. - Приезжай, - сухо бросаю я, стараясь не придавать значения его интонации. - Боюсь не успеть это сделать… новый мейденовский альбом мы уже дописали. - Прекрасно, - что прекрасного? Почему он боится чего-то не успеть? Едва сдерживаюсь, чтобы не атаковать его вопросами. - Рой… я… у меня рак. - Что?! – выкрикиваю я помимо своей воли. - Да. Рак гортани. Третья степень. После химиотерапии и облучения я скорее всего вообще никогда больше не смогу петь. Поэтому альбом надо записать сейчас, пока лечение еще не началось. Петь? Безмозглый ублюдок, какое еще пение! Тебе надо выжить, а не петь! - Нет, Брюс, - мои подкатывающие к горлу рыдания слышны, наверное, уже даже Алексу, - ты лучше сначала пролечись, а потом ко мне. Запишем что есть. Не думаю, что фаны будут тебя критиковать за севший голос. При таких-то обстоятельствах… - Ты не понимаешь… я все же приеду, и мы поговорим. - Так, стоп, Брюс. Если ты уже все решил, тогда приеду лучше я. Ты сможешь спокойно проходить лечение, а в перерывах мы будем записываться. Арендуем студию вон хоть у Роба… Договоришься с ним? - Хорошо, вылетай. И… пожалуйста, не говори Джейн и Ники пока, ладно? Опускаюсь на диван рядом с Алексом и целую его тонкую прохладную шею. - Малыш, я должен уехать в Англию на несколько недель. - Дикинсон? – бросает он в сторону и откладывает гитару. - Он тяжело заболел и хочет успеть дописать наш с ним альбом. Алекс вскидывает брови и усмехается. - И ты ему веришь? - Хм. А почему нет? - Мы оба сорвались с его крючка, Джейн тоже послала его ко всем чертям. Из всего гарема у него остался один только Стив. Ну и вечно смотрящая в рот Падди. Думаешь, он не пойдет на все, чтобы вернуть хотя бы одного наложника? – в глазах Алекса мелькнула незнакомая злость. – Не хочу делить тебя с ним. - И не будешь, малыш. Тебе ни с кем не придется меня делить. Но я многим обязан Брюсу. И если он не солгал мне, то я просто не могу бросить его в такую минуту. Я должен слетать туда и выяснить правду. Ты же понимаешь? Он устало кивает. Когда я вновь вижу Брюса – спустя три года – то едва узнаю его. В том поседевшем и похудевшем мужчине мало что осталось от прежнего самца, каким я полюбил его когда-то – уже, страшно сказать, больше двадцати лет назад. Мы сидим на огромной кровати, я бренчу на гитаре, а он что-то напевает себе под нос. Потом вдруг поворачивается: - Как там Ники? Пожимаю плечами. Кажется, с рождением и взрослением дочери Джейн окончательно смирилась с твоим отсутствием в ее жизни. Брюс валится на спину и прикрывает веки. - Ничего путного в голову не приходит. Как назло, когда нужно что-то сделать, в голове пустыня Гоби. - Давай отложим. Не стоит вымучивать, ничего хорошего из этого не выйдет, - я опускаюсь рядом с ним и натужно улыбаюсь. - Говорят, ты теперь с Алексом? – усмехается Брюс, поворачивая голову. Его горячее дыхание обжигает мне щеку, и я слегка отодвигаюсь. – А я думал, ты все-таки женишься на Джейн, а ты окончательно увяз во всем этом… - В чем? - Ну, - он покрутил в воздухе ладонью, пытаясь поточнее сформулировать, - ну… в этой однополой дряни. - Дряни? – я приподнялся на локте, убрал за ухо прядь и навис над ним. – Дряни? - Ты понимаешь о чем я, - голос Брюса звучит глухо и почти похотливо, в нем слышатся не знакомые прежде интонации, и я с изумлением отмечаю, как потемнели его глаза – так они когда-то темнели у Роба, когда он стаскивал с меня футболку, дрожа от нетерпения. Снова ложусь и пожимаю плечами: пусть думает об этом что хочет. Это давно уже не его забота. И в этот самый миг вижу над собой его лицо. Глаза превратились в черные дыры, волосатые ладони опустились на мой торс, а губы… губы тут же впились в меня. Где-то там за океаном сейчас ждет меня мой Алекс, а я лежу в гостиничном номере, меня покрывает поцелуями Дикинсон, и я не в силах ему сопротивляться. Не в силах, как и всегда. Прочь одежда, прочь стыд, стеснительность и боль, прочь страх, прочь ненависть, прочь самообман. Он снова действует неумело, но я помогаю ему на каждом шаге по пути в наш маленький скромный рай. Его изможденное лицо озаряется спокойной радостью, когда он, наконец, нащупывает верный путь, и вот спустя двадцать с лишним лет я, наконец, узнаю, что это такое – заниматься любовью с Брюсом Дикинсоном. Не насиловать, не быть изнасилованным, не нелепо корчиться под пьяными подергиваниями, а любить его и быть любимым в ответ. А за океаном бренчит на гитаре мой Алекс. А где-то тут в Лондоне обнимает своего доктора Роб. А я снова – в который уже раз – шлю все к чертям ради того, чтобы этот ублюдок дал мне крошечную надежду на взаимность. - Скажи, - шепчу я, впиваясь пальцами в его мускулистую спину. – Скажи, что любишь меня. Но он снова молчит. Как и всегда. Я читаю ответ в его глазах и уже не верю, что он когда-нибудь решится озвучить это вслух. Мне хочется сбросить его с себя и выйти из номера, хлопнув дверью, но я не нахожу для этого сил, видя с какой нежностью он смотрит на меня, как яростно впивается губами в мою шею и плечи, как настойчиво вколачивается в меня – впервые за эти чертовы двадцать лет. Так ли уж тебе нужен озвученный вслух ответ, если весь Дикинсон сейчас и есть этот ответ? - Ты для этого хотел меня видеть? Ведь не для записи несуществующих песен, да? – вдруг осеняет меня, и я счастливо и пьяно улыбаюсь. Мы кончаем одновременно, и он остается во мне на какое-то время. - Боялся, что больше никогда не представится такой возможности? – продолжаю я. – Так почему же теперь боишься признаться в том, что и так уже продемонстрировал слишком явно? Я не заставлю тебя делать выбор, я не Джейн… Глажу его по волосам, а он шумно и тяжело дышит, уткнувшись лицом мне в грудь. - Я люблю тебя, Брюс, - бормочу я, касаясь губами его седеющей макушки. – И ты должен выздороветь, слышишь? Хотя бы ради меня. Нам же нужно дописать твой новый альбом. Ты молчишь, а я чувствую, как ядовитый клубок в моем сердце постепенно начинает расплетаться. Алекс… малыш Алекс… что же мне делать с тобой и как теперь быть… вряд ли твоей мудрости хватит на то, чтобы повторить подвиг Роба. Впрочем, разве бросит он когда-нибудь Падди? Мне так и суждено остаться любовником, обреченным на редкие встречи в гостиницах. Стоит ли Алексу вообще знать об этом? Наутро он ушел и позвонил лишь из клиники: его положили в больницу на несколько ударных курсов химиотерапии. Он извинялся и виноватым голосом просил меня вернуться домой. Наверное, случись все это 20 лет назад, меня снова ждал бы кокаин и приступы истерики, но я лишь усмехнулся и повесил трубку. Может быть, хоть рак заберет тебя у меня, и я стану, наконец, свободным.