Это было в Краснодоне

Все слова любви в измученных сердцах слились в одно, Преданье без конца, как поцелуй И все тянется давно Вечная любовь, Все силы без конца Мне путь один Сквозь ад ведет она, минуя мрак и туман Все слова любви Безумный крик сердец, Слова твои И слезы, наконец, льют для всех уж прожитых путей…

— Начнем с того, что разобьемся на пары, — говорил Витя, сидя во главе стола. Он то и дело поглядывал на чуть скучающего Илью, который смотрел в окно, — Илья, — Крамской повернулся к Третьякевичу, — ты будешь с Ульяной. Девушка лишь бросила смелый взгляд на Крамского, тот ничего не ответив, кивнул, снова начав рассматривать оконную раму и далекий пейзаж. Ветви дерева, едва сдерживающие листья, стучали в окно, ломаемые ветром. — Дальше, — выдохнул Виктор, поправив русые волосы, — Иван и Олег, Сережа и Валя, Люба и Матвей, Алена и Георгий, Антон со мной и Саша с Геной, — закончил он. Ваня посмотрел на Почепцова, тот перебирал кисточки скатерти, а затем на Александру, сидевшую перед ним. Она поджала губы, скрестив руки на груди. — Мы сегодня подорвем продовольственный грузовик, который едет прямиком на фронт, — сказал Сережка, — поэтому я прошу с собой еще и Радика с Володькой. Радик был необычайно живой и активный мальчишка, которому только исполнилось четырнадцать лет. Несмотря на свой возраст, он отличался гибкостью ума и был похож на самого Сережку: такой же быстрый, в своих движениях уверенный и четкий. Невысокий, хорошо сложенный, с каштановыми волосами, тонкими губами, готовыми растянуться в улыбке, он был похож на маленького Тюленина. Может поэтому ребята крепко и быстро сдружились, походя на родных братьев. — Он вот такой малый, — показал большой палец Георгий, — но вот Володя еще слаб, нам вообще надо дойти до него. — Верно, — согласился Ваня, качнув головой, — а пока возьми с собой Жору, — предложил он Сереже. — Э, друг, а девушку куда? — С акцентом спросил Арутенянц, — не женское это дело — грузовики взрывать.       Алена чуть приоткрыла рот от возмущения:  — А вот ты возьми меня и увидишь, что очень женское это дело. — Ваймэ, — начал Георгий, подняв одну руку вверх, как бы смотря в небо. — На войне все равны, — вмешалась Любка, чуть всплеснув руками.       Остальные улыбались, глядя на то, как горячатся ребята, без злобы, а с юмором, заботой. — Ладно-ладно, — встал Олег, — возьми Сережа Жору, а Алена может с нами пойти листовки развешивать. Тюленин вопросительно посмотрел на Абрамову, та кивнула, чуть дернув уголками губ. — Вот и славно, — хлопнул в ладоши Кошевой, — теперь обсудим, кто какой район берет. — Саша, — Ваня осторожно позвал девушку, — будь аккуратна. — Конечно, — кивнула она в ответ, чуть улыбнувшись, — ты тоже.       В ее глазах легкой россыпью отразилась теплая забота, доверительное чувство, которое мерцало, как звезды.       Ваня еще смотрел, как она отходит в сторону к Гене, собирает бумаги, листовки, прячет их в куртку и подходит к дверям, за ней семенит Гена, бросив беглый взгляд по ребятам, которые тоже начали собираться, он ушел вслед за Сашей. Иван тяжело вздохнул, поправляя очки. Олег глянул на друга, чуть кивнув, спрашивая этим жестом что случилось. В ответ Земнухов мотнул головой, отличаясь своей собранностью и спокойствием, он привык не показывать беспокойств, которые могли терзать его.       Уже вечером, когда серебряный серп месяца выглядывал из-за краев темно-зеленых облаков, Саша и Гена вышли на улицу, принимаясь за свой сектор, который находился рядом с жандармерией. Ветра почти не было, деревья застыли неподвижно, словно притаились в ожидании чего-то. Девушка медленно, помня о прошлой осечке, всматривалась в тускло освещенную улицу. Было тихо, словно вокруг все впало в безжизненную кому, затихло и скрылось в гнетущем мраке.       Пожарская обернулась на Гену, он выглядел безучастно, словно вышел погулять, подышать свежим воздухом и попинать мяч с друзьями. При этой мысли Александра зло прикусила губу, отворачиваясь. Она двинулась вперед, осторожно укрываясь в тени домов и деревьев. Первая листовка, затем еще одна за поворотом, две на заборе, и несколько в почтовых ящиках. Вся эта работа сперва проделывалась с замиранием сердца, которое погодя стучало сильнее, так, что могло разбудить полицаев. Александре казалось, что сейчас, в этот осенний вечер она становится частью истории, великой истории. Чувство великого долга, чувство великой любви овладевали ей с каждой секундой, что она оставляя очередное послание для народа. — Слышишь? — Прохрипел Генка, останавливаясь. — Что? — Пожарская огляделась, а затем вопросительно уставилась на юношу, который с испугом переминался с ноги на ногу, — да что такое? — Кажется, там жандармы, — указал он пальцем в темноту. — Нет там никого, — недоверчиво, но тихо проговорила Саша, сделав шаг вперед. — Давай не будем рисковать, — Гена ухватил ее под локоть, но затем гневный взгляд тут же одернул руку. — Нет, мы должны закончить. У нас осталось немного листовок. — Я, конечно, извиняюсь, но мне не хочется, чтобы эти листовки стали в моей жизни последними.       Гена выглядел жалко, он струсил. Александра тряхнула головой, скрестив руки на груди. Она думала, что же делать, ведь по плану они должны отработать эту местность, но вдруг там действительно полицаи и второй раз ей попадаться нельзя. Это будет провал.       Поднялся ветер, зашелестели последние мелкие листья, быстро слетев на землю. Они прохрустели под ногами, навсегда застревая в почве. Зеленое небо смотрело на них сквозь рваные облака, словно мигая злыми и коварными глазами. Раскат далекого, но надвигающегося грома рыком лютого зверя раздался над головами. — Идем, ладно, — сдалась Саша, поведя плечами.       Они прошли мимо тех мест, где грозно висели слова правды, завернув за угол. Тут прогремел разъяренный голос.  — Стоять! — орал полицай.       Он выскочил из темноты и понесся за ними, грохоча пистолетом. Александра дернулась, резко подрываясь и переходя на бег.       «Боже, дай мне сил», — пронеслась в голове мысль.       В самые страшные, рискованные моменты, когда человек идет по льду, по канату над пропастью, он обращается к Богу. А есть ли Бог на войне? Есть ли он в этом бескрайнем поле, в этих сухих дома, подобно рукам стариков, есть ли он в сердцах цепных полицаев? Не важно, где он есть и за кем смотрит, важно, чтобы в самом человеке был Бог, не тот, который сотворил мир, а тот свет души, который помог миру стоять. Помог человеку жить. Жить для детей военных лет значит бороться. Так есть ли Бог в этой войне? В этой юношеской борьбе на смерть?       Девушка бежала со всех ног, уже чувствуя, как легкие горят изнутри. Гена успел свернуть в другую сторону и удрать, куда глаз глядят. Он удирал, позабыв обо всем, как крыса, вышедшая из-под пола на светлый мир, спеша вернуться назад, укрываясь от света. Александра слышала, как за ней раздается вопль, как человек бежит, стучит сапогами, и его тяжелые шаги эхом проносятся по пустой улице.       Вдруг девушке стало страшно. Этот мимолетный порыв скользнул в ее черных глазах, ударил в самое сердце, пронзив его. Страх перед жизнью отступил, уступая место страху за товарищей и дело. Она бежала, пытаясь увести полицая дальше от тех мест, где сейчас были ее друзья. Друзья. Как много оказалось в этом слове для нее. О, как же много уместилось в одно лишь слово. Каруселью поплыли и другие, цепляющие слова: любовь, семья, страна. И позабыв обо всем, забыв о той жизни, которая была до этого перелома во времени, до встречи с ним, до первой листовки и первого взгляда, она побежала.       Саша устремилась к полю, которое растянулось впереди, не давая ни единого шанса на спасение. Крики полицая стали ближе, уже гремели над ухом. Легкие Александры пылали огнем. Время тянулось то быстро, то медленно, не чувствуя ног, и от сильного удара девушка упала на колени: «Ну и где же ты, Господи?». Злое небо, ухмыльнувшись, растворило облака, маской закрывающей его. Полицай грязно выругался и, сплюнув на землю, грубо схватил Сашу, поволочив в участок. Несмелые капли дождя упали, разбившись о чуть приоткрытые, бледные губы, запутавшись в черных волосах и увязнув в желтеющей траве.       Гена успел скрыться. Он тяжело дышал, схватившись руками за забор. В его голове суетились самые жалкие мысли. Переведя дух, он преисполненный страхом и чувством собственной важности, направился к дому Олега.       Там, в маленькой комнатке сидел Кошевой, поглядывая в окно, рядом с ним стоял Сережка, который то снимал, то надевал кепку. Оба выглядели уставшими. На глаза давил сон, веки смыкались, но они не могли спать, не зная, все ли закончили задания. Олег чуть сдвинул брови и, подперев голову кулаком, продолжал смотреть сквозь сиреневую занавеску на тропинку, ведущую к калитке, на покосившейся, старый сарайчик, прислушиваясь к шуму дождя, который безжалостно стучал по крыше.       Он вдруг встрепенулся, отвлекая Сережу:  — Смотри, там Генка! — Он указал рукой в сторону Почепцова. — Выйдем к нему, — скомандовал Тюленин, юркнув из комнатушки.       Свежесть вмиг окутала разгоряченное в душной комнате лицо, и Сережа, раздвинув широко плечи, вышел из дома в сад, — как все прошло? Олег замешкался, надевая пальто, затем махнул рукой и выскочил в одной рубашке.  — Рассказывай, — заикнувшись, попросил он. — Дела не важнец, — сухо ответил Гена, опуская взгляд от товарищей, — кажется, Сашу взяли. — Что? — Удивленно переспросил Сережка, вскинув брови, — как это ее взяли, а тебя нет? — Мы разбежались в разные стороны, — уклончиво ответил Гена. — Черт тебя дери, Гена, — Тюленин сделал шаг к Почепцову, а голос его прозвучал грубо, натягиваясь, как пружина, которая даст толчок к бурному взрыву его характера.       Олег же стоял, молча, пождав губы, лицо его стало серым, на лбу четко выразилась складка.  — Я пойду к Ване. — Мрачно сказал Кошевой, — всем по домам и не выходить, завтра все решим, — он накинул пальто, — и с тобой тоже, — грозно сверкнул глазами. В сердце его стало неспокойно. Как же он скажет это другу? С каким лицом, с каким чувством? Сердце его сжималось. На плечи опустилась тяжкая ноша, он чуть сгорбился.       Иван сидел за столом в своей комнате, которая казалась ему холодной и пустой. Юноша снял очки, потерев переносицу. Он выглянул на улицу через открытую форточку. Никого. Ее нет. Ваня надел очки и прошелся по комнате. Зародив первую любовь в юном сердце, госпожа судьба не намеревалась быть снисходительной, подарив ему опасности, страх и беспокойства, которые прожигали изнутри, как пожар, сметающий все. — Ваня, — тихо позвал его Олег, постучав по оконной раме, — скорее сюда, Ваня. Земнухов неожиданно увидел перед собой Сашины глаза, сердце его больно ударилось об грудную клетку.       «Что-то случилось», — подумал он, осторожно выходя на улицу. — Послушай, — медленно проговорил комиссар, потирая кончики пальцев, — Саша…она, в общем, ее взяли, — сильно заикаясь, выговорил Кошевой. Их организация столкнулась с первой проблемой, страшной тучей, зависшей над головами ребят, закрывая былой романтический героизм. Сейчас опасность холодным дыханием обдала затылки девушек и юношей.       Иван сжал губы. Этот удар, первый удар, который пришелся в эту часть юного сердца, раздался глухой болью. Он стоял, чувствуя, что мир вокруг замедляется, исчезает, плывет и гаснет вдали вместе с ее глазами, которые так ясно виделись ему. В один миг стало пусто. — Я пойду за ней, — твердо отозвался Ваня, смотря сквозь друга. — В-ваня, — Олег чуть сжал плечо товарища сильной и крепкой рукой, этот жест означал поддержку, одобрение, означал дружбу, которую проверит война. — Встретимся завтра утром, — кивнул Земнухов, так же положив руку на плечо Кошевого.