Закат, который я встретил на льду.

Я уже целую неделю здесь. Никогда раньше не задумываясь, что испытывают люди находящиеся в моём состоянии, я испугался, когда очнулся. Я увидел своё тело лежащее на кровати в больнице со всякими приборами. Даже двигаться не смог, подумал, что умер и вынужден блуждать тут. Только вот как только пришла девица из медперсонала, я понял, что не умер, ведь в больнице трупы не нужны. Первые три дня все воспоминания о событиях, до моего попадания сюда, ранили меня. Обжигали, словно я касался манящего, но приносящего боль огня. А не вспоминать я не мог. Потому что кроме этого ничего больше не мог, а от этого злился на себя и своё тело за бессилие. Интересно, а дедушка испытывает то же самое? Он так же ходит по палате и его не замечают? Помнится, в первый день я попытался контактировать с миром, но я не мог ничего коснуться, а люди меня не слышали. Самое ужасное было то, что я не мог выйти из палаты, а из окон для меня не светило солнце, там, за окном, был каток. Надо мной точно издеваются… На четвёртый день всё резко изменилось. Теперь я мог думать о людях, которые приходили ко мне. Их было не так уж и много. Так вы, должно быть, решите, но для меня это не так. Кто бы мог подумать, что стольким людям на меня не наплевать? Если я очнусь, то точно скажу им всем спасибо. Хотя бы за то, что они прекратили мою пытку мыслями и картинками прошлого. Первым ко мне пришёл Виктор. Он просто сел на стул возле кровати и грустно улыбнулся. — Ну, ты даёшь, Плисецкий, — было первым, что он сказал, смотря на мои закрытые глаза, — нельзя выходить на лед, если тебе настолько плохо. — Виктор сказал это громче, а потом чуть тише добавил, — ты ведь ещё совсем ребёнок, Юра… — в его глазах, голосе, мимолётных движениях, я стал замечать такую грусть, что у самого сердце начинало сжиматься, — это глупо, но, — он опустил голову, — ты ведь слышишь меня? Я вздрогнул, ведь я слышал каждое слово. — Откуда ты… — начал, было, я, но Никифоров меня перебил.  — Я читал, что это возможно… Но, — Виктор вновь отводит взгляд и смотрит прямо в то место, где я сижу, но его взгляд смотрит сквозь меня. На самом деле это очень противно. — … но… должно быть я говорю какие-то глупости. — В уголках его глаз появились слёзы. Виктор не надо. Я этого не стою. Наступило угнетающее молчание. Если б ты только знал, что я сейчас прямо перед тобой сижу на кровати и слышу каждый твой взгляд, вижу каждое твоё слово, что ты так тихо произносишь, Виктор. Зачем ты делаешь эту паузу Виктор? Не молчи! А он продолжает молчать пока не встает и направляется к двери. — Все за тебя переживают и обещают навестить, надеюсь, ты не против. — Виктор уже почти вышел, но потом сказал мне это на прощание, снова грустно улыбнувшись. Идиот. Как только он исчез за дверью, мне стало интересно, а смогу ли я вообще отсюда выйти? Вдруг я буду всю жизнь тут торчать, не в силах выйти и, смотря на лёд в окне, на котором так и не смогу покататься? Что если я сойду с ума от невозможности с кем-то поговорить? Что если я сдохну и никто так мне и не поможет? Наступила ночь, но я не могу спать и чувствовать усталость. Пятый день подкрался незаметно, как и Отабек. Он пришёл рано утром и присел ко мне на кровать. Он здесь. Значит, мне не почудилось, когда я тогда его увидел. Мне одновременно захотелось заплакать и обнять его. Сердце бешено заколотилось. Сейчас он сидел такой грустный и смотрел в пол. — Привет. — он сказал это так тихо что я едва услышал, — врачи сказали, что с тобой нужно разговаривать и тогда возможно ты выйдешь из этого состояния. Вновь пауза. Кажется, я стал их ненавидеть. — Они могут много чего говорить. — ответил я Беке хоть и знал, что тот меня не услышит. — Я до сих пор не могу поверить, что ты в больнице… — Алтын сказал это больше для себя, чем для меня и посмотрел на мои волосы, а потом и вовсе провёл по ним рукой. Это странно, но я почему-то почувствовал его прикосновение. Оно было таким нежным и приятным, что я забыл буквально обо всём на свете. Я подошёл к Беке, разглядывая его лицо. Это едва заметно, но он улыбается уголками губ. Грустно улыбался. Он такой красивый, что я просто не могу сдержаться и касаюсь его волос своей рукой. На самом деле я лишь создаю иллюзию этого, ведь опустись моя рука чуть ниже, то я пройду его насквозь. Когда я очнусь, если вообще очнусь, нужно будет сделать так. Обязательно. Хотя можно ли мне будет это сделать? Повисла какая-то тишина. Виктор бы назвал её уютной, но не я. Я испытывал вину за то, что упал перед моим другом. Или уже не просто другом? Да нет бред. Подумаешь, я хочу быть с ним рядом. Подумаешь я хочу коснуться его волос. Подумаешь моё сердце сильно бьётся каждый раз, когда я его вижу. Подумаешь.… Да нет, ну не может этого быть.… Так ведь? Внезапно, у Отабека затрещал мобильник. Он посмотрел на время и снова на меня. — К сожалению, мне нужно идти, — Бека сказал тихо, как будто извиняясь. А я искренне удивился тому, как быстро он уходит. Ему совсем не хочется меня видеть? А кому вообще захочется тебя видеть, когда ты не можешь вообще ничего? Когда ты лежишь тут словно «спящая красавица» и ожидаешь поцелуя принца, который уходит. Стоп. Нет, Бека же не принц. А если принц? У него и конь есть, пусть и железный. Я улыбнулся своим мыслям, выпадая из реальности. А мой д р у г тем временем обошёл кровать и наклонился невесомо целуя меня в висок. Мои глаза распахнулись от удивления, а щеки покраснели. Это точно не сон? Я не сразу врубился, что делает Бека. Мы же с ним друзья, а он… Друзья же не целуют друг друга верно? Или у казахов так принято? Но ведь он никогда так раньше не делал. Я запутался.… Это неправильно и мне совсем не хочется признавать, что мне понравился этот лёгкий поцелуй. А в губы так же приятно? Откуда у меня такие мысли? Черт, должно быть это плохо. — Скорее бы ты поправился. Я много не успел тебе сказать. — сказал Отабек как-то грустно. Слишком грустно. Мне захотелось обнять его. Да что же это такое? То краснею как школьница, то хочу чтоб меня в губы поцеловали, то обнять друга от того что тот сказал как-то слишком грустно. Сегодня очень странный день. — Кстати, сообщили, что твоему деду стало лучше, — он тепло, но с всё той же тенью грусти, улыбнулся мне. Юре, который из-за одной новости завалил прыжок и, возможно, своё будущее как фигуриста. Да я знаю, что со мной будет, если я вообще выйду из этого состояния. Сегодня утром мой врач говорил это медсестре прямо у меня в палате. Если б они только знали, что я всё слышу. Он сказал, что в худшем случае меня ждёт вегетативное состояние, в лучшем кресло для инвалидов на остаток жизни. По крайней мере, это то, что я понял из их профессионального лексикона. Они не знали, что я всё слышу, вижу и чувствую. А еще медики называются. Но по правде это не их вина. Кто знал, что всё так будет? А если бы Бека знал, что я всё видел? Видел, как он целовал меня так по-детски? Он уже повернулся ко мне спиной и собрался уходить, как мне резко захотелось, чтоб он остался тут. Почему-то я решил, что если встану между ним и дверью, то он точно меня услышит и останется ещё ненадолго. По крайней мере, в моей голове всё выглядело как в одной из дешёвых мелодрам, которые мы с ним одним вечером по приколу смотрели. — Не уходи! — я крикнул это хоть и знал, что Бека меня не услышит. Это, к сожалению не дешёвая мелодрама. Это жизнь. И я потерпел неудачу. Дверь захлопнулась. Но ведь Бека придёт ещё? Знаете самое страшное в жизни, когда не знаешь, кого ты видишь в последний раз. Вдруг Отабек свалит в обратно в Казахстан? Да нет бред. Он ещё придёт и не раз. Это точно. А вдруг это он видит меня в последний раз? Вдруг я сдохну раньше, чем он придёт? А если ещё раз встретимся снова в больнице, в этой самой палате, что он сделает? А скажет? Так сложно когда ждёшь от людей каких-то определенных слов или поступков, а потом понимаешь, что они все любят лишь себя, и всё, блин, сразу святая простота. Хотя каких определенных поступков и слов я жду от Беки? «Я тебя люблю, Юрий Плисецкий?» — это он скажет, а потом обнимет и поцелует. Кажется, я снова покраснел от таких мыслей. Чёрт да что я несу, он никогда в жизни мне этого не скажет. Мы с ним друзья, ясно? Просто лучшие друзья, которые переписываются поздней ночью, обнимаются при встрече (и не только) и целуют друг друга. Ну, нет вот с последним не согласен. Это Отабек только так сделал и то всего раз. Хотя я надеюсь, что он сделает так ещё раз. Но ведь это же просто крепкая мужская дружба! Я начал нервно смеяться и краснеть, потому что даже мои мысли вели к тому, что я… Беку… Нет-нет это бред. Нужно подумать о чем-то другом. Вон дедушке стало лучше. Надеюсь, его в скором времени выпишут из больницы. По крайней мере, я надеюсь на это. С ним сейчас всё хорошо и я очень рад это слышать. А сказал мне Отабек. Он такой хороший. Если так подумать, то даже Виктор не сказал, а Бека обрадовал. Он, можно сказать, спас меня от этих переживаний, как тогда в Барселоне от фанаток. А ведь если вспомнить, я ему тогда даже спасибо не сказал. Еще друг называется… Я ударил кулаком в стену, потому что был зол на самого себя. Нет, ну правда. Бека такой хороший друг, а я… Из размышлений меня вывел звук открывающейся двери. На пороге стоял Кацудон. Блеск! Сейчас он начнёт, как обычно, в своём духе, типа: «Всё будет хорошо, я в тебя верю, ты скоро поправишься». Вообще-то я хотел это услышать, но не от него. — П-привет, — Юри застыл в дверях и посмотрел на меня, который лежит в кровати со всякими аппаратами, — Я зайду? — Какой вежливый. — я фыркнул и уже прекрасно знал что он не услышит, — Мог бы и не спрашивать всё равно не отвечу, Кацудон. Эта японская свинка села туда, где недавно сидел Бека. Мне захотелось его стукнуть. Это место только Отабека и всё, больше ничьё. Свали в туман, Кацуки. Я скрестил руки на груди и смотрел куда угодно, но не на Кацудона. — Виктор очень за тебя переживает. — А то я не знаю, — я вновь фыркнул и решил вести с ним этот диалог для забавы, блин. — Знаешь, я, когда узнал про твоего деда, понял, что не нужно тебе на лёд — провалишься, — он опустил голову, а его голос дрожал. — Кацудон, ты чего? — он начинал меня пугать. Я посмотрел на него, а потом и вовсе подошёл к нему. — И вот ты здесь, прости, я должен был сказать об этом Виктору… — стоп он что плачет? Из-за меня? — Э, Юри, не надо, — я подошёл к нему ближе и хотел провести рукой по его спине, но вместо этого рука прошла сквозь спину Кацуки. Нужно как-то его успокоить. Я не хочу, чтоб из-за меня плакала свиная котлета. А он продолжал и говорил при этом что-то нечленораздельное. Потом успокоился и еще сколько-то времени просидел тут. За это время я успел разглядеть его карие извиняющиеся глаза. Чёрт, теперь я чувствую себя виноватым. Я доставил проблемы не только себе, но и людям которые, пусть я и не признаю, дороги мне. Доставил проблемы людям, которых по своему люблю. Идиот. И зачем я только вообще выходил на лёд? Доставил проблемы всем.… А что если…? А что если дедушке сказали про меня? Ему точно сказали. Если меня так подкосила новость о том, что он в больнице, то, что будет с ним? Если его там инфаркт хватит или, что там бывает от шока? Теперь уже из моих глаз потекли слёзы. Слёзы из-за осознания того, насколько безнадёжен и слеп по отношению к людям которым я нужен. Я не замечал их, а они любили меня. Когда мой дедушка попал в больницу, они поддержали меня. Когда я попал в плен белых стен, пришли и показали то, чего я не видел, не замечал и никогда бы не узнал, если бы не больница. Мне поблагодарить её что ли? Я горько усмехнулся, продолжая плакать. И за этим не заметил, как какая-то молоденькая медсестра увела Юри, сказав, что время посещений на сегодня закончено. Закончено, как и мои воспоминания того дня. Дня Отабека и Кацудона. Следующий день был по-настоящему грустным. Весь день шёл дождь. Я не видел, но чувствовал это каждой клеточкой своего тела или, что там у меня теперь вместо тела? А еще пришли Яков и Лилия. Они в отличие от других молчали всё время, не проронив ни слова. Тишина угнетала, а к ощущению дождя добавились одинокие слёзы и чувство вины перед ними. Знаете, как перед родителями бывает, когда ты сотворил нечто плохое и только потом понял это. Это отвратительное и липкое чувство. Лилия обняла Якова и начала тихо плакать тому в плечо. Наверное, она винит себя, что выпустила меня на этот лёд. Яков стал её успокаивать, хотя сам, похоже, чувствовал то же самое. Не плачь, Лилия, я не достоин этого. Простите меня… Они ушли, когда пришла всё та же молоденькая медсестра. Я хотел, чтобы они остались, но сказать не мог. Было больно. Так закончился шестой день в этом «белом» месте. На седьмой день ко мне никто не пришёл, кроме врачей. Они сделали что-то с моим телом, а потом куда-то увезли. Куда я не знаю, потому что так и не смог выйти из палаты. Сегодняшний день был полон размышлений и только под вечер я понял, сколько всего я не сделал, когда был еще там «на льду». Я понял, что мне нужно сделать, только не знаю пока как. Но у меня есть время, чтоб всё обдумать. Я во что бы то ни стало, выйду из этого состояния. А ещё мне нужно разобраться в своих чувствах к своему лучшему другу, потому что я чувствую, как в груди у меня расцветает мягкий цветок. И имя ему…